В августе 2018 года в Зальцбурге с триумфом прошли оперные спектакли «Саломея» в постановке режиссера Ромео Кастеллуччи, дирижера Франца Вельзер-Мёста и Венского симфонического оркестра.
Заглавную партию исполнила Асмик Григорян. Так солистка из Литвы, обладательница International Opera Awards (2016 и 2019) закрепила свой прошлогодний успех, когда публика города Моцарта с восторгом приняла ее исполнение партии Мари в «Воццеке» Берга.
О работе с режиссером, чьи постановки обычно вызывают у зрителя шок, Асмик Григорян рассказала Вите Рамм.
— Асмик, поздравляю вас с успешной премьерой! Смотрели ли вы сами запись «Саломеи» на Medici. tv? Читали ли уже рецензии, отклики в социальных сетях?
–Да – и смотрела, и читала. У меня несколько записей постановки – я фиксирую на видео каждую репетицию, для меня это часть обычного рабочего процесса, необходимость, связанная с внесением коррективов.
Мнение критиков и зрителей, конечно, порадовало – всегда приятно, когда тяжелый, но такой счастливый труд сопровождается положительными оценками. Признаюсь, я не ожидала, что все так единогласно примут мою Саломею.
— Партия Саломеи – всегда вызов для голоса и, вероятно, для всей творческой карьеры. Вы понимали, что, спев ее, в вашей сценической жизни появятся новые возможности?
— Карьера может развиваться дальше по возрастающей или пробуксовывать – все зависит от качества пения, от убедительности воплощения образа на сцене. Конечно, риск был нешуточный. Но планов я не строила и не задумывалась, что после «Саломеи» откроются какие-то новые перспективы, которых у меня не было до этого момента.
Я вообще не склонна думать о карьере. Конечно, мне свойственен избирательный подход к поступающим предложениям, и я всегда исхожу из понимания, что для меня будет благо, а что – нет. Но я не боюсь рисковать. «Саломея» вызывала во мне интерес, как в музыкальном отношении, так и в плане лепки характера.
— Были ли какие-то трудности в пении на немецком – не самом музыкальном языке?
— Если правильно петь на немецком, выясняется, что язык по-своему мелодичный и даже не менее удобный, чем, скажем, итальянский. С Пегги Мармут, чудесным педагогом по немецкому, мы провели много часов, оттачивая нюансы произношения.
— Теперь вы и в быту так же идеально, как и на сцене, говорите на немецком?
— Нет, что вы! То, что является частью роли, невозможно проецировать на ежедневную бытовую речь. Сценические образы и язык сохраняются в особой памяти.
— Как вам работалось с Ромео Кастеллуччи? В одном интервью он сказал: «Репетиция для меня – не акт творчества, но момент проверки готового произведения практикой. Когда я впервые встречаюсь с актерами, спектакль уже полностью поставлен – по крайней мере, на бумаге. Меняться могут лишь детали – скажем, под воздействием особенностей психики или физики конкретных актеров».
— Да, это так. Ромео уделяет много внимания визуальным решениям. Это для меня репетиция – творческий процесс, а Ромео воплощал свой замысел, который сложился еще до начала работы с артистами.
Я ходила на один из его драматических спектаклей в Вильнюсе, оперные постановки смотрела в интернете – то есть, приступая к репетициям, уже имела общее впечатление о его творческих принципах. Мне очень импонирует, что Кастеллуччи невероятно глубокий и очень интересный человек, как и вся его команда, впрочем.
Ромео Кастеллуччи: “Ставить оперу все равно что управлять космическим кораблем”
— Объяснял ли Кастеллуччи значение символики в спектакле? Например, разрисованные лица персонажей можно трактовать и как дань смешанной католической и индейской культуре Латинской Америки. Да и сам Иоканаан напоминал вождя краснокожих. Опять же, сопровождающая его лошадь – символ мощи и свободы в культуре индейских племен…
— Цель Кастеллуччи – оставить расшифровку всех символов зрителю. Он не стремится объяснять или навязывать свою идею и считает, что во время спектакля зритель волен сам творить собственную историю и самостоятельно трактовать все символы. Мы же с ним работали параллельно – я создавала психологический характер Саломеи, а Ромео организовывал, собирал пространство вокруг меня.
— И Кастеллуччи никак не корректировал вашу трактовку?
— Он безоговорочно доверял артистам – и это дорогого стоит! Он принял мою Саломею, и потому работа стала для меня большим творческим счастьем. Также большим счастьем было петь с такими удивительными и талантливыми партнерами, как Джон Дашак, Анна-Мария Кьюри, Габор Бретц, Джулиан Прегардьен.
— В чем главное отличие вашей Саломеи?
— Мне сложно говорить об этом, я ведь не вижу себя со стороны и потому не могу давать объективную оценку… Моя героиня понравилась публике кардинальной сменой имиджа, если так можно сказать, и тем, в каком ракурсе явилась ее история. Именно к этому я и стремилась! Очень ценно, что зрители поняли меня, а профессионалы поддержали.
— Режиссер, на мой взгляд, всех изящно обманул с «Танцем семи покрывал». Музыка Рихарда Штрауса звучала, но Саломея оставалась неподвижной в позе эмбриона. Не было и традиционного подноса с головой Иоканаана…
— Да, Ромео в самом начале работы обозначил эти моменты. Я не могла представить себя, держащую поднос с резиновым муляжом головы. Подобная сцена не вписывалась в мое видение Саломеи. А уж когда оперные солистки танцуют – это не лучшее эстетическое зрелище, на мой взгляд.
Еще хуже, когда солистку подменяет балерина, которая не соответствует физическим данным исполнительницы. Тем самым важный эпизод музыкальной драмы превращается в абсурд. Думаю, что решение Ромео было красивым и оправданным, за что я ему очень благодарна.
— В современной оперной истории Саломея танцевала и в жанре варьете, и исполняла стриптиз, и была наложницей в гареме. Строгость решения Кастеллуччи сначала шокирует. Но ваша Саломея и без танца не скучала на сцене. По воле режиссера финальные эпизоды вы провели в озере из молока и воды. При этом вы пели сложнейшую арию…
— Можно все вынести, если это не мешает пению. Конечно, я следила, чтобы вода была достаточно теплой, иначе неминуема простуда, и голос оказывается под угрозой. Во время репетиций, кстати, я не всегда находилась в воде. А в остальном – не имеет значения, в какой среде ты поешь – в жидкости или на суше.
— А как вы работали с дирижером Францем Вельзер-Мёстом и Венским филармоническим оркестром?
— Первую репетицию провели за полтора года до самой постановки. Я покорена мудростью и профессионализмом Франца и благодарна за все советы, подсказки. А совместно с оркестром у нас было всего четыре репетиции.
— Не мало ли для такой сложной музыкальной драмы?
— Венский филармонический оркестр в высшей степени профессионален, умеет ловить на лету все, что требует дирижер. А у самого маэстро в разные годы был, наверное, десяток разных «Саломей». Потому весь процесс постановки шел быстро и слаженно.
— Партию Саломеи вы готовили самостоятельно?
— Я занималась со своим педагогом Карл-Магнусом Фредриксоном. Ездила к нему в Швецию.
— Можно ли теперь отнести Саломею к вашим любимым сценическим образам?
— Она принесла мне большой успех. Но в моем репертуаре уже около 60 сольных партий. Все они мне дороги, поэтому выделять какую-то одну сложно. И еще очень много не спето. Мне не хочется останавливаться на достигнутом и эксплуатировать успешные образы. Интересно открывать и для себя, и для аудитории что-то новое.
— Советуетесь ли вы с мамой, подбирая себе репертуар? (мама Асмик Григорян – выдающаяся прима литовской оперы Ирена Милькявичюте – Прим. ред.)
— Да! И с мамой, и со своим мужем Василием Бархатовым, и со своим педагогом. Я полностью доверяю их мнению.
— Ваш дебют в Зальцбурге состоялся в 2017 году в постановке «Воццек» Берга. Партия Мари стала для вас триумфальной. В киносреде, например, считается, что второй фильм снимать сложнее, потому что ожидания аудитории всегда завышены. Но в 2018 году вы вновь в Зальцбурге и участвуете вновь в немецкой экспрессивной музыкальной драме.
— Действительно, возвращаться туда, где тебя принимали с такой любовью, сложнее. Ответственность перед теми, кто проявил доверие к тебе и вновь пригласил, перед теми, кто заранее купил дорогие билеты, вырастает в несколько раз. Но точно так же было сложнее петь Саломею во втором спектакле. Хотя, с другой стороны, ты знаешь, что тебя здесь любят, поддерживают, уважают, опекают. Это снимает лишнее напряжение и позволяет сосредоточиться на самом главном – на роли и на пении.
— Где и какую Асмик Григорян мы увидим в ближайшее время?
— Следующие три сезона я буду петь во многих ведущих оперных театрах. В мае 2019 года в Ла Скала состоится мой дебют в опере Эриха Корнгольда «Мертвый город». В Ковент-Гарден и в парижской Опера Бастий появлюсь в «Енуфе» Леоша Яначека, а в Венской опере спою Чио-Чио-
сан в «Мадам Баттерфляй» Пуччини. Также я получила приглашение от Метрополитен-оперы – в 2021 году там тоже ставят «Саломею».
— Есть ли в планах родной Вильнюс?
— Да, конечно. Я начала свою оперную карьеру в «Богеме» Пуччини в содружестве с режиссером Далей Ибельгауптайте и дирижером Гинтарасом Ринкявичюсом. Поэтому Vilnius City Opera – мой родной дом. И там я буду петь Лизу в «Пиковой даме».
— Как вам удается совмещать столь активную творческую жизнь с домашними делами? (Асмик – мама 16-летнего сына и двухлетней дочери – Прим. ред.)
— Я благодарна маме Василия, которая в первый год дочери везде путешествовала со мной. Я могла работать и не расставаться с малышкой. Конечно, и сам супруг при его занятости помогает, насколько это возможно. Но без его мамы я ничего не смогла бы сделать. Дочка уже подросла, потому стараюсь облегчить ей жизнь: в один контракт вписываю нянечку, в другой – ее саму.
— Считается, что рождение детей может менять у оперных солисток голос, поэтому многие из них ради искусства отказываются от материнства. А у вас двое детей!
— Никаких изменений в своем голосе я не наблюдаю. И переживаний об утрате голоса у меня тоже не было. Я пела до восьмого месяца беременности. Пела и во время кормления. И всегда чувствовала себя очень комфортно.
— При такой занятости находите ли время для «ничегонеделания»?
— Когда есть дети, о свободном времени можно забыть. Поход в баню или на массаж – не беру в счет, мне это нужно для поддержания себя в рабочей физической форме.
Вита Рамм, “Музыкальная жизнь“