7 августа 2020 бриллиантовый юбилей празднует замечательный отечественный композитор Александр Борисович Журбин.
Александр Журбин – уникальное явление в отечественной музыкальной культуре: новатор и первопроходец, каких еще поискать, дерзновенно экспериментировавший на территориях, на которые советскому композитору заходить было категорически не рекомендовано, и в то же время – рыцарь красоты, не боящийся прослыть старомодным в эпоху, когда красота не в чести.
– Считается, что юбилей – повод подводить какие-то итоги. Особенно такой значимый, как у вас сейчас. Какие итоги вас радуют, а какие, быть, может, и огорчают?
– В принципе я доволен своими итогами. Хотя надеюсь, что они предварительные, а не окончательные. У меня еще есть много планов, есть незаконченные циклы (несколько оперных циклов!) и другие задумки.
Но то, что сделано – «норм», как сейчас говорят. Я начинал, что называется с нуля, и многого добился. Я написал много музыки в разных жанрах, и практически вся эта музыка востребована, ее играют, поют, ставят, записывают, издают – что может быть важнее для композитора! Я написал девять книг – и почти все они стали библиографической редкостью. Я написал много музыки для кино – 67 фильмов! – и многие из этих фильмов известны каждому, живущему в России. Так что грех жаловаться.
Правда, список моих наград, всяких там званий, медалей и прочего – скуден и убог; но в какой-то момент меня это даже стало радовать и забавлять. Не хотите меня награждать – и не надо. Есть у меня враги среди чиновников от культуры – да и бог с ними. Я знаю их по именам, я знаю их в лицо. И ладно! Прожил я жизнь без этого, и ничего.
И когда я выступаю в каком-нибудь концерте, и меня спрашивают: «А как вас объявить?» – я говорю: «Объявите просто – композитор Александр Журбин». Пусть будет стыдно тем, кто меня не награждал.
– В своей книге «О временах, о музыке и о себе» вы провели титаническую работу – откомментировали, рассказали, дали характеристику всему своему музыкальному творчеству. Тоже своего рода подведение итогов. С ее выхода прошло три года – что нового вышло из под вашего пера за это время, что не описано в книге?
– Я работаю много, работаю все время. За это время я написал книгу «Закулисные тайны и другие истории», она только что вышла в издательстве «АРСИС», и пользуется большим успехом. Написал Шестую симфонию – огромную партитуру. Написал новую оперу-буффа «Счастливый день», завершил цикл романсов на стихи Цветаевой, их там целых 25, и продолжается это два часа (сочинение уже звучало в США и Франции), написал музыку к двум фильмам и нескольким спектаклям.
И совсем недавно написал произведение, которое называется «Fine Fantasy for Fadolin» («Изящная фантазия для фадолин»), и посвятил ее моему сыну Льву Журбину.
– А что такое фадолин?
– Ну, это такой пока редкий музыкальный инструмент. Это как бы скрипка, но к ней снизу добавлены еще две струны: получается «ми-ля-ре-соль», а потом «до» и «фа» – отсюда и название «фа-до-лин».
Мой сын блестяще играет на этой штуке, хотя вообще-то он скрипач и альтист. Это инструмент с большими виртуозными и акустическими возможностями, с богатым тембром, с огромным диапазоном – от виолончели до скрипки. Пока на нем в мире играет не более двадцати человек, но они все энтузиасты, и верят в то, что этот самый «фадолин» станет не менее популярным, чем альт.
– Знаю, что, как и пять лет назад, к прошлому юбилею, этой осенью вы планируете большой фестиваль своего творчества. Расскажите, что нас там ожидает интересного, что особенно рекомендуете публике?
– О да, фестиваль задуман грандиозный. Больше, чем все мои предыдущие фестивали… Называется он – «Серьезно и легко»: понимайте как хотите! Этот фестиваль – уже пятый по счету. Первый длился пять дней, второй – две недели, третий – месяц, четвертый – четыре месяца. Ну а пятый должен длиться с 23 сентября по 14 февраля, то есть почти полгода.
Запланировано много интересных премьер. Это и опера «Анна К.» – мое многострадальное произведение, которое уже восемь лет я предлагаю разным театрам. Его либретто написали Анна Родионова и Сергей Плотов по роману Льва Толстого. Предлагал и Большому театру, и уважаемый Туган Теймуразович Сохиев года два держал партитуру, и говорил, что ему очень нравится… А потом вдруг передумал, сказав, что мы ставим балет по «Анне Карениной», и нам не надо еще одно сочинение на эту же тему.
Когда я ему попытался возразить, что у вас идет два «Евгения Онегина», и оперный и балетный вариант, а также две «Пиковых дамы», тоже и в опере и в балете, – он меня не услышал.
Ну ладно, слава богу, сейчас будет концертное исполнение в Зале Чайковского, надеюсь, что это будет, как сейчас принято называть, semi-staged. Дирижер Валерий Полянский, режиссер Игорь Яцко, солисты из разных театров Москвы.
Будет премьера и другой, совсем новой оперы «Счастливый день», которую я только что закончил. Эта опера написана в жанре оперы-буффа, жанре давно забытом и похороненном. Последняя великая комическая опера, я думаю, это опера Прокофьева «Обручение в монастыре» (хотя были и другие, но не великие – у Хренникова, Кабалевского и пр.). Год написания – 1940.
С тех пор как-то никому в голову не приходит, что можно написать что-то смешное, и при этом для оперных голосов и симфонического оркестра. А мы с либреттистом Михаилом Марфиным решили рискнуть. Не знаю что получилось, увидим на спектакле.
Ставят оперу два молодых режиссера – Полина Бертен и Дмитрий Маркин, дирижер Владислав Лаврик. В постановке участвуют хор и оркестр Тульской филармонии, солисты из разных театров.
Ну а теперь бегло перечислю остальное. Концерт-открытие фестиваля в БЗК: мировая премьера Шестой симфонии, фортепианный концерт сыграет Полина Осетинская, пьесы для виолончели – Рустам Комачков, дирижер – Филипп Чижевский.
В «Геликоне» будет концерт вокальной музыки, запланировано участие таких певцов как Дмитрий Ульянов, Василиса Бержанская, Лариса Андреева, Алексей Мочалов, Андрей Батуркин и других.
Будет концерт в Доме актера под названием «Семья Журбиных», будет концерт песен и сцен из мюзиклов в театре «Школа современной пьесы», и много еще всего. А на финал будет постановка совсем нового моего мюзикла в Московском театре оперетты. Он называется «Куртизанка». Тоже мировая премьера.
– Помню, что силами Капеллы Полянского десять лет назад была представлена ваша другая опера – «Альберт и Жизель». Какова ее судьба, ведь ее сюжет – как раз для нашей публики, столь трепетно любящей балет Адана?
– Увы, она так и не поставлена ни в одном театре. Критики в своей массе просто проигнорировали, и не пришли на это исполнение, публика была в восторге – но на этом все и кончилось. Но я верю – придет время и для этой оперы.
Ведь хорошо сделанная работа никогда не пропадает. А эта опера, извините за нескромность, сделана хорошо. И она является первой частью оперной трилогии, которую я называю “Оперы для людей”. Две других – это “Анна К.” и “Счастливый день”.
– Именно «для людей», для широкой публики, вы – кинокомпозитор, автор мюзиклов и популярных песен. Мешал или помогал этот приросший штамп вам уже как автору сугубо академических опусов, коих у вас внушительное количество?
– Это не простой вопрос.
Вообще моя жизнь как-то странно разделилась на три части: своего рода трехчастная, репризная форма. Сначала, до 1975 года я писал исключительно академическую музыку – симфонии, сонаты, квартеты, оратории и т. д., и был, как говорится, широко известен в узких кругах. Потом, в 1975 написал рок-оперу «Орфей и Эвридика», еще через год написал песню «Мольба» (получившую гран-при в Сопоте), и неожиданно стал известен всем, но именно как эстрадный, мюзикльный композитор.
И понеслось: заказы, телевидение, певцы, певицы, кино, театры, – я еле успевал написать все, что меня просили. И это продолжалось довольно долго.
А сейчас, земную жизнь пройдя намного дальше, чем до середины, я вдруг вернулся к началу. Я опять пишу симфонии, пишу академические оперы (никакие ни рок- и не зонг-оперы), и мне это очень нравится. А от эстрады я как-то незаметно отошел. И эстрадой не интересуюсь. Но если просят написать песню – ну, скажем, для спектакля или для фильма – могу и написать. Но только в моем духе, то, что я умею, не подражая рэпперам и скрэпперам (scrapper – в боксе: агрессивный драчун).
Мои песни – душевные, мелодичные, так, как нас учили, и как у нас принято. А то, что меня узнают на улице и начинают мне напевать: «Ах, эти тучи в голубом» – ну, что поделаешь! Это приятно. Такая судьба!
– Ваша героиня последних лет – опера, а вовсе не привычный всем в отношении вас мюзикл: вы пишите новые оперы, сами часто бываете в оперном театре, пишите об операх, их постановках (хотя бы в своих блистательных репортажах из «Метрополитен»). Почему опера так вас захватывает – кажется, большинство ваших коллег уже давно смирились, что жанр неперспективный во всех отношениях?
– Это правда, я один из немногих, кто продолжает писать традиционные оперы, оперы для голосов бельканто, для большого оркестра, оперы с внятным сюжетом, опирающиеся на настоящую литературу.
Наверное, потому что я воспитан на классической опере, с детства слушал пластинки, где пели (по-русски!) артисты Большого театра, и это каким-то образом проникло мне в душу.
Вообще на Западе есть немало композиторов, пишущих оперы – но это совсем другие оперы. Они или бессюжетные, или с абсурдным сюжетом, или со страшным, убийственным сюжетом – ну вот, как виденная мною в Антверпене опера по роману Джона Литтела «Благоволительницы».
Роман этот переведен на русский язык, его можно почитать. Это исповедь эсэсовца, фанатика и извращенца, и боюсь, если я начну подробно описывать, что в этом романе происходит, цензура этого не пропустит. И в опере на сцене – то же самое, только усугубленное. В процессе смотрения и слушания этой оперы есть что-то садо-мазохистское. Но ничего, люди во Фландрии терпят, привыкли, наверное.
Но это не для меня. И не для 95 процентов людей, которых я знаю. И я никогда на подобную тему оперу писать не буду. А те пять процентов, которым это нравится – пусть слушают, и ощущают себя сливками общества, элитой. А я буду писать «оперы для людей».
Хотя у меня тоже есть довольно жесткие произведения. Например опера «Мелкий бес», идущая в Большом театре на Камерной сцене, – она тоже включена в программу моего фестиваля. Там тоже есть немало гадкого и отвратительного. Но после нее люди выходят с ощущением надежды.
Это главное, что должен дать художник публике. И я никогда об этом не забываю. И верю, что за оперой – будущее. Только за настоящей оперой…
– Кстати, почему опера так сдала свои позиции – в 19 веке это был мейнстрим, а теперь оперные театры практически только оперы позапрошлого века и ставят?
– Потому что в 20 веке опера после Берга, Рихарда Штрауса, Прокофьева, Бриттена вдруг встала на «кривую дорогу». Интенданты оперных театров, бесконечно подзуживаемые ангажированными критиками, и псевдо-элитными модниками (а «их есть» в каждом городе мира человек 500-700), стали все больше погружаться в мир авангарда и абсурда.
Оперы Ноно и Вольфганга Рима, цикл опер Штокхаузена из семи штук под названием «Свет», оперы финки Кайи Саариахо и англичанина Томаса Адеса – только где они? Я не буду сейчас обсуждать их качество, хотя скажу по секрету: они мне не нравятся! Но где они? Кто их ставит? В каких театрах они идут? Два-три спектакля в одном городе, потом через три года еще два-три спектакля в другом. И все. После этого – забвение, смерть.
Нет в мире множества людей, которые были бы согласны заплатить 200-300 долларов за билет, чтобы несколько часов подряд слушать невероятно длинную и скучную, чаще всего безсюжетную «бодягу».
А тем временем, все музыкальные театры мира ставят всё те же два десятка опер из 19 века. И народу всюду полно.
– Вы имеете возможность постоянно сравнивать московскую и нью-йоркскую оперную, и шире – музыкальную жизнь. Что в них общего и чем они отличаются? Какая вам интереснее и чем?
– К сожалению, обо всем теперь надо говорить в прошлом. Пандемия нанесла очень сильный удар, и в первую очередь по артистам, певцам, музыкантам. Жизнь во всех мировых культурных столицах сильно изменилась за последние несколько месяцев, и вернется к тому что было, нескоро. Если вообще вернется.
Тем не менее, не могу не сказать, что мне повезло, и я долгое время, с конца 1980-х годов и по 2020-й, постоянно жил в двух городах, двух крупнейших мировых музыкальных центрах – Москве и Нью-Йорке. И по личному опыту скажу, что и там, и там культурная жизнь насыщена – а иногда и перенасыщена – событиями невероятного уровня, международного класса. Сейчас не место всерьез заниматься анализом и сравнением этих двух городов в культурном смысле. Но просто несколько цифр.
В Нью-Йорке минимум четыре музея мирового класса: «Метрополитен», «МоМа», Гуггенхайм и Уитни. В Москве – только два. Зато в Москве четыре концертных зала мирового класса: Консерватория, Зал Чайковского, Дом Музыки и Зарядье. В Нью Йорке – только два: «Карнеги-холл» и «Дэвид Геффен холл» (правда, сейчас появился третий – «Shed» на пересечении 30-й улицы и 10й авеню, но пока многие артисты им недовольны).
В Нью-Йорке бесконечно выступают симфонические оркестры со всех концов Америки и мира, здесь вы можете увидеть самых великих маэстро планеты в течение одного месяца. В Москву великие оркестры и их руководители приезжают крайне редко.
Зато в Нью-Йорке всего один оперный театр – «Метрополитен-опера». Правда, многие считают его лучшим оперным театром мира. А в Москве оперных театров целых семь – больше, чем где бы то ни было на земле. И это хорошо. И мы этим гордимся.
В Нью-Йорке около сорока театров ставят мюзиклы. А в Москве – полтора…
Но дело не в количестве, конечно. Дело в качестве. И здесь я остановлюсь. Потому что это совсем разные вещи – культурная жизнь Нью-Йорка и Москвы. Тут надо написать отдельное эссе. Или диссертацию. Но это – когда-нибудь потом.
– Кстати о диссертации. Вы писали в свое время диссертацию о Малере, много позже – сделали его героем своего оперного триптиха «Метаморфозы любви». Это особый композитор для вас?
– Да, это правда, Малер для меня всегда был некоей особой точкой, особой «эротической зоной» на карте мировой музыки.
Я действительно увлекся его музыкой лет в 14, когда она практически не звучала в СССР, и достать пластинки было невозможно. И все-же я как-то ухищрялся и умудрялся что-то слушать и что-то читать о нем. А в 1964 году вышла книга «Густав Малер. Письма. Воспоминания» под редакцией Инны Барсовой, и я ее зачитал до дыр. Это, плюс десятитомник Томаса Манна, вышедший примерно в это же время, изменили мою судьбу – я стал фанатом Европы на переломе веков, и музыки Густава Малера.
Это осталось и до сих пор. И моя одноактная опера «Альма или измена» (идет в МАМТе как часть триптиха «Метаморфозы любви») посвящена жизни и смерти великого композитора. Конечно, сейчас я слушаю музыку Малера гораздо реже, чем раньше. И все же, когда плохое настроение – поставлю что-нибудь любимое – Девятую симфонию, или «Песнь о земле» – и настроение поднимается.
– Малер не написал ни одной оперы, но был гениальным оперным дирижером и организатором оперного театра. Почему он не сказал своего композиторского слова в этой стихии, которую чувствовал и понимал, как никто?
– Ну, на самом деле все-таки одна опера у него есть, вернее пол-оперы: он был соавтором другого композитора, а именно великого Карла Марии Вебера, в создании оперы «Три Пинто», и по слухам, влюбился в жену Карла Вебера-младшего, внука композитора, который и предложил ему эту работу. Но опера, получилась, на мой взгляд, так себе…
– Да-да, ее ставили относительно недавно в Театре Покровского…
– На самом деле Малер мечтал написать оперу, и несколько раз брался за разные сюжеты, но, увы, не осталось ни музыкальных эскизов, ни либретто.
Вполне возможно, что его гениальные вокальные циклы, особенно такой как «Песни об умерших детях», или вторая часть Восьмой симфонии, написанной, как известно, на тексты Гёте из второй части «Фауста», в каком-то смысле замещают оперу в его наследии.
– Вы следите за новинками западной композиторской мысли? Что-то вас по-настоящему привлекло, порадовало в последнее время?
– Увы, ничего нового, ничего интересного. Весь так называемый «авангард» я слышал уже в 70-е годы, когда ездил ежегодно на «Варшавскую осень». К сожалению, всё повторяется, и оттого, что придумываются новые названия, типа спектральная музыка, пост-спектральная музыка, компьютерно-ассистированная музыка (сomputer–assisted music) – это все уже было давным-давно, и это такая же хрень, как когда-то распропагандированная Ксенакисом «стохастическая музыка».
Случайные сочетания, не зависящие от воли композитора, а зависящие от программ мощного компьютера – может, это и интересно с точки зрения программирования, но никак не относится к искусству, к художеству.
И я буду неустанно повторять – я против. Композиторское искусство – очень тонкая и нежная вещь, его надо холить и лелеять, передавать из рук в руки. И я уверен – все эти новейшие вещи уйдут. Как ушли все предыдущие «измы». А останется музыка, обращающаяся к человеку, к его Душе.
– Как вы относитесь к музыкальной критике? К вам она благоволила на вашем творческом пути? Есть мнение, что действительно серьезная музыкальная критика практически умерла – вы согласны с таким приговором?
– Серьезный вопрос. И очень важный. Но не для России. В России музыкальная критика действительно умирает, а может и уже умерла. То, что осталось – это «клановые разборки».
Совершенно ясно, что если придет критик Н, то он напишет гадость про композитора М, или режиссера Л. А если критик А – то он похвалит певца Б, и балетмейстера Ф. Это все заранее известно, и уже даже не интересно. А самое главное – никто эти критические статьи не читает, (кроме коллег-критиков) и, насколько я знаю, жанр рецензии практически изгнан с журнальных и газетных страниц, и из любых других СМИ, в том числе из радио и телевидения.
Только интернет пишет комменты в соцсетях, но там два-три толковых рассуждения перебиваются сотней безумных визгов и воплей.
А между тем критик – важнейший человек в музыкальной индустрии, и я глубоко уважаю настоящих критиков, музыковедов, музыкальных историков. Они приносят колоссальную пользу, они формируют процесс, и именно благодаря великим критикам, таким как Теодор Адорно, Алекс Росс, Энтони Томмазини, наши Михаил Семенович Друскин, Александр Ивашкин, или таким пишущим композиторам, как Альфред Шнитке или Сергей Слонимский ранее всегда существовал «прочный забор», препятствовавший всякой «музыковедческой нечисти», как говаривал Геннадий Николаевич Рождественский.
Человек, пишущий о музыке, должен быть всесторонне образован, но, прежде всего, должен быть музыкантом, уметь обращаться с нотным текстом, разбираться в партитуре. А у нас есть критики, выступающие в СМИ и безапелляционно выставляющие оценки певцам и музыкантам, но при этом не знающие, что такое энгармонизм и кадансовый квартсекстаккорд… Очень жаль.
На Западе это все-таки пока не так, и эта профессия пока держится. Наиболее крупные газеты и журналы позволяют себя иметь постоянного музыкального критика, а то и двух-трех. Но и там этот «статус кво» тоже деградирует, и очень может быть, что скоро эта профессия вообще исчезнет с лица Земли. И тогда ушлые продюсеры будут за деньги заказывать хвалебные отзывы, шустрые звукозаписывающие фирмы будут записывать всякую бездарь, а всякие там Spotify и Bandcamp будут раздувать и втюхивать огромному количеству лохов эту псевдо-музыку. И зарабатывать при этом несметные богатства. А музыкальные критики пойдут изучать новые профессии.
Вот такие я вижу перспективы. О дивный, новый мир! Идущие на смерть приветствуют тебя.
Беседовал Александр Матусевич