Концерт меццо-сопрано Вивики Жено, оперы Г. Ф. Генделя «Орландо» и М. Мусоргского «Сорочинская ярмарка» в Зале Чайковского.
Всё смешалось в опере барокко: мальчики поют высокими голосами, девочки исполняют мужские партии. Так было в концерте меццо-сопрано Вивики Жено, подобным образом исполнили и оперу Генделя «Орландо». А «Сорочинской ярмарке» добавили видеоэтнографизма.
Весна у нас распогодилась наконец, распелась. Зал Чайковского ответил погоде целым каскадом замечательных вокальных концертов. И среди них масса репертуарных редкостей. Например, первое в России исполнение оперы Г.Ф. Генделя «Орландо». Если вспомнить февральское исполнение генделевской оратории «Мессия», то можно сказать, что теперь в столице Генделя вдруг стало много. Но, что отрадно, не только много, но и качественно.
Другим широко отмечаемым юбилеем стал день рождения Н. В. Гоголя, к которому всё в том же Зале Чайковского показали концертное исполнение оперы М. Мусоргского «Сорочинская ярмарка».
Ну а американская меццо-сопрано Вивика Жено приехала с концертом просто так, без какого бы то ни было юбилея.
Круги по воде
Сопровождал Вивику Жено оркестр Musica Viva, который уже второй вечер подряд демонстрирует замечательную форму. Точный, собранный звук, прозрачная, солнечная сдержанность, всё достаточно уместно и без пережимов, культурно.
До аутентизма Musica Viva еще далеко, программка говорит о «последовательно проводимом курсе на исторически корректное исполнение». Но это как раз и хорошо, ведь аутентизм важничает, иссушая плоть до скелетов в шкафу, тут же важность оборачивается влажностью, умеренной предромантической одышливостью.
У меня в детстве пластинки Вивальди звучали именно так, как играет барокко Musica Viva. Тогда как аутентизм звучит обезжиренным компакт-диском, из которого выкачали воздух, оставив стереоскопическую стерильную, блистающую стальными боками поверхность правильной геометрической формы. Ну а Musica Viva звучит точно так же, как винил.
Сначала некоторое время ты привыкаешь к новому голосу, пока Жено разминается под Генделя и Вивальди, оркестр кажется слышнее. А меццо-сопрано на этот раз вышло темно-агатовое, «виолончельное», то есть несколько более плотное, чем нужно, твердо стоящее на своих собственных. А потом к голосу привыкаешь, и, когда оркестр играет инструментальные дивертисменты, уже кажется, что чего-то не хватает. Следовательно, голос убедил и победил.
Большую часть концерта Вивика Жено изображала тот самый омут, в котором черти водятся. Сдерживала себя как могла. Между партиями улыбалась и вертелась, как школьница на переменке, но сурово брови мы насупим, когда начинаем петь.
Только под финал, когда пританцовывающий дирижер Карлос де Арагон добавил испанских мотивов, Жено позволила себе раскрепоститься и соединить приятное с полезным. Бисы прошли, разумеется, тоже на ура, можно было бы и побольше, так как певица, подобно опытному спринтеру, явно экономила усилия.
Впрочем, перелом концерта случился еще раньше — когда в начале второго отделения, в кантате «Жанна д’Арк», певица и оркестр идеально совпали и голос Жено атласной лентой вплелся в звучание Musica Viva.
Хруст немецкой булки
За два дня до этого Musica Viva вместе с командой английских певцов давали первое в России исполнение оперы Георга Фридриха Генделя «Орландо» под руководством дирижера Кристофер Мулдса.
Некоторое время назад в исполнении Кельнского камерного хора и оркестра старинных инструментов Collegium Cartusianum в Москву привезли ораторию Генделя «Мессия». Дирижер Петер Нойманн и интернациональная компания певцов выдали такой аутентичный аутентизм, что все музыкальные критики столицы зацокали языками от удовольствия.
И я там был, мед-пиво пил, по усам-то, конечно, текло, но положа руку на сердце скажу, что большим событием моей внутренней жизни тот высушенный до состояния гербария Георг Фридрих не стал. Разумеется, каждый ходит в концертный зал за своим, одному важны чувства, другому — игры чистого разума. Кельнского «Мессию» слушаешь не сердцем, но умом, воскрешая в памяти строчки Мандельштама о рассудочной пропасти готической души…
А вот теперь опера «Орландо». Стихийный лабиринт, непроходимый лес: разбираться в хитросплетениях барочного либретто нет никаких сил, просто слушаешь чередование сольных партий и дуэтов, перемежающихся речитативами. И если Жено любит исполнять мужские партии, то главной диковиной в «Орландо» оказался американский контратенор Джеральд Томпсон, внешне похожий на растолстевшего Ленина.
Впрочем, справедливости ради нужно сказать, что и здесь заглавную партию — рыцаря Орландо — пела ирландская меццо-сопрано Патрисия Бардон. И несмотря на то что оперу показывали в концертном исполнении, Бардон выдала максимум актерских усилий, особенно усердствуя в сценах безумия.
Остальные певцы — бас-баритон Филипп Катлип и два сопрано, Дебора Йорк и Ингела Болин, были ничуть не хуже. Традиционное исполнение барочной музыки от аутентичной отличается точно так же, как светская музыка от церковной. «Мессия» оказался строг и в наполнении, и в исполнении; «Орландо» струился бесконечными складками, сияя и увлекая за собой.
Мусоргский
«Сорочинская ярмарка» оказалась совершенно акварельной, чистой и прозрачной, а главное, удивительно свежо и современно звучащей. Явилось ли это заслугой Симфонической капеллы или нет, я не знаю, но оркестр, ведомый Валерием Полянским, был неожиданно и приятно аккуратен и тих, его практически не было слышно.
Дирижер уступил пальму первенства певцам в ярких украинских шароварах и косоворотках (программка содержит логотип корчмы «Тарас Бульба», предоставившей костюмы), которых вознесли над оркестром на большой дощатый помост, из-за чего их стало лучше слышно. Раза в два лучше.
Хор был тоже хорош — с правой стороны поставили мужскую его часть, которая выражала коллективное бессознательное мужской части населения оперы, слева — молчавшую практически всё время, кроме начала и конца, женскую часть хора, дикция которого, надо сказать, оказалась много хуже дикции сильной половины.
Певцы были весьма правильно подобраны, и каждый хорош был по-своему. Два баса — Алексей Антонов и Алексей Мочалов, два тенора — Олег Долгов и Анатолий Богомолов, сопрано Наталья Петрожицкая и меццо-сопрано Людмила Кузнецова. И баритон Сергей Топтыгин в эпизодической роли Цыгана.
Несмотря на то что опера шла в концертном исполнении, певцы активно комиковали и заигрывали, причем не сколько с публикой, сколько друг с другом, благо небольшое пространство помоста сводило их лицом к лицу самым что ни на есть буквальным образом.
И несмотря на сокращения, из-за которых выпала первая картина второго действия и почти вся вторая картина второго действия, за исключением финала, сюжетная логика и живость в отношениях сохранялись. Дикция тоже, хотя пели в основном на украинском.
Однако главным know-how вечера оказались видеотрансляции. Экранов не было, и параллельное музыке представление показывали прямо на неровных стенах Зала Чайковского, из-за чего возникали непроизвольные сюрреалистические эффекты.
На увертюре и первых сценах шла нарезка слайдов с этнографическими подробностями малороссийского быта, нащелканных всё в той же харчевне. Правда, фото перемешивалось с маленькими, кратковременными вкраплениями видео — с видами пузатых хат и хитроватых девчин с парубками, пытающихся всучить туристам всё те же расписные рушники да глиняные свистульки. Это, надо отдать должное режиссеру, которую забыли помянуть в буклете, выходило очень даже уместным, а местами и ритмически точным.
Однако вся неожиданная прелесть видеотрансляции стала понятной, когда певцы запели и стали разыгрывать сцены. Тогда на импровизированных экранах возникли крупными планами их физиономии в характерном узнаваемом гриме и сценических костюмах от «Тараса Бульбы».
Проекция дублировала происходящее в режиме видео и чередующегося с движениями набора стоп-кадров. Было видно, что при посещении трактира они славно провели время за этой фотосессией, от души накривлялись и наимпровизировались, что вполне подходит к духу и букве жанра «комическая опера».
Умно и уместно, а местами (когда одиноко стоящий на помосте тенор пел о своей недоступной возлюбленной и на экране возникала фотография этой самой недоступницы) достигало высот наивного, но тем не менее киноискусства.
Главное — что всё это (оркестр, хор, певцы, видео) не выглядело странно или старомодно. Четко, уместно, никакой самодеятельности. Собранно и дисциплинированно, но при этом очень тепло и задушевно. Как-то по-домашнему, словно опера исполнялась не в глазунье ЗЧ, а в каком-нибудь Малом или тем более Рахманиновском зале.
Дмитрий Бавильский, “Частный корреспондент”