«В ночи», «Другие танцы» и «Концерт»: в столичном музыкальном театре прошла премьера программы одноактных балетов Джерома Роббинса, хореографа легендарных бродвейских мюзиклов и ученика Джорджа Баланчина.
Человек, которого мы знаем как балетмейстера Джерома Роббинса, мог стать химиком или журналистом — шестнадцатилетнего абитуриента тянуло в две стороны сразу. Он поступил на химфак Нью-Йоркского университета, на первом курсе все думал о переводе — но тут до предприятия его родителей, производившего дамские корсеты, докатился второй вал Великой Депрессии — и семья больше не смогла платить за обучение младшего сына.
Еще раньше он мог стать Иеремией Рабиновичем — если бы родители до революции не уехали из польских пределов царской России; но его папа с мамой вовремя погрузились на пароход и в 1918 году в Нью-Йорке появился на свет уже Джером, а не Иеремия.
Фамилию он позже изменил сам — чтобы в ней не было следа иммиграции. Именно Джером Роббинс в 1934-м отказался изготавливать корсеты на семейном предприятии и отправился танцевать на Бродвее — он умел бить степ и улыбаться, а всему остальному планировал научиться в процессе (что вполне удалось). Бродвей быстро разочаровал — юному артисту надоело выходить в одном и том же шоу каждый день, хотелось репертуарного театра — и он с надеждой кинулся в балет к Джорджу Баланчину; а через несколько лет, не оставляя New York City Ballet, вернулся на Бродвей победителем, хореографом «Вестсайдской истории» и «Скрипача на крыше».
Бродвей, его темпы, яркий свет и любовь к джазу остались с Роббинсом на всю жизнь, отсветы их часто сияли в балетах, — но московский Музыкальный театр, выбирая его сочинения для почти что дебютной программы (лишь 15 лет назад в Большом шел его «Послеполуденный отдых фавна» — 12 минут чистого счастья быстро исчезли из репертуара), решил представить «второго человека» New York City Ballet, друга и соратника Джорджа Баланчина человеком серьезным, лишь изредка отваживающимся пошутить. Были выбраны три балета на музыку Шопена.
Сначала — «В ночи». Три ноктюрна польского гения, три сменяющих друг друга пары на сцене. Медленная ночная музыка, дуэты движущиеся осторожно, плавно, словно в воде. Неоклассика в чистом виде — год 1970-й грезит о начале девятнадцатого века, при этом используя всю наработанную за полтора столетия технику.
Первые два дуэта в исполнении артистов Музыкального театра (Анна Оль и Роман Полковников, Ксения Рыжкова и Денис Дмитриев) осторожны так, будто артисты танцуют в музее и думают только о том, как бы ненароком не задеть локтем драгоценную вазу или статуэтку. Нерв, вполне обозначенный в музыке (фортепиано — Константин Хачикян), растворяется в неспешных па; зрелище умиротворяющее и усыпляющее.
Третий дуэт, в хореографии которого драма более проявлена (не только полувзгляды-полужесты, но и вполне себе бурные встречи-расставания, а в финале только что выглядевшая гордячкой дама и вовсе укладывается в молитвенной позе к ногам партнера) сделан Натальей Сомовой и Георги Смилевски более ярко — но общую интонацию «культурного зрелища» не перебивает.
Быть может, дело в том, что «В ночи» предназначен для соперничающих лидеров труппы, когда харизма каждой из балерин добавляет красок в пастельный текст. В Музыкальном театре нет такой отчаянной конкуренции, как была когда-то в NYCB и десять лет назад в Мариинке, когда там купили права на этот балет; потому эта одноактовка никнет и скучает.
Второй маленький балет в программе — «Другие танцы»; для постановки в 1976 году Роббинс использовал четыре мазурки Шопена и один его вальс. Сочинялся этот спектакль-дуэт для Натальи Макаровой и Михаила Барышникова — и в текст были вплетены элементы, отсылающие к польским танцам. Other dances — танцы беглецов и изгнанников, гордецов и виртуозов, где, однако, правильно вздернутый подбородок значит больше заковыристого трюка — сейчас достались Наталье Осиповой и Сергею Полунину.
Танцовщику, что несколько лет назад громко расстался с Королевским балетом Великобритании, а затем — негромко — и с Музыкальным театром (теперь он гостит здесь как приглашенная звезда), техника этого балета удалась хуже, чем партнерше. Впечатление портили тяжелые, громкие приземления, и некоторые помарки в тексте. Но вот интонация удалась — лучше.
Нынешнюю приму Королевского балета Наталью Осипову, в которой живет и счастливо сигает через сцену виртуозная дочка трактирщика Китри, польская барышня — скупая в движениях богиня, загадка — явно стесняла и раздражала своей непонятностью. Полунин же просто был одним из польских «великих мальчиков» — от Адама Мицкевича до Збигнева Цыбульского — в каждом жесте, в каждом повороте головы, в каждой усмешке была обозначена эта обреченная независимость, этот вольный дух. Как балетный спектакль эти «Другие танцы», были безусловно, несовершенны; как явление искусства — восхитительны.
Для финала программы худрук балета Музыкального театра Игорь Зеленский (сам когда-то танцевавший в NYCB) выбрал «Концерт» — одноактовку, которая начинается как милая шуточка, а к финалу превращается в почти цирковую буффонаду. Публика начинает смеяться, как только к присутствующему на сцене роялю выходит пианист (Александр Праведников) — так демонстративно он сметает пыль с клавиш.
Далее на сцене появляются слушатели — и тут Роббинс портретирует зал, сотворяя зарисовки, вполне подходящие и для нашего времени. Вот хрупкий эстет, готовый убить взглядом двух зашуршавших пакетами барышень; муж, приведенный женой под конвоем; полупрозрачная балеринка, что так увлечена музыкой, что из-под нее можно вынуть стул — она останется сидеть в воздухе (то есть стоять на кончиках пальцев, повторяя контур исчезнувшего стула).
От «портретов» хореограф переходит к все менее изысканным и более простодушным шуточкам, и вот уже вскоре, как в немом кино, комик дает героине пинка, а разъяренный (и рехнувшийся, видимо) пианист выскакивает из-за инструмента и начинает гоняться за слушателями с сачком для насекомых — поскольку ему мерещится, что все люди превратились в бабочек и жуков. Артисты в этой шуточке работают с искренним воодушевлением (особенно хороша балеринка — Ксения Рыжкова), и к финалу вечера Музыкальному театру практически удается убедить публику, что и Шопена и Роббинса не стоит однозначно относить в категорию почтительного занудства.
Конечно, поверить в то, что именно этот человек сталкивал в танце уличные банды в «Вестсайдской истории», ставил целый балет о похождениях матросов в увольнительной или доводил публику до хохота поистине гомерического, взявшись ставить Артура Копита («Папа, папа, бедный папа, ты не вылезешь из шкапа…»), ей все равно будет непросто. Но она попробует.