Премьера балета Сергея Прокофьева “Ромео и Джульетта” в постановке Вячеслава Самодурова в Екатеринбургском театре оперы и балета.
Вячеслав Самодуров поставил балет «Ромео и Джульетта». Премьера спектакля по Шекспиру прошла в Екатеринбургском театре оперы и балета. За дирижерским пультом стоял московский дирижер Павел Клиничев.
Самодуров, худрук балета оперного театра Екатеринбурга – бывший премьер ведущих мировых балетных домов, включая Мариинский и «Ковент-Гарден». И хореограф с именем: две «Золотых маски» за творчество – не шутка. Спектакли «Цветоделика» и «Вариации Сальери» так понравились большинству критиков, что за балетами Самодурова специалисты теперь пристально следят: хочется верить, что в России, на замену уехавшему Алексею Ратманскому, появился хореограф того же уровня.
В этом году на «Маску» номинирован прошлогодний, снова удачный, опус Самодурова – «Занавес». А «Ромео и Джульетта» – последняя премьера автора.
Несколько лет назад Самодуров уже ставил «Ромео» в Бельгии, дебютировав тогда в жанре сюжетного повествовательного балета.
Из прежней версии на Урал перекочевали концепция и сценография. Но не танцы, которые на 90 процентов сделаны заново и снабжены даже комбинационными открытиями и неординарными связками в классике.
Шекспировские герои страдают, влюбляются и умирают в декорациях, вольно повторяющих зал шекспировского театра «Глобус» в Лондоне. Сценограф Энтони Макилуэйн, правда, добавил красный «кровавый» цвет, изогнутость и опасный наклон: кажется, трехъярусная громада вот-вот рухнет.
У просвещенного зрителя может возникнуть длинный шлейф ассоциаций. Но доминирует одна, всем известная: «Весь мир – театр», – потому что действие происходит не только в старинном театре, но и на современной репетиции.
И дальше – по тексту:
«В нем женщины, мужчины – все актеры.
У них свои есть выходы, уходы,
И каждый не одну играет роль».
В других пьесах Шекспира про житейские подмостки тоже немало сказано. Так что использование приема «театр в театре», да еще свежо обыгранное, подходит трагической истории, которую можно описать – и Самодуров практически описывает – словами Макбета:
«Жизнь только тень – она актер на сцене,
Сыграл свой час, побегал, пошумел,
И был таков».
Череда шекспировских несовпадений и смертей разыгрывается в некой балетной труппе. Тема репетиции (видимо, генеральной, когда еще не все полностью одеты в костюмы, но уже играют «в образе») явственно проглядывает в начале, когда мальчики и девочки, нестройной толпой выходя на сцену, растягивают ноги в шпагате, раскладывают шпаги и разбирают костюмы с вешалок.
И в конце, когда усталая труппа, сыграв спектакль, бредет мимо трупов Ромео и Джульетты, незаметно впитывая погибших любовников в себя. Перед закрытием занавеса зрители видят пустую сцену. Где завтра начнется то же самое.
Художник по костюмам Ирэна Белоусова одела и Монтекки, и Капулетти, дерущихся на площади, в единой черно-серой гамме: свара веронцев держится на принципе «оба хуже». На груди и коленках драчунов видны принты – головы с картин Ренессанса.
Еще сильней прием цитирования живописи заиграет на балу Капулетти, когда дамы в золотисто-зеленых платьях с длиннющими шлейфами (и с фрагментами полотен Мазаччо и Боттичелли) пройдутся в чинно-агрессивном танце с кавалерами в красно-черных кафтанах. Хореограф назвал этот, изобретательный по пластике, выход «особой навигацией»: ведь трехметровым шлейфом нужно виртуозно манипулировать, чтоб не запутаться.
И с ним трудно, почти невозможно танцевать, зато можно шествовать. Да еще кавалер, припав на одно колено, завертывает партнершу в ее собственный подол.
Разворачивая историю, Самодуров стремится поведать ее танцем, когда – обобщенным когда – наглядным, а не только мимикой и жестом в пересказе сюжета. Главные герои здесь – подростки, почти дети, как у Шекспира. Жесты и манера держаться у них соответствующие.
Танец толпы тоже «говорящий»: замешанный на народных старинных плясках, но с совсем не фольклорной неистовостью. Вульгарные уличные девки (словно три ведьмы в «Макбете»?) танцующие одной ногой на полной ступне, другой – на пуанте, своей корявостью словно пророчат дисгармонию и беду.
Драки на шпагах (а потом на кулаках) поставлены богато: с провокациями и подначками, с вызывающими жестами и напором «стенка на стенку», с издевательским хватанием противника за нос, даже с искрами, летящими от столкновения клинков: вот традиция, которую заложил еще Леонид Лавровский, автор первого советского «Ромео». Самодуров ловко создает атмосферу общей слепой ненависти. Даже леди Капулетти, оплакивая Тибальда, злобно машет шпагой, как воин-кондотьер.
Кстати, хоть дерутся на шпагах, но атмосфера царит не столько исторически-клановая, с древней вендеттой, сколько по-современному криминальная: как будто бандам из «Вестсайдской истории» вздумалось подраться в стиле «ретро».
Джульетта (Екатерина Сапогова) так же свободно крутит двойные туры, демонстрируя характер, как и «щебечет» пуантами, взмахи ее ног с согнутыми коленями в аттитюдах (вперед и назад) – как бы эхо неустойчивого равновесия всей истории.
Бесшабашная троица – Ромео, Меркуцио и Бенволио – резвится напропалую, точно полные сил щенки. Лишь у Меркуцио (прекрасная работа Игоря Булыцина) резвость мгновенно становится пластическим сарказмом: мелкие па всех мастей, шутовские поклончики, гротесковые ужимки.
Да, собственно, и любовь, вспыхнувшая на балу, и первый дуэт главных героев – сперва ошеломительная молодежная игра. Кто ж знал, куда она заведет? Ромео (Александр Меркушев) – ведь обычный парень, такой же, как все. Просто его накрыло, а их – нет.
Очень любопытен дуэт у балкона: Ромео каскадом шпарит двойные ассамбле (прыжки с поворотом в воздухе), когда, не помня себя, спешит выказать Джульетте любовный восторг. От взаимных прикосновений ударяет ток, от поцелуя бежит высокое напряжение, и парочка, неловко размахивая руками, «захлебывается» движением, как, не веря своему счастью, люди могут захлебываться словами.
Картины с поддразниванием кормилицы, приносящей Ромео письмо Джульетты, у Самодурова нет, как нет и сцены венчания у патера Лоренцо: герои просто устраивают свидание в церкви, где святой отец с кормилицей их ловят с поличным.
Но эпизод сделан пронзительно, нам покажется, что эти шалящие дети – супруги перед богом. Сцена брачной ночи: Джульетта хватает Ромео за ноги, не давая уйти, тут же взмывает в воздух в высокой поддержке, все вроде бы по-балетному обыденно, но притяжения и отталкивания собраны так, что веет беспримерным горем и грядущим космическим одиночеством.
Во время ссоры с отцом и приставаний Париса Джульетта невидящими глазами смотрит в пространство, ее па заторможены, девушка уже почти умерла, она движется как живой труп с дрожащими коленями. А мир вокруг – западня. Никакой принесенный пузырек от безликого патера, приглашенного папой Капулетти, и вообще мир взрослых, этим подросткам не помогают, свои проблемы они вынуждены решать сами.
Первый показ балета прошел в годовщину смерти Прокофьева и к 400-летию смерти Шекспира. Екатеринбург помянул двух гениев творчески, обретя качественный авторский спектакль, в котором, по словам хореографа, «смыслы свободно фланируют между прошлым и настоящим».
А что в конце нет сцены примирения, так это мнение мудрого пессимиста Самодурова. Он считает, что история никого ничему не учит. И, оглядываясь вокруг, кто сей тезис опровергнет?
Майя Крылова, “Театрал on-line“