Оркестр MusicAeterna из 125 человек исполнил в Москве Шестую симфонию Малера. Она написана в 1904 году, впервые представлена в 1906 году под управлением самого автора. Эту минорную симфонию Курентзис называет «лучшим произведением для большого оркестра».
Работать музыкальным деятелем в Перми, городе, где родился Дягилев – непросто. Это, разумеется, не сравнение вкладов в культуру. Но Курентзис, как и Дягилев, хочет удивлять. И, как Сергей Павлович, он очень амбициозен. Сейчас маэстро одержим идеей сыграть и записать все симфонии Малера. Исполнение Шестой симфонии композитора в Большом зале Московской консерватории – веха на настойчивом пути.
Аншлаг на концерте был полный. Овации гремели. Курентзис кроме меломанов собрал и публику, которую обычно в консерватории не увидишь.
Известный деятель шоу-бизнеса весь вечер щелкал фотоаппаратом, фиксируя телодвижения дирижера. Сидящая рядом девушка, на минутку оторвавшись от айфона, спросила, почему вот тут не хлопают, и удивилась, узнав, что между частями – не принято.
Забегая вперед, скажем, что самым неожиданным моментом концерта стал бис. Вот уж что совершенно не ожидалось: ну какой бис может быть после малеровского катаклизма? Оказывается, может: «Танец семи покрывал» из «Саломеи» Штрауса. Наверно, Курентзис выбрал эту музыку потому, что она написана через год после создания Шестой. Во всяком случае, обе вещи прозвучали очень похоже.
…Современник премьеры описывал музыку Малера как «титаническую борьбу героя, гибнущего в страшной катастрофе». Дирижер находит в партитуре сочетание свободы и искренности, которое по его словам, ищет и в людях. Ключ к пониманию Шестой Малера он озвучил давно и не раз: «это не трагическая симфония».
У пермского гостя музыкальные поиски не ведут к гибели всего живого и концу света в финале последнего аллегро. Так что не ищите катарсиса. Курентзис повествует о другом. О вакханалии переживаний. На публику больше всего и действует дирижерский напор сам по себе, включающий визуальность (это отдельный спектакль – манера дирижирования Курентзиса). Возглас «какая энергетика!» – самый распространенный после концертов маэстро. Что после Моцарта, что после Малера.
Курентзис этого не скрывает:
«Если в исполнении не будет тотального экстаза, тотального погружения, то со стороны музыка будет восприниматься как формальность. И мы с оркестром относимся к музыке так, чтобы была глубина, страстность и искренность, чтобы вылечить себя и других людей от формализма».
Это не о Малере сказано, но как будто о нем.
Что самое интересное – возможно, Курентзис прав, и это на самом деле не совсем трагическая музыка. Он вылавливает из Малера любование трагичностью, произведенное с неким гибельным и немного отстраненным, шикарно отделанным восторгом. Современники композитора в начале двадцатого века любили давать громкие названия всему, но сам Малер отменил определение «Трагическая» в названии. И говорил, что «произведение искусства так же не поддаётся объяснению, как и сам мир».
Можно же услышать в Шестой симфонии модное в эпоху Малера декоративное бравирование над пропастью? Вот такое, например:
Предчувствием бури окутан был сад.
Сильней заструился цветов аромат.
Узлистые сучья как змеи сплелись.
Змеистые молнии в тучах зажглись.Как хохот стократный, громовый раскат
Смутил, оглушил зачарованный сад.
Свернулись, закрылись цветов лепестки.
На тонких осинах забились листки.Запрыгал мелькающий бешеный град
Врасплох был захвачен испуганный сад
С грозою обняться и слиться хотел
Погиб — и упиться грозой не успел.
Всяческие высокопарные слова о поисках абсолютов в рассказе о Курентзисе вполне уместны, поскольку сам дирижер такие слова постоянно употребляет. Ну, кто, кроме него, будет так убежденно, страстно, без капли иронии вещать о высшей гармонии в природе и искусстве?
Первые аккорды прозвучали как удары хлыста. Сразу вспомнились романы Захер-Мазоха. Затопотал марш. Из небольших лирических островков под рокот ударных полезла тревога (как будто мыши скребутся в подполье). Было похоже на длящийся бред князя Андрея в «Войне и мире». Вторая часть и танец лендлер. Герой рвется из тисков – и снова в них попадает.
Опять грохот сапог, топчущих нежные ростки. Конец второй части: как будто музыку накрыло крышкой, и она перестала существовать. Пастораль с арфами: мы уже понимаем, что у нежности век короткий, это все же страшно. Длинный финал: молот пригвождает глухими ударами все благие намерения.
Налеты кульминаций как борьба до последнего. По капле уходит жизнь. Еще один напрасный взрыв – и тишина. Почти наглядная. Очень похоже на финал балетного «Умирающего лебедя». Такая у маэстро, которому почти всегда не нравятся трактовки коллег, авторская музыкальная правда. И никогда еще фраза «помирать, так с музыкой» не была более уместна, чем на этом Малере.
Музыку идеально слаженный оркестр пробовал как будто на ощупь, тактильно, но без осторожности, наоборот, смакуя единую мощь и масштаб малеровской оркестровки (в парадоксальном сочетании с вниманием к мельчайшим деталям). Музыканты вместе с дирижером как будто испытывали физическое наслаждение от игры тембрами. Каждый инструмент звучал «выпукло» и характерно, каждый такт подавался как пиршество.
Переживание по полной программе, как с головой в омут, вкупе с плохо работающей вентиляцией, быстро измочалило дирижера. Уже к концу первой части он работал «через тернии к звездам» – в насквозь промокшей рубашке. С искаженным музыкой лицом. Что-то безмолвно выкрикивая. Отбивая ритм ногой. В паузе между частями – пил воду сидя на полу, и поливал разгоряченную голову из бутылки.
Публика, зачарованная восемью валторнами, шестью трубами, дребезжанием коровьих колокольцев, усиленной струнной группой, криками большого и малого барабанов (вкупе с двумя парами тарелок) и взмахами белого молота – боялась шевельнуться.
Курентзис хорош тем, что доказывает: нет единственно верной трактовки чего бы то ни было. Партитура у больших дирижеров – не догма, а руководство к действию. А дальше можно спорить.
Прав или не прав Герберт фон Караян, у которого музыка часто звучала медленней, чем у прочих дирижеров? Прав ли Курентзис, когда из грандиозной малеровской саги создает нечто достаточно субъективное? Во всяком случае, так у него было всегда, и несколько лет назад с Первой симфонией Малера: критики тогда писали, что Курентзис – в хорошем ли смысле, в плохом – «не оставил камня на камне».
В заключение процитирую свое давнее интервью с ним, слова Курентзиса об идеальном дирижере:
«Во-первых, дирижер должен быть композитором, чтобы мог стать реинкарнацией исполняемого композитора. Во-вторых – струнником, иначе он не поймет узкой специфики игры половины оркестра.
Еще – дирижер должен быть очень романтичен, романтичен в революционном смысле Шарля Бодлера. Должен быть одиноким и в то же время смелым, способным вступить в бой с обществом в любой момент. С одной стороны, святой Онуфрий, с другой – Оскар Уайльд. Обращен к миру и постоянно влюблен в свое воображение.
И последнее: он должен понимать, что дирижер – это не профессия, и вообще, дирижеры – ни к чему. И он обязан хотеть каждый раз все бросить».
Из списка следует, что до идеала пермскому маэстро еще далеко. Но он старается.
Майя Крылова, Театрал on-line