В Концертном зале им. Чайковского прошел трехдневный цикл просветительских концертов «Истории с оркестром: Владимир Юровский дирижирует и рассказывает».
На этот раз проект Московской филармонии включал музыку молодого Шостаковича к театральному «Гамлету» Николая Акимова и к немому фильму «Новый Вавилон». Музыку молодого Прокофьева к «Египетским ночам» Таирова. И мировую премьеру оперы Сергея Слонимского «Король Лир», приуроченную, как и прочие вечера, к юбилею Шекспира.
За несколько лет ежегодный проект Владимира Юровского и руководимого им Госоркестра имени Светланова получил в меломанской среде неофициальный статус культового. Когда Юровский не только дирижирует, но и, будучи эрудитом и прирожденным оратором, рассказывает, у слушателей возникает двойной интерес.
Дирижер, который выводит музыку на культурные и исторические прогулки, избавляет ее от привкуса цеховой элитарности. У Юровского есть прекрасное качество, которое можно назвать культурным любопытством. (Хотя на самом деле это больше, чем любопытство, тут вечная потребность пытливого ума – узнать и понять больше, чем знаешь и понимаешь.)
Благодаря этому публика учится вникать кроме текста еще и в контекст, и в культурно-исторические связи. К тому же, Юровский разговаривает на том уровне внутренней свободы, который в наше упрощенческое время не часто обнаружишь.
…Режиссер Николай Акимов, поставивший в 1932 году «Гамлета» в Театре им. Вахтангова как карнавальный «выворот» наизнанку, легко нашел общий язык с молодым Шостаковичем. Оба тяготели к клоунаде, сатире и шутовству. Оба ненавидели «сопливые эмоции» и обходились без прямоточной сентиментальной лирики. Их творческий тандем – часть исторических поисков разного рода соавторов, толкователей и ниспровергателей классики, в числе которых, как отметил Юровский, и многочисленные современные режиссеры, в том числе – оперные.
Акимов, адепт смеховой культуры, устроил из трагедии шутовской балаган (Офелия у него, например, блудливая шпионка Клавдия, утонувшая от избытка алкоголя, а Призрака отца – в эпоху борьбы с мистикой и религиозным дурманом – вовсе нет, его придумывает расчетливый Гамлет в борьбе за корону). Не пощадили даже прославленный текст. Чего стоит уже монолог акимовского могильщика:
«Рыть иль не рыть – вот в чем вопрос».
Но, как выразился Юровский,
«Оскорбляя Шекспира, Акимов его не оскорблял».
Он просто ответил всему уныло-тяжеловесному и псевдо-охранительному в театре.
Дирижер говорил об этом вместе с режиссером Михаилом Левитиным, лично знавшим Акимова. Левитин выходил на сцену то с черепом, то с короной в руках (и даже с живой свинкой!). Так создавалась «фантазия на тему Акимова», в которой оркестранты сидели в бархатных беретах с разноцветными перьями.
Музыка Шостаковича, сыгранная по эпизодам давно не существующего спектакля, напомнила об «эффекте разорвавшейся бомбы», который некогда вызвала скандальная постановка. Дело тут в смеси серьезности и пародии, которой пронизана, кажется, каждая нота. Когда «жестокое» танго и пошлые галопчики сплетены с настоящим реквиемом, романс – с канканом, звучит парафраз песенок «В лесу родилась елочка» и «Цыпленок жареный», а вальс под поедание обеда сменяется тягучей колыбельной.
Флейта издевательски насмешничает, труба зовет в никуда, а гулко ухающая туба ставит жирную точку в гонке персонажей, проносящихся под ритмы дьявольского танца. Шостакович волшебно умел делать из банальностей новые вселенные.
Идея другой литературно-музыкальной композиции (музыка Прокофьева к «Египетским ночам» Таирова в Камерном театре) показалась не столь увлекательной, несмотря на участие Чулпан Хаматовой и Максима Суханова. Артисты зачитывали отрывки из спектакля, соединившего волей Таирова «Цезаря и Клеопатру» Шоу, «Египетские ночи» Пушкина (монолог «Чертог сиял…») и «Антония и Клеопатру» Шекспира.
В отсутствие живого спектакля, где Клеопатру играла Алиса Коонен (произнося слова в строгом, привязанном к музыке ритме), это показалось несколько искусственным. Мало того, автору этих строк, уж простите, захотелось, чтобы 44 номера музыки не заглушались словами. Даже если это великий Шекспир и прочие классики. Чтобы вслушаться в звуки музыки. Потому что, как заметил Юровский, в этом сочинении Прокофьев делает «цеховую работу на шекспировском материале», опробуя гармонии будущего балета «Ромео и Джульетта».
Когда Юровский и киновед Наталья Нусинова рассказывали о немом фильме «Новый Вавилон», был нарушен баланс между концертом и лекторием. В пользу последнего. Нет, все понятно: Юровский человек увлеченный (и это прекрасно!), но, утопив неподготовленную аудиторию в море интереснейших фактов, собеседники не совсем четко выстроили базовые основы, от чего факты, влетев в одно ухо, большей частью благополучно вылетали из второго.
К примеру, сказав, что авторы фильма Козинцев и Трауберг считали своим кумиром Гриффита, неплохо бы пояснить аудитории, кто такой Гриффит и почему он был кумиром молодых новаторов. Не потому ли, что великий американский кинорежиссер фактически придумал параллельный монтаж?
Впрочем, идея сыграть киномузыку не саму по себе, а как ей и положено, вместе с показом 93-минутной версии «Вавилона», себя полностью оправдала. Вечер многое рассказал и о перфекционисте Юровском, который, ради полного совершенства в совпадении кино- и звукоряда, выучил, по его словам, фильм наизусть.
И о Шостаковиче, с его рождающим новые смыслы контрапунктом «поперек» действия и дерзкими экскурсами в исторический музыкальный диапазон – от революционной песни XVIII века «Са ира» до цитат из Оффенбаха с Чайковским, причем тесно связанных с поиском фирменных авторских интонаций, которые будут – вскоре после фильма – реализованы в опере «Леди Макбет Мценского уезда». И как ярко высветилась эпоха создания фильма, наследие которой – в высших художественных проявлениях – сегодня воспринимается парадоксом.
Идеологически выдержанное кино, что задумывалось как привет лучезарному будущему, сегодня неотделимо от мрачного прошлого. А «Новый Вавилон», фильм о Парижской коммуне, задуманный и реализованный как агитка, сегодня воспринимается в русле «искусства для искусства», когда формой восхищаешься отдельно от содержания.
Завершила трилогию Юровского мировая премьера оперы Сергея Слонимского «Король Лир». Написанная 15 лет назад опера без хоров долго пролежала в композиторском столе, а теперь режиссер Михаил Кисляров сделал ее полусценическую версию.
Удачно обыграв интерьеры и реквизит Зала Чайковского, когда металлическая подставка для хора стала королевским помостом или холмом на пустоши, а псевдостаринный портик – колоннадой дворца. Это был не спектакль, а праздник творческой раскованности.
Юровский то и дело вмешивался в действие, обмениваясь репликами с персонажами и напрямую, прерывая музыку, обращаясь к аудитории. Бас Максим Михайлов при окладистой бороде, в белой поддевке и сапогах, перевоплощался из поющего Лира в говорящего Льва Николаевича Толстого: композитор вывел писателя в качестве брюзжащего резонера, по ходу действия критикующего нелюбимого Шекспира.
Оркестр вставлял словечки и реплики, имитируя зрительские разговоры в антракте. В партитуре Слонимского поиски композиторов ХХ века соединились с отсылками к барочной традиции, персонально – к музыкальному «одноголосию» Монтеверди. Слонимский, как и во многих других вещах, использует прием, который описывает так: к каждому персонажу «как будто прикреплена тень определенного инструмента или группы».
Музыка, надо сказать, весьма выиграла от соединения с театром. А голос и игра Максима Михайлова, как и пение Любови Петровой (Корделия) придали вечеру статус вокального события.
Трехдневный проект Юровского, хочется надеяться, помог слушателям понять главное. Что трудная и часто неблагодарная работа по сниманию хрестоматийного глянца с классики есть единственная возможность придать этой самой классике вечную необходимость для потомков – не на словах, а на деле. И независимо от художественного результата работы. Просто по принципу «дорогу осилит идущий». Это конечно, вдобавок к превосходному оркестру. Но у Юровского с оркестром всегда так.
Майя Крылова, teatral-online.ru