Концерт этот первоначально предполагалось посвятить памяти Евгения Колобова, чей день рождения отмечается как раз в январе, однако летом безвременно скончался Виктор Попов, и посвящения решили объединить.
Тому были достаточные основания, заключавшиеся в числе прочего и в именах солистов – Екатерины Сюриной, Дмитрия Корчака и Василия Ладюка. Двое из них окончили возглавлявшуюся В. Поповым Академию хорового искусства, и все трое начинали свое восхождение к вершинам на сцене Новой Оперы.
Правда, в итоге состав участников немного изменился: вместо Сюриной в нем появились сразу две солистки – выпускница Академии хорового искусства Екатерина Лехина и представляющая совсем другую “песочницу” Анна Аглатова, ни к Попову, ни к Колобову отношения не имеющая.
Впрочем, вопросов по поводу ее участия не возникло бы, проведи Московская филармония этот концерт под своим традиционным титлом “Звезды XXI века”, каковому определению прекрасно соответствует вся четверка солистов.
Давно уже, надо сказать, не доводилось одновременно слышать столько первоклассных молодых певцов отечественного производства. Троих из них москвичи уже хорошо знают. А вот Екатерину Лехину открыли для себя впервые. Победительница последнего конкурса Operalia Пласидо Доминго, она успела засветиться уже не на одних мировых подмостках, и карьера ее все набирает обороты. В Легенде Лакме, каватине Линды ди Шамуни и других номерах программы поражала редкостная свобода вокализации, включая самые высокие ноты, что достигалось отнюдь не за счет обеднения среднего регистра.
А слушая в исполнении Лехиной арию Царицы ночи, трудно было не вспомнить, что именно эта партия была самым уязвимым, чтобы не сказать, провальным, звеном исполнительского состава “Волшебной флейты” на премьерных спектаклях в Большом театре, где, кстати, уже сколько лет нет колоратурного сопрано соответствующего уровня. Молодая и, по сути дела, только еще начинающая свою карьеру певица Лехина тем не менее многое уже умеет и еще больше обещает в будущем. Жаль только, если это будущее окажется совсем не связанным с Россией…
В отличие от Лехиной, Анну Аглатову в Москве уже хорошо знают, и она-то как раз поет в Большом театре. Только Аглатова – не колоратурное сопрано, а лирическое. Она может прекрасно исполнять партии переходного характера, такие как Марфа в “Царской невесте” (ария из которой прозвучала и в этот вечер), но вот уже, скажем, Людмилу – вряд ли. Зато Аглатова – прекрасная Памина в той же “Волшебной флейте” и Сюзанна в “Свадьбе Фигаро”.
Кстати, в моцартовском репертуаре она вообще показалась заметно интереснее, нежели прочие участники концерта. А вот в плане легкости звуковедения талантливая и харизматичная Аглатова им все же несколько проигрывала.
Это особенно ощущалось в арии Маргариты из “Фауста”, где ее красивый и крупный голос подчас звучал чуть резковато, с излишним нажимом. Возможно, дело тут просто в недостатке оперной практики: в Большом работы для нее очень мало, а карьера на Западе пока не сложилась…
Василий Ладюк, похоже, в своих взаимоотношениях с Моцартом прошел еще только начальную стадию. Знаменитая ария с шампанским из “Дон Жуана” прозвучала у него не вполне удачно. Вероятно, таким сложнейшим номером вообще не стоило бы начинать выступление, особенно, если он, как показалось, не вполне отработан. Тем более что у Ладюка есть в принципе все данные (включая и внешние), чтобы войти в число лучших исполнителей этой партии.
И для моцартовского репертуара в целом тоже, что подтвердила ария Графа из “Свадьбы Фигаро” и, в еще большей степени, дуэт Папагено и Памины с Аглатовой (кстати, “Волшебная флейта” – единственная опера Моцарта, которую Ладюк поет в театре).
И все-таки заметно ярче Ладюк показался в другом репертуаре. Прежде всего итальянском. Его каватина Альфонсо из “Фаворитки” и ария ди Луны из “Трубадура” даже в чем-то напомнили легендарных итальянских баритонов, от Баттистини до Брузона. А ария Елецкого из “Пиковой дамы”, кажется, уже много лет не звучала столь красиво, благородно и при этом технически безупречно.
Дмитрий Корчак выступает теперь в Москве не чаще раза в год. Прошлое его выступление с тем же НФОРом в БЗК явило певца московской публике только в одной ипостаси, белькантовой. Ныне он предстал в более разнообразной программе. Две арии Дона Оттавио из “Дон Жуана” показали, что и в моцартовском репертуаре Корчак чувствует себя абсолютно уверенно, демонстрируя весьма достойное качество.
И все-таки главные его коньки – репертуар итальянский и французский, один раз даже сошедшиеся воедино. Речь идет о каватине Фернандо из “Фаворитки” Доницетти. Арии из этой оперы еще и сегодня чаще приходится слышать по-итальянски, между тем как написана-то она для Парижа и на французское либретто.
Корчак и исполнил Фернандо по-французски (в отличие от того же Ладюка, певшего своего Альфонсо по-итальянски, что, без сомнения, более выигрышно в плане кантилены), тем самым наглядно продемонстрировав ее двойственную стилистическую природу.
Но главное, конечно, состояло в том, как свободно прозвучала у него эта ария, недоступная прежде, кажется, никому из наших, отечественных теноров, да и в мире лишь считанным единицам. А уж сверхвысокое “ре” и вовсе сразило наповал всех присутствовавших в зале. При этом в отличие от прошлогоднего концерта Корчак нигде не форсировал звук. И демонстрация чудес вокальной техники шла рука об руку с решением задач музыкально-стилистического плана, нигде не превращаясь в самоцель.
Хорошо показался Корчак и в русском репертуаре, спев Романс Дубровского из одноименной оперы Эдуарда Направника. Здесь, конечно, ощутимо не хватало харизматичного тембра а-ля Лемешев или Козловский, но в целом все прозвучало качественно, а изящно сфилированное в финале верхнее “си” просто восхитило.
Если певцы в этот вечер были один другого лучше, то фигура дирижера оставила достаточно неоднозначные впечатления и эмоции. Речь идет о молодом итальянце Даниэле Рустиони, в прошлом году ставшем главным приглашенным дирижером Михайловского театра и с этим театром дважды приезжавшем в Москву и дирижировавшем “Сельскую честь” Масканьи и “Любовный напиток” Доницетти.
Теперь стало окончательно ясно, что брутальность и пристрастие к крупному помолу, продемонстрированные им тогда, объясняются не только качеством оркестра Михайловского театра, но являются его собственными неотъемлемыми чертами. Рустиони, бесспорно, талантлив, что и продемонстрировал, например, в увертюре к “Норме” (прозвучавшей, впрочем, не столько по-беллиниевски, сколько вердиевско-вагнеровски, а в средней части еще и с бетховенскими аллюзиями) и особенно к “Руслану и Людмиле”.
Моцарт же нередко получался у него куда более топорно, хотя увертюра к “Свадьбе Фигаро” прозвучала в целом довольно неплохо (в отличие от “Дон Жуана”). Главная проблема состояла, впрочем, не столько в избытке грубоватого темперамента и нехватке вкуса. Итальянец часто слишком уж тянул одеяло на себя в аккомпанементе, немало мешая певцам, комкая и смазывая им многие моменты и вынуждая подчас нестись вприпрыжку там, где пристало бы куда более размеренное движение.
Сверху, с портрета, пристально и, как временами казалось, с неким упреком взирал Евгений Колобов, словно желая сказать: а того ли дирижера вы пригласили?
Взгляд Виктора Попова на портрете с другой стороны был более нейтрален. Но если бы он сам присутствовал в зале, то по праву мог бы гордиться питомцами своей Академии хорового искусства, ставшей ныне едва ли не лучшей в России кузницей вокальных кадров.
Дмитрий Морозов, газета “Культура”