Второй юбилейный концерт, посвященный 80-летию Государственного академического симфонического оркестра России им. Е. Ф. Светланова, состоялся 9 октября 2016 года в Концертном зале им. Чайковского.
В его программу вошло еще одно сочинение «композитора в резиденции оркестра» Александра Вустина «Sine Nomine» («Без названия»), написанное в 2000 году, а так же Концерт № 3 для фортепиано с оркестром Бетховена (солист Рудольф Бухбиндер) и Симфония № 8 Дмитрия Шостаковича.
В целом второй юбилейный концерт получился заметно более живым и интересным, нежели первый (5 октября, БЗК).
Более интересным, да и просто интересным было сочинение Александра Вустина, посвящённое виолончелисту Марку Жерманну и квартету «Sine Nomine», в составе которого тот играл.
Пьеса представляет собой хорал струнных, как cantus firmus проходящий сквозь оркестровую ткань, в которой множество разнообразных ударных инструментов от колоколов до коробочек, придающих общему звучанию пряный привкус. Замечательно прописана партия солирующей скрипки. Да и исполнена она была не менее великолепно концертмейстером оркестра Сергеем Гиршенко. Судя по энергичности её исполнения, пьеса глубоко захватила Владимира Юровского.
Эта некая энергетическая перенасыщенность пьесы Вустина сохранилась и в оркестровом вступлении Третьего фортепианного концерта Бетховена, чем обусловился, с моей точки зрения, слишком быстрый темп.
После вступления солиста стало ясно, что этот темп был оговорен на репетиции с Бухбиндером. Дальнейшее исполнение показало полное взаимопонимание солиста и дирижёра. В результате исполнение первой и третьей частей, отсутствие рубато, нарочито ровный ритмический рисунок оставили впечатление сухости, механистичности исполнения.
То же можно сказать и об исполнении средней части концерта. Бухбиндер пропел её с пианистическим совершенством, но это совершенство механического соловья из сказки Андерсена.
В исполнительской манере Бухбиндера всегда недостает живого дыхания. И именно в медленных частях это наиболее для меня очевидно. Во второй части Третьего концерта Бетховена для меня заложен весь Шопен с его прерывистым романтическим дыханием, которое напрочь отсутствует у Бухбиндера. Он абсолютно одинаково сыграет и сегодня, и завтра, и через месяц, и через год. Справедливости ради следует сказать, что сыгранный на бис финал Восьмой (Патетической») сонаты Бетховена был убедителен.
Мой опыт слушания исполнений Бухбиндера свидетельствует о его склонности к такой механистичности, что бы он ни играл – хоть Моцарта, хоть Брамса. Нельзя не отметить его отменный пианизм. В результате я пришел к такой формуле оценки дарования Бухбиндера: он прекрасный пианист, но ординарный, мало интересный музыкант. Хотя я и остаюсь в такой оценке в явном меньшинстве.
А вот исполнение Восьмой симфонии Дмитрия Шостаковича было великолепным и со стороны дирижёра, и со стороны оркестра. Оркестр в этом концерте прозвучал ещё лучше, чем обычно.
Я впервые услышал и увидел Госоркестр им. Е. Ф. Светланова в новой рассадке – духовые и ударные инструменты расположились на подиуме немного выше струнных. Таким образом, звук этих групп летел над струнниками и в большей степени был слышен. Такая рассадка не без успеха практикуется сегодня во многих западных оркестрах и концертных залах.
Место главной военной симфонии у нас занято Седьмой симфонией Шостаковича, получившей название «Ленинградской». Это неоправданно и вот почему.
Самая известная часть седьмой симфонии – первая. Её тема расшифровывается сегодня как тема нашествия. Но она была написана гораздо раньше – ещё в конце тридцатых годов и с войной никак не связана. Не исполняя и не публикуя её, Шостакович показывал эти вариации, в форме которых написан Эпизод нашествия седьмой симфонии, друзьям и ученикам.
Вероятнее всего, он предполагал, что главная тема будет неминуемо ассоциироваться с царящим в СССР внутреннем насилием разворачивающегося большого террора. С началом войны эти ассоциации можно было безопасно канализировать на внешнего врага.
Таким образом, общемировая проблема тоталитарного нашествия внешне была сведена к чисто военному наступлению фашистских вооруженных сил, выраженных нотами. А что скрыто между ними – Бог весть! Интонацию к делу не пришьёшь. Таким образом, Дмитрий Шостакович легализовал одно из самых ярких музыкальных обличений тоталитаризма, в том числе и советского розлива.
По-настоящему военной симфонией Дмитрия Шостаковича следует считать Восьмую, написанную за два летних месяца 1943 года. Не случайно Владимир Юровский выбрал для завершения грандиозного проекта «Война и мир» в рамках своего цикла просветительских концертов «Владимир Юровский дирижирует и рассказывает «Истории с оркестром» в 2015 году именно Восьмую симфонию Д. Шостаковича.
Вернее, это не военная, а антивоенная симфония. Симфония о том, к чему приводят войны. Это пророчество. Шостакович предсказывает не от идеи, что война — это плохо. Скорее всего, Шостакович сам не отдавал себе отчета, что он пророчит, он говорит не от себя.
Как через древнеримскую Сивиллу вещают боги, те же боги водили его пером, когда он писал, именно писал, а не сочинял свои симфонии. Сочиняло их Некто Высшее. И гениальность любого автора в том, чтобы услышать то, что диктует это Высшее и максимально точно изложить это теми средствами, тем языком, которым автор владеет: словом – если он литератор, кистью – если он художник, нотами – если он композитор…
Мне кажется, что музыка наиболее универсальный язык, которым владеет человечество, которым можно передать то, что диктуется Небом. Я считаю, что именно Дмитрий Шостакович из всех художников дал своей музыкой наиболее полный и точный портрет ХХ века – эпохи, в которую мы все жили.
Синтез музыки и душ: артисты Госоркестра – о служении, традициях и лидерах
Более того, Шостакович был ещё и пророком. Так в Восьмой симфонии он, конечно не вербально, но эмоционально предрекает: не стоит надеяться, что после войны наступит благоденствие и «благорастворение воздухов». Он предвидит толпы советских военнопленных попадающие из немецких концлагерей в сталинские, и постановление 1948 года, и убийство Михоэлса и всего еврейского «Антифашистского комитета», и «Дело врачей» и что возврат репрессий 37-38 гг реален…
Но сегодня становится ясно, что Шостакович пророчил намного дальше, в день сегодняшний. Что милитаристская риторика власти вызывает из небытия страшные духи истории и появляются памятники Ивану Грозному, выкапываются бюсты Сталина.
И вновь пророками оказываются деятели культуры. Я имею в виду Александра Галича. Это он предрекал в песне «Ночной дозор» про бюсты вождя всех народов:
«Им бы, гипсовым, человечины
они вновь обретут величие».
Ошибся даже мудрый Григорий Померанц, который в середине 60-х годов сказал, что нельзя облачить разоблаченного кумира. Сегодня мы видим, как такое облачение не только возможно, но и происходит реально.
Владимир Юровский слышит это и посему сегодняшнее его великолепное исполнение Восьмой симфонии Шостаковича прозвучало страшнее, чем полтора года назад, 17 июня 2015 года. И сегодня мало кто слышит это в музыке Шостаковича, даже среди тех, кто вообще может что-то слышать и хоть как-то изложить это словами.
Владимир Ойвин