Петербургский хор Festino дал первый концерт в Москве.
В ДК «Рассвет» зазвучала тьма: камерный хор Festino (под руководством Александры Макаровой) привез москвичам программу «Темные песни», объединившую духовную музыку XVII века с авангардом и постминимализмом наших дней.
Среди событий перенасыщенной столичной афиши этот концерт заслуживал быть в категории must see. В первую очередь благодаря концептуальным достоинствам программы, на редкость многогранной и многослойной.
Похожую программу хор уже представлял полгода назад. В нее входил концерт Дмитрия Смирнова «Я рожден в девяносто четвертом, я рожден в девяносто втором» на стихи Осипа Мандельштама и три сочинения Настасьи Хрущевой: мадригал «Счастье», «Некрокарнавал животных» и хоры к спектаклю Андрея Могучего «Что делать?»
Настасья Хрущёва: “Это моя слабость — продолжать что-то делать”
Летний концерт Festino назывался Lumen, что в переводе с латыни означает «свет». Таким образом подчеркивалась связь с одноименным романом Камилла Фламмариона, где свет запечатлевал каждый момент человеческого существования. Благодаря ему информация о людях передавалась в бесконечное пространство Вселенной и сохранялась в нем навсегда.
Кроме хоров Смирнова и Хрущевой в нынешней программе прозвучали сочинения Карло Джезуальдо, Дэвида Ланга и Беата Фуррера, и это путешествие сквозь разные эпохи еще больше подчеркнуло идею нелинейного течения времени. Слово «темнота» в названии зимнего концерта определило новый ракурс. Теперь слушателям предлагалось взглянуть на сложность бытия через призму представленных сочинений.
Вечер начался с хоров Джезуальдо Jerusalem surge, Plange quasi virgo и O vos omnes. Эта музыка была написана в 1611 году специально для католической «Темной утрени» — службы Страстной седмицы, во время которой в храме постепенно гасят свечи. В этом же году Джезуальдо создал свои последние сборники мадригалов, где обращался к темам боли, печали и смерти. Согласно одной из историй, в последние годы жизни композитор приказывал своим слугам бичевать себя по три раза в день. Так он якобы хотел избавиться от демонов, которые на протяжении нескольких лет не давали ему покоя.
Следом за хорами Джезуальдо прозвучали несколько номеров из цикла Беата Фуррера Enigma. В этих ярких лаконичных пьесах представлена тонкая работа с текстами Леонардо, которые являются своего рода пророчествами. Содержание этих посланий темно и тревожно: они повествуют о существовании в перевернутом мире, где стерты границы между апокалиптическими образами и деталями повседневности.
В хорах Фуррера и текст, и музыка постоянно повторяются и трансформируются, что рождает новые смыслы и открывает дорогу к другим измерениям. Этот материал требует от исполнителей не только виртуозности, но и максимальной собранности, что хористам Festino оказалось абсолютно под силу.
Не меньшей концентрации требуют и прозрачные обманчиво простые пьесы Дэвида Ланга. Среди темных песен прозвучали три его хора: I lie, Again и Where you go. Содержание этих сочинений также связано с тяготами земного существования. В первой песне звучит текст на идише о бесконечном ожидании, угасающей надежде и радости долгожданной встречи; во второй используются строки из ветхозаветной Книги Екклесиаста, повествующей о природных и человеческих циклах; в третьей песне раскрывается один из библейских сюжетов: овдовевшая Руфь признается своей свекрови Ноемини, что хочет остаться с ней навсегда.
В Москву хор приехал не в полном составе, поэтому вместо заявленной пьесы Nuits Яниса Ксенакиса прозвучали номера «Мой тихий сон…» и «Как тельце маленькое крылышком…» из концерта Дмитрия Смирнова. В этих разноплановых хорах идет речь о путешествии между внутренним и внешним миром, о мучительном «перерождении» и переходе из одного состояние в другое. Семантически сложный язык Осипа Мандельштама в них пробивается сквозь насыщенную музыкальную ткань, сочетающую различные хоровые фактуры.
В отличие от сочинений Ланга этот материал предназначен, скорее, для глаз, чем для ушей. Поэтому в идеальной ситуации эти хоры нужно слушать после внимательного прочтения стихов Мандельштама.
Завершили программу композиции Настасьи Хрущевой — петербургского композитора, исследователя и адепта философии метамодерна. Ее музыка скроена из романтических штампов, простых «отработанных» мелодий, в которых слышны отзвуки то светлой ностальгии, то щемящей русской тоски. Сталкивая и многократно повторяя знакомые мотивы, она извлекает новые идеи, наполняет отживший материал неожиданным содержанием и ассоциациями.
Ее небольшие хорики из «Некрокарнавала» и спектакля «Что делать?» вырастают из незамысловатых попевок и напоминают о чтении по нотам на уроках сольфеджио. Вместе с тем в этой музыке сочетаются, казалось бы, несочетаемые вещи: искренность и ирония, наивность и черный юмор, простота и стремление к трансцедентальности.
Переплетения крайностей есть и в мадригале «Счастье», где на фоне светлых и безмятежных хоровых реплик («И теперь мы молодые уже будем навсегда…») звучат быстрые декламации чтеца («Тихо и по одному исчезаем мы в углу…»). Сама Настасья Хрущева, произнося этот текст, достигала виртуозного напряжения между «маской» и аффектом: внешней непроницаемостью и внутренним накалом.
Сосуществование противоположностей, игра полутеней — все то, что наполняет нашу реальность, — нашло отражение в программе Festinо. Эта сложная многогранная идея легла в основу очень цельного, прекрасно выстроенного по форме проекта. Процесс создания подобных программ можно сравнить с работой над музыкальным произведением: куратор, как композитор, сочиняет коллаж, где каждая пьеса помещается в определенный контекст и становится частью единой композиции.
Такие проекты хороши тем, что их можно неоднократно показывать и каждый раз открывать в них что-то новое. И это в определенном плане даже более выигрышный расклад, чем тот, при котором коллективу приходится делать по несколько концертов в месяц.
Алина Моисеева