Премьера оратории Берлиоза «Осуждение Фауста» в постановке Петера Штайна прошла на Исторической сцене Большого театра. За пультом стоял музыкальный руководитель Большого театра Туган Сохиев.
Французский композитор писал музыку, которую современники воспринимали как «огнедышащий вулкан», а Шуман (собрат Берлиоза по профессии) величал «сверкающей шпагой».
Ораторию о Фаусте Берлиоз сочинял неспешно. К 1846 году он ее закончил, назвал «драматической легендой» и отдал в парижский театр «Опера-Комик», где «Осуждение» провалилось на премьере. Публику, смущенную чередой эпизодов со слабо выраженным действием (не опера, но и не оратория), не привлекло и насыщенное звучание большого оркестра Берлиоза, автора «Трактата об оркестровке».
Однако чего здесь только нет! Хоры – грандиозные. Дуэт влюбленных – нежно-упоительный. Вставленный в оперу «Венгерский марш» стал популярным концертным номером. В ответ на «Песню о крысе», ее напевает пьяница в кабаке, Мефистофель исполняет ерническую «Песню о блохе».
Маргарита задумчиво поет о вечной любви, Фауст, напевая, наблюдает то за сельским досугом, то за громами и молниями в природе. Танцы, принятые во французской опере девятнадцатого века – длинные. И не просто балет, а пляски волшебных существ.
Романтизм Берлиоза вполне расчетлив – в смысле умения сочетать эмоции с твердой «прозрачной» структурностью, с рациональной ясностью отделки. Именно от этого идет прославленное французское чувство формы.
Все, что касается такого рода равновесий, дирижер Сохиев учел. Он же часто дирижировал «Осуждением Фауста» в Тулузе, где руководит оркестром.
Но вообще-то странно: ведь маэстро сам говорит, что «Берлиоз был человеком экстремальных эмоций» и «для него не было середины». А на премьере царила именно «середина». Без берлиозовского «пронзительно-раскатистого» звучания. Без его «рельефной контрастности». У дирижера даже фортиссимо, даже в сцене погружения в ад, и те вполне деликатны. Или элегантны. Но «обезвожены».
Темперамент создателя музыки почти утонул в хорошо выделанном, но «плоском» звучании. При всей тщательности благих намерений: дирижер рассказывал перед премьерой, как приучал струнных в Москве шлифовать «точечные» берлиозовские стаккато.
Хор на премьере пару раз расходился с оркестром. И этому «Осуждению Фауста» не повезло с Фаустами. Сочувствия не вызвал ни албанский тенор Саймир Пиргу, с его безликим тембром и занудной манерой, ни мексиканец Артуро Чакон-Крус, которого было плохо слышно, несмотря на форсирование голоса.
Оба Фауста пели о жажде жизни безжизненно, а о силе – бессильно. Первый спектакль держался на колоритном Мефистофеле с красной физиономией и в глухом пальто. За маской «доброго малого» скрывался страшный враг рода человеческого: Дмитрий Белосельский не зря считается одним из лучших басов мира, он еще и актер изрядный.
Второй, более молодой Мефистофель (Александр Виноградов) пел хорошо, но у Виноградова получился не столько демон, сколько яростный пакостник. Впрочем, и такая трактовка уместна: в конце концов, бес коварен, он может прикинуться кем угодно, хоть приятелем-шалуном.
Обе Маргариты (Ксения Дудникова и Юстина Грингите) – певицы высокого класса. Но Дудникова, с ее великолепным голосом, держалась и пела довольно сдержанно. А Грингите по очкам переиграла своего малохольного Фауста.
В «Осуждении» нет философских размышлений Гете, и требовать их от оперы невозможно. Режиссер Петер Штайн вслед за Берлиозом не пытался их обнаружить, и правильно сделал. У Берлиоза – программная смена зарисовок, у Штайна – парад режиссерских картинок «а-ля начало девятнадцатого века».
Штайн говорит: Берлиоз свел на «нет» трагедию ученого, превратив «Фауста» в «типичное французское романтическое представление». То есть скучающего юношу (ему «даже книги лень читать»), зазывают в кабак, но юноше там не сидится, и Бес находит ему женщину. Фауст с Маргаритой «очень быстро переходят к делу». Что еще?
Берлиоз, по мнению режиссера, очень увлекся сказочными и мифическими существами: кроме танцующих крестьян, подвыпивших студентов и марширующих солдат, есть «гномы и эльфы, черти, целый букет блуждающих огоньков и так далее. И я пытаюсь это проиллюстрировать».
Если считать композитора наивным, иллюстрация тоже будет наивной. Как бы наивной, поскольку стремление позабавиться – за счет имитации простодушия – Штайн не скрывает.
Вот огромные китчевые розы, похожие не кочаны капусты, на них возлежит изнеженный Фауст. Кстати, режиссер почти не дал ему сценического поведения: юноша – лишь наблюдатель жизни со стороны. Вот куча пыльных томов, на которые романтический герой глядит с отвращением. Вот «картонный домик» с целомудренной кроватью под кисейным пологом, в домике живет Маргарита, за пологом спрятался соблазнитель. Огоньки (фонарики в руках скачущего миманса) блуждают на затемненной сцене долго и неутомимо. Сильфы ползают и обнимаются без конца и края.
Тут поработали российские помощники – хореографы и режиссер массовых сцен. И кто ставил главное развлечение Штайна – преисподнюю, в которую спускаются Мефистофель с Фаустом? Не зря на этом спектакле стоит возрастной допуск «6-плюс». Картины подземелья похожи на «адский реализм» старинных представлений, религиозных и светских. Или на современный детский утренник. Сидевший рядом ребенок при виде демона спросил: «Мама, это дракон?»
Конечно, люди, склонные к иронии, считают ее безошибочно: кривляющиеся черные существа с рогами, хвостами и крыльями мучают только хорошеньких блондинок.
Сценограф Фердинанд Вегербауэр постарался: скачка героев в ад проходит в театральной летающей корзинке с двумя лошадиными торсами; на заднике, согласно репликам паникующего Фауста, мелькают скелеты и черепа, течет кровь, из недр сцены, раскрывающейся эффектными лепестками, полыхает пламя.
В финале черное с красным меняется на белое с золотым. Звучат ангельские песнопения. В зрительном зале зажигается люстра. Капризный Фауст конкретно провалился в ад. Жертва козней Маргарита (в виде куклы на тросах) буквально возносится на небо.
Что в итоге? ГАБТ получил композитора, редко у нас исполняемого. И историю о молодом чувствительном эстете, которого мучает сплин. Гибель эстета наступает от неумения просчитывать последствия порывов. А режиссер, находя у композитора балансирование на грани хорошего вкуса, сам с превеликим удовольствием делает то же самое.
Майя Крылова, teatral-online.ru