Вечер Валентина Сильвестрова в Рахманиновском зале консерватории продолжался четыре часа с двумя антрактами.
Не так уж и много для крупнейшего композитора наших дней, чьему творчеству посвящаются целые книги и фестивали.
Программа состояла как бы из двух концертов: в первой – цикл вокальных и фортепианных миниатюр последних лет, включая три премьерных исполнения. Во второй – сочинения разных эпох: от авангардной Симфонии № 2 (1965) до недавних Багателей.
Среди участников – преданные Сильвестрову музыканты, практически его соавторы – пианисты Алексей Любимов, Юрий Полубелов, Иван Соколов, певица Светлана Савенко, дирижер Александр Рудин и другие.
“Неужели на восьмимиллионную Москву не нашлось восьмисот человек, чтобы послушать гениальную музыку Локшина?”
– удивлялся Дмитрий Шостакович на премьере Первой симфонии Александра Локшина (1967) в полупустом зале.
За 40 лет ситуация мало изменилась: когда у нас играют тех же Сильвестрова или Локшина, в зале далеко не все готовы дослушать до конца.
Об одной из причин этого говорила в интервью “Газете” Наталия Гутман:
“Музыка Сильвестрова требует отсутствия суеты, в которой живешь волей-неволей, она завораживает и приводит в состояние отключения от этой суеты. Поэтому учить его музыку, входить в нее – на это нужно много времени”.
Немало времени требуется и слушателю, чтобы настроиться на волну Сильвестрова – композитора, чья музыка лишена каких бы то ни было внешних эффектов. Будь то фортепианная пьеса длиной не больше минуты или часовая симфония для большого оркестра – их характер, скорее всего, окажется схож: созерцательный, неспешный, без явно выраженного мажора или минора.
Как утверждает Алексей Любимов,
“музыка Сильвестрова связана с понятием текучести, здесь даже у кульминаций нет четко определяемого метра или ритма, они ближе скорее к жесту”.
Произнеся фразу, Сильвестров может надолго замолчать, задумавшись над ней, затем повторить ее или повернуть иначе. По словам композитора, для него необыкновенно важно ощущение мгновения, погруженного в текучую среду. В качестве эталона Сильвестров называет здесь сочинения нововенца Антона Веберна: слушая авангардную Симфонию № 2, их было трудно не вспомнить.
Упоминание имени Веберна знаменательно: выдающийся альтист Федор Дружинин в последние месяцы жизни с особенным восхищением слушал музыку Сильвестрова, сравнивая ее именно с миниатюрами австрийца:
“Веберн предлагает мне таблетку, в которой уже упакованы аллегро, скерцо и финал, а я в музыке люблю процесс развития”.
Сам Сильвестров, правда, не считает это комплиментом:
“Я не большой сторонник развития, я скорее сторонник роста – дать семени прорасти и не мешать ему”.
Один из примеров того, как это происходит, – исполненные на вечере Три песни (посвящены Дружинину). “Чакона” на стихи Ахматовой, открывающая цикл, начинается не иначе как первыми нотами великой Чаконы Баха, но вскоре она растворяется в музыке Сильвестрова, становясь ее частью.
Вступая в диалоги с Глинкой, Чайковским, Шубертом, Шопеном и другими великими композиторами прошлого, Сильвестров обычно избегает явного цитирования или стилизации. Любая его пьеса, про которую хочется сказать нечто вроде “типичный Шуберт”, оказывается в первую очередь “типичным Сильвестровым”. Тем большее внимание обращает на себя Шестая симфония, вышедшая недавно на CD: средняя ее часть явно восходит к знаменитому Adagietto Малера.
Впрочем, Сильвестров справедливо полагает, что малеровские интонации могут вплетаться в сегодняшнюю музыку так же органично, как это происходило 100 лет назад с венскими маршами и вальсами у самого Малера.
Российская премьера Шестой симфонии состоялась в среду в Петербурге. Оркестром Мариинского театра дирижировал Роман Кофман. Благодаря усилиям Алексея Любимова музыка Сильвестрова несколько раз в году звучит и в Москве.
Илья Овчинников, “Газета”