«На ложе моем ночью искала я того, которого любит душа моя, искала его и не нашла его.»
«Песнь песней» Соломона, синодальный перевод
Разрекламированное заранее, ещё в прошлом сезоне состоявшееся в концертном исполнении на сцене московского театра «Геликон-опера» произведение нашего современника израильтянина Гиля Шохата «Альфа и Омега», наконец, стало полноценным спектаклем. Зрелищным, динамичным, на удивление визуально пристойным, вопреки сюжету и либретто.
Напрягаю память, когда в последний раз была на оперной премьере чего-то совершенно оригинального, не имеющего пышного хвоста из предыдущих интерпретаций? Да ещё на непривычном для слуха языке? Нет, не было подобного опыта за весь меломанский стаж, почти равный году моего рождения.
Не знаю, решилась ли бы пойти слушать сочинение 2001 года (по сути, уже XXI века!), если бы не выложенная в YouTube аудио запись мировой премьеры «Альфа и Омега» в Тель-Авиве. Услышанное показалось полным искреннего мелодизма, столь редкого в наши дни среди композиторов-академистов, компенсируюшим все, мягко говоря, странности либретто.
Медийно популярный в Израиле пианист, дирижёр и композитор Гиль Шохат, автор множества симфоний, концертов для разных инструментов с оркестром и музыки для театра, написал свою первую и пока единственную оперу в 27 лет. Но сюжетом о первых людях, Адаме и Еве, автор вдохновился пятнадцатилетним подростком, посмотрев выставку норвежского художника Эдварда Мунка, серию из 20 литографий 1908 года о взаимоотношениях мужчины и женщины.
Чтобы не было уж совсем прямых аллюзий с Ветхим заветом и Торой, главные герои в написанном Дори Манор и Анной Германн либретто именуются в опере Альфа и Омега –по первой и последней букве ионического (античного греческого) алфавита, как начало и конец всего сущего.
Гиль Шохат: ««Альфа и Омега» – история, которую мне открыл Эдвард Мунк»
Сюжет оперы незамысловат. Альфа и Омега счастливы, милуясь на каком-то затерянном острове. Райским его назвать трудно, он обитаем множеством говорящего зверья, критично настроенному к ласкам «двуногих прямо ходячих». Появляется Змея, которая уже совратила поочерёдно всех животных. Она искушает и обольщает Омегу, та проглатывает гадину, и вскоре «выблёвывает», как сказано в либретто, змеёнышей. Их убивает Альфа. Омега печалится о «детках» недолго и пускается во все тяжкие с Тигром, Медведем, Ослом, Кабаном, а потом ещё и отдельно с «красавцем Гиеной».
Рождается куча…нет, слово «гибриды», что употребили в буклете к спектаклю, не аутентично. Тот старо русский хлёсткий вариант, что приходит в голову, неприличен. Назову их в традициях Ветхого завета тварями. Зверо-человеческие твари подрастают, достают «отчима» Альфу и маму Омегу: «научи ходить прямо, на двух ногах!» Альфа проклинает Омегу и топит её в море. Дети, «неведомы зверушки” мстят за мать, забивая Альфу камнями. Змея торжествует. Цитируя буклет: «это послание-предостережение, опера-притча, призывающая нас, живущих в стремительном, бурном и жестоком для человека времени остановиться на мгновение и задуматься о смысле жизни. Как чистая любовь превращается в ад? Кто мы – люди или звери?»
Русские титры в начале оперы поэтичностью метафор тревожат юношеские эмоции от «Песни песней», вернее о «Суламифи» Куприна в любовных ариях и дуэтах Альфы и Омеги, а после напоминают скабрезные пассажи из новелл Возрождения, с вклинивающимися анахронизмами (перевода или так в оригинале?) про живот беременной Омеги, «бывший мягким как перо, и ставший твёрдым, как боксёрская груша».
Представляю реакцию потенциального зрителя, ознакомившегося на сайте театра только с сюжетом (хорошо, что не с полным переводом либретто) и увидевшего пометку «18+». Идти на такое? Про блудницу скотоложицу? Там на сцене, наверное, филиал Содома и Гоморры покажут!
А вот и нет! Вопреки ожиданиям, у команды геликоновцев во главе с Дмитрием Бертманом вышел на сей раз образцово эстетичный спектакль. Только в русских субтитрах прячется пресловутое «18+» . Может потому и стоило рисковать учиться петь на иврите?
Для моего уха, десятки раз прослушавшего в слезах восторга молитвы на иврите и арамейском во время работы над энциклопедической статьёй об «еврейском Карузо» Йозефе Шмидте, язык «Земли обетованной» в опере естественней английского и мягче немецкого. Но есть и мнение близкой подруги-лингвиста о запредельной сложности иврита при изучении его во взрослом возрасте.
У вокалистов – особая память, вместе с музыкой они зачастую способны воспроизвести иноязычный текст и десятилетия спустя, напрочь забыв название оперы, даже имя автора! В данном спектакле оценить выучку и произношение сможет только носитель иврита. Боюсь, что без бегущей строки это будет сложно. Размываемое специфической акустикой «Геликона» слово превращается в некий абстрактный фонетический фон. Комфортный, но сказали бы, что это другой неведомый язык (албанский, фарси, суахили и т.д.) –тоже поверила бы, и зауважала артистов за упорство.
Музыка искупает и очищает всё. По словам дирижёра-постановщика Валерия Кирьянова «…в партитуре можно услышать элементы романтизма и алеаторики, атональность, минимализм, пуантилизм, сонористику…» Чтоб понятней было для меломанов: самая явная услышанная стилистическая связь – Рихард Штраус, особенно интонации другой «дочери греха», Саломеи, в сольных эпизодах Омеги. И родной наш Римский-Корсаков с его «Петушком» проглядывал, и «Франческа» Рахманинова у Альфа.
И даже из «Турандот» Пуччини мерещилось нечто издали, что получило неожиданное объяснение. Повезло лично поздравить композитора после второй премьеры 22 октября. Спонтанно перешла на итальянский. Оказалось, в середине 90-х Гиль Шохат стажировался в римской академии «Санта-Чечилия» у самого Лючано Берио. А тот, как известно, отметился дописанным финалом к «Турандот», ценимым многими музыкантами. Знаковая «связь времён и поколений нить»!
Произведение отличается богатейшими тембровыми красками и сочетаниями оркестровых групп. Запомнились чистые выпуклые соло струнных и духовых, вплоть до высоких труб в финале. Иногда маэстро Кирьянов пережимал с фортиссимо, заглушая солистов. Понадеемся, что баланс выровняется на премьерной серии.
Отдельной строкой про хор. Его в этой опере много. Комментирует, на манер древнегреческого, вмешивается в действие, осуждает и просит пощады. Танцующие на уровне иного кордебалета, выразительные как подготовленные артисты миманса хористы Геликона – желанный материал для режиссёров и хореографов. С недавних пор и качество голосов, и музыкальный ансамбль под руководством хормейстера Евгения Ильина также на высоком уровне. Это позволило впервые раскрыть купюру, исполнить Хор соблазнения Омеги, где оркестр и хор звучат в разных тональностях, сходясь лишь на последнем такте. Хореограф-постановщик Эдвальд Смирнов придумал для островных аборигенов с обвязанными головами в серых хламидах и гримом мертвецов-зомби завораживающую пластику. Синхронные групповые пассы, замедленные, как в рапидной съёмке, сменяются резкими движениями-акцентами.
Самая объёмная вокальная партия у героини, Омеги. Плотно-округлое «пуччиниевское» сопрано Ирины Окниной прозвучало убедительно. Актёрски сложный образ, переживающий метаморфозы от первого пыла взаимной страсти и нежности к равному, Альфе, через любопытство и обольщения Змеи до разнузданной похоти, сдобренной материнскими инстинктами. Стройная в псевдоантичном белом хитоне на одном плече Омега в начале, до грехопадения, блещет абсолютно лысым как бильярдный шар черепом.
Неприятный холодок про «последствия химиотерапии» сменяется догадкой: «так хасидские жёны и по сю пору бреют головы и надевают парики – традиция!» Попробовав внутрь Змею Омега является обалдевшему Альфе уже в коротком огненно-рыжем парике. Для совокупления со зверями неуёмная самка человека отращивает буйные рыжие локоны, преображающие её в библейскую красавицу. (Художник по костюмам – Софья Тасмагамбетова)
Единственный нормальный человек во всей притче – Альфа. Не знаю, помечено ли автором просто «тенор» или уточнено «драматический», но второй вариант предпочтительней и по стереотипу «альфа-самец» и по тесситуре, где в финале преобладают фразы в нижнем регистре. Баритонально-полнозвучный окрас низов у Виталия Серебрякова, его матово шёлковая середина и крепкие верхние ноты дополняются смычковым звуковедением и выразительностью фразировки. Бело-серый костюм в ранневизантийском стиле, стройность фигуры и благородство облика, владение телом вплоть до схватить на руки танцующего «Первого гибрида», Юлию Горелову, и спеть с «детёнышем» на руках. В общем, глубокие смыслы про «она ищет себя через свои пороки» при виде такого Альфа-тенора отступают, хочется сказать про Омегу, как давным-давно моя бабушка про Анну Каренину: «Вот дура-баба! С жиру бесится!»
Тем более, что по замыслу автора Змея – это женщина, меццо-сопрано. И не возрастная «Наина» или «Ульрика», а молодая чаровница Александра Ковалевич. Обольстительна, как Далила, особенно обвиваясь возле Альфа, хоть и накрашена посильнее и рисунок змеиной шкуры на серебристом платье. Дуэты Змеи и Омеги – лесбийская игра с плавными текучими телодвижениями в рамках драмбалета.
Эксцентрично озорным, без пошлости, получился ансамбль четвероногих любовников Омеги. Тигр – Петр Морозов, Медведь – Алексей Егоров, Кабан – Максим Перебейнос, Осёл – Вадим Летунов. Светлые «зипуны» разного кроя и яркий, но не звериный грим дополнялись индивидуальными жестами-штрихами к образам словно из басен Эзопа.
Последним появляется жаждущий тела Омеги самец Гиена, Николай Пацюк. Скинув белый длинный плащ, он остаётся в одном «опоясании на чреслах» с бахромой спереди. Сложён недурно, смотреть приятней чем слушать.
Основной элемент сценографии Павла Драгунова – большие многозначные округлые ветвистые то ли кораллы, то ли кактусы без шипов, то ли…ой, ну в продвинутом секс-шопе наверняка что-то похожее можно выискать. Свет Дениса Енюкова творит с этими двигающимися «растениями» чудеса, созвучные происходящему, особенно воспеваемому восходу Луны.
И, наконец, подробнее обо всех «неприличных» моментах либретто. Они на сцене подчёркнуто условны. Лишь на первых тактах Альфа блаженно спит, положив голову на колени Омеги. Далее на словах про любовь и объятия возлюбленные протягивают друг другу руки с разных сторон сцены. Беременность и роды Омеги переданы мимикой артистки. При удушении «змеёнышей» Альфа вовсе не дотрагивается до них. Шесть парней из хора, выбеленные и подчернённые тенями больше остальных, чьи головы укоризненно торчат, как из ямы, плавно опускаются под сцену.
Утопление предавшей мужа возлюбленной – почти «белое адажио» из Лебединого. Альфа и Омега медленно кружат, едва касаясь партнёра, разве что в арабеск она не встаёт. И удаляется, накрыв голову прозрачным покрывалом.
Орущая толпа осиротевших тварей загоняет в угол авансцены Альфу, сжавшегося в комок. На какое-то мгновение он закрывает глаза (вроде как умер), и тут же бессмертный дух первого Мужчины встаёт и уходит в луче прожектора в зал, поднимаясь к последним рядам.
На сцену выезжает повозка с торжествующей Змеёй. Всё. Долгожданный занавес после 1час 50 минут «три акта без антракта». За что такой марафон? Мы же не в Байройте. Спектакль захватывающий, но один перерыв на 15-20 минут целостности не нарушит, а вот для психики и, пардон, физиологии, пауза нужна.
Однако… а не повторить ли ещё разок поход на «Альфа и Омега»? Пока не отменена вторая серия представлений 28-31 октября. У «Геликона» получилось красиво!
Татьяна Елагина