Пианистка-звезда Валентина Лисица, одна из первых среди классических музыкантов покорившая мир при помощи YouTube, в интервью Оксане Мамченковой расскажет о своем американском доме, заложенном ради музыки, опасностях отечественной школы и отличиях Европы от Америки.
Уроженка Киева пианистка Валентина Лисица сегодня стала не только знаменитостью международного масштаба, но и революционеркой, совершившей в консервативном мире классической музыки настоящий переворот.
Она одной из первых среди коллег начала выкладывать свои записи на сайте YouTube и теперь по популярности на этом ресурсе сравнима разве что с поп-звездами.
В то время как для многих музыкантов YouTube пока не стал глобальной концертной площадкой, на страницу Лисицы на сайте ежедневно заходят в среднем 50 тыс. поклонников. В целом ее ролики смотрели более 55 млн раз.
Записи музыкальной классики в исполнении Лисицы моментально становятся лидерами продаж в основных международных онлайн-магазинах – iTunes и Amazon. Но ее деятельность не ограничивается интернетом. В гастрольном графике пианистки – до двух десятков выступлений в месяц в крупнейших залах Северной и Южной Америки, а также Европы.
Начиная с 2008 года артистка дает до 80 концертов в год в лучших залах планеты вроде нью-йоркского Карнеги-холла и лондонского Альберт-холла. В мае прошлого года она подписала контракт с крупным лейблом Decca Records, который в марте выпускает ее запись фортепианных концертов композитора Сергея Рахманинова, сделанную вместе с Лондонским симфоническим оркестром.
Впрочем, Лисице знаком не только вкус успеха. Пианистка уехала из Украины в 1992-м, когда после победы в престижном конкурсе Dranoff International Two Piano Competition получила возможность учиться в США. На протяжении нескольких лет киевлянка успешно выступала в Америке, пока карьера не пошла на спад. Именно тогда она и отправилась на завоевание интернета, где стала звездой.
Корреспондент созвонился с Лисицей, живущей на два дома – в США и во Франции, когда она как раз находилась в Париже, накануне выхода ее диска с записями Рахманинова и начала мирового гастрольного тура.
Во время беседы пианистка была эмоциональна и щедро делилась своими наблюдениями в отношении того, как устроен мир классической музыки.
– В 2007 году вы запустили собственную страницу на YouTube, что стало поворотным моментом в вашей карьере.
– Это был не только поворотный этап в моей жизни, это была моя вторая жизнь. Потому что [ранее] моя судьба была такой, как у многих молодых музыкантов, которые весело начинали с конкурсов, а затем играли концерты. А потом карьера закончилась, надежды не оправдались. И выкладывать записи на YouTube я начала в общем-то от отчаяния. Потому что для артиста нет ничего более страшного, чем не иметь своей публики.
Тогда, в 2007-м, только появились новые медиа. И я попробовала -поставила один фрагмент не очень хорошего качества. Пьеса такая странная – этюд Рахманинова Красная Шапочка. Это три минуты настоящего ужаса в музыке. И почему-то люди стали его находить, что-то их в нем привлекало, какая-то дикость и страх. Они начали делиться видео, и пошло-поехало.
– Рецензии на ваши концерты, как правило, начинаются так: шел на концерт с некоторым скепсисом, признаю, был неправ. А со стороны коллег по цеху чувствовали предвзятое отношение из-за выбранного пути к популярности?
– Знаете, у меня сейчас ощущение, как будто бы я играю в компьютерную игру, где есть разные уровни. Я выиграла один уровень, который был невероятно тяжелым. Прошла все ловушки, оказалась на другом уровне, и все начинается сначала.
Вот сейчас у меня 55 млн зрителей, у меня большой контракт с престижной звукозаписывающей компанией Decca, я сыграла в Королевском Альберт-холле в Лондоне, это был мой дебют, который транслировался по YouTube и в Google на весь мир.
Когда все начиналось в первой половине ХХ века, что называется, в золотую эпоху музыки,все работало очень естественно, это был чистый капитализм. Например, самым знаменитым пианистом того времени был Игнаций Падеревский.
Он начал с того, что играл в маленьких залах для небольшого количества людей. Когда он приехал в Лондон, у него на первом концерте было три человека. Но эти три человека пошли и рассказали еще 300, на следующем концерте у него было уже 300 слушателей, потом 1.000, а потом он играл по два-три концерта в день и был самым знаменитым пианистом. Люди становились известны, потому что слушатели приходили на концерты.
А в 1960-1970-х наступила новая эпоха с чудесами звукозаписывающей техники, когда не музыкант стал господином этого царства, а продюсер, технарь, который мог все исправить. Эти люди захватили классический музыкальный бизнес и стали назначать – это будет следующий Святослав Рихтер, это следующий Владимир Горовиц. Они почувствовали, что важны. А музыканты – это как биржевой продукт без имени, без лица. Их можно менять каждый год. С тех пор вся музыка пошла задом наперед.
И вот с YouTube революция выражалась в том, что людям внезапно пришлось составлять собственное мнение. На YouTube мы возвращаемся в эпоху, когда в исполнителя можно было кидаться гнилыми помидорами, – это был замечательный век.
Со мной произошло то, что происходило в золотой век пианиста, – появилась маленькая публика, она росла. Когда позвонили из Альберт-холла, им было интересно только одно – в какие продажи билетов переведутся эти все интернет-зрители. И когда концерт объявили – а это самый большой зал, 5.400 человек, – в первый же день продали 3.000 билетов. И это послало сейсмические шоки по всему музыкальному бизнесу.
– Отрицательный отзыв – часто головная боль для тех, кто выкладывает плоды своего труда в интернет. Много ли отрицательных отзывов вы получаете в Сети?
– Меня раздражает критика, которая исходит от амбициозных молодых людей, не знающих ничего о музыкальном бизнесе. Вещь, которая меня бесит и при этом развлекает, – когда молодые люди приходят и находят какие-то мелочи, не те ноты. Это критика неконструктивная. Все остальное прекрасно, ведь в музыке, как и в любом искусстве, нет одной правды, в чем и состоит ее прелесть и очарование.
– Расскажите историю записи с Лондонским симфоническим оркестром. Правда ли, что ради этого проекта вы заложили дом?
– Мы с мужем пошли, взяли ссуду на дом и отправились в Лондон, наняли студию Abbey Roads.Это была замечательная авантюра. Когда я говорила людям, что собираюсь сделать, то первая реакция была: “Ну ты сумасшедшая”, а следом говорили: “Но это сработает”. Потому что никто такого не делал. Потому что самое замечательное – найти то, чего никто не делал.
Я кинулась в проект, во-первых, потому что обожаю Рахманинова. У Рахманинова была интересная судьба в России. Когда он уехал, его, конечно, объявили предателем, его музыка не исполнялась. Но в какой-то момент было решено, что его музыка имеет ценность, и Рахманинова превратили в такого пролетарского композитора, патриотического.
Естественно, возникла новая мифология о том, как он страдал на Западе, хотел поехать домой. И играть его стали соответственно. Это обычно очень здоровые мужики, которые выколачивали, делали из него биток. Очень громкий, пролетарский Рахманинов.
Но Рахманинов удивительный, и мне показалось в какой-то момент, что я готова вернуть эту музыку к тому, как он ее делал. Потому что у него стиль был элегантный, полетный, аристократический.
И я пошла в студию. Лондонский симфонический оркестр – один из величайших музыкальных инструментов, они могут изобразить любые краски. Они чувствуются как замечательная гоночная машина, они подвижны, легки, обладают невероятной энергией.
Но в первые моменты было напряжение. Наверное, поначалу они подумали, что это нефтяные деньги. Я чувствовала подобное отношение, так как это был платный продукт и такие сумасшедшие деньги у музыкантов не водятся. Но когда мы начали играть, все рассеялось, как плохой туман.
– Насколько популярны классические исполнители на Западе? На какие гонорары может рассчитывать пианист высокого уровня?
– Безусловно, классическую музыку всегда загоняют в какой-то угол, что это элитарное искусство, с чем я абсолютно не согласна. Но когда я смотрю YouTube, там есть статистика, и можно увидеть, кто и откуда смотрит. И меня очень удивляет, сколько тысяч, десятков тысяч людей приходят из мест, где, я думала, классической музыкой не интересуются.
Это Индия, Индонезия, Филиппины, города с населением по 5-6 млн человек в Южной Америке, которые для нас, таких европоцентристов, кажутся глухими деревнями на Амазонке. Удивительный феномен,о котором я никогда бы не подумала, – у меня много фанов в Иране, где не только классическая музыка, но и вообще все западное не поощряется, всячески притесняется.
А гонорары… Музыкантов, грубо говоря, делят на три группы. Те, кто не зарабатывает ничего, те, кто не зарабатывает почти что ничего, и те, кто зарабатывает очень много.
В “очень много” тяжело пробиться, и там недостаточно просто играть. Это не просто выходить и играть концерты – это и записи, и другая продукция. Все стремятся туда пробраться, но это нелегко.
– Какие трудности ждут артиста из Украины, который хочет покорить лучшие сцены мира?
– Из Украины, не из Украины… Я всегда говорю, что самое трудное – когда выходишь на сцену, нельзя пытаться понравиться, надо быть простым проводником, такой трубой, по которой течет замысел композитора, надо испариться со сцены.
Наша система с музыкальными конкурсами, в которой мы росли, в первые 10-15 лет формирования души музыканта уничтожает много хорошего. У нас была дикая подготовка, все было настроено на конкурсы, победы, спортивность. В музыке подобная соревновательность забирает такое количество энергии жизни и креативности у молодых людей, что очень тяжело потом переключиться.
Безусловно, мне помогло то, что я получила образование с двух сторон – я получила нашу классическую школу, получила западный взгляд на музыку, культуру, искусство.
Вообще интересно, что обычно успех приходит с экономическим развитием страны. Это можно проследить по самым последним звездам классической музыки.
Когда появились азиатские тигры экономики, естественно, появилось новое поколение очень популярных музыкантов из Азии. Сейчас мы видим канадцев с канадской экономикой. Может быть, когда-нибудь придет время, когда будет полное засилье украинских музыкантов.
– Скажите, а вы приезжали в Украину с тех пор, как уехали в 1992-м?
– В Украине была один раз, в 1997-м, тогда она уже казалась другой планетой. Я сыграла концерт в филармонии.
Меня часто спрашивают по интернету: “А не приедете ли в Киев, Москву?”. Я, естественно, говорю, что приеду, когда позовут. Сама я не хочу навязываться.
Не хочется, чтобы в этом был какой-то особый затаенный смысл, что-то ностальгическое, или приехать и доказать всем, мол, не верили, а вот посмотрите, чего я добилась. Этого я боюсь. Все бывшие одноклассники друг на друга оглядываются: обгонит, не обгонит. Есть такой спортивный нездоровый интерес. А хочется, чтобы слушали, не думая о моей истории.
– Вообще получается так, что единственная возможность стать успешным для классического исполнителя-украинца – добиться признания на Западе?
– Мы всегда,хотели или нет, немножечко преклонялись перед Западом. Но даже внутри Запада полно мест, которые так же относятся к себе и другим. Например, я сейчас играла в Берлине, и Берлин стремился доказать, что это еще один Лондон, они надеялись сделать такой же концерт-событие, как в Альберт-холле, мне было весело смотреть, как они пытались это сделать и не справлялись. Потому что и культура,и психология совсем другие.
В то же время я общалась с немцами из Мюнхена или из Франкфурта, которые крутили носом и говорили: “Ха, Берлин, кому нужен этот Берлин! Такая деревня, там ничего не понимают в музыке, а вот Мюнхен – это да”. На любом уровне такое отношение есть.
Да, конечно, для нас, тех, кто уехал или не уехал из Украины, признание на Западе – это что-то важное, это как медаль за заслуги, которая что-то доказывает. Должно ли так быть? Я надеюсь, когда-нибудь все поменяется и молодым исполнителям можно будет прекрасно начать свою карьеру в Украине.
Но не надо расстраиваться, что Украина находится немного в стороне от центра событий. Потому что если вы спросите немцев, то же самое они скажут про французов, французы – про англичан, итальянцев, еще про кого-нибудь. Мы принадлежим к Европе и ее способу мышления.
В Америке эти расстояния, Нью-Йорк или Лос-Анджелес – все одно и то же. Когда живешь в Америке, мыслишь другими масштабами. А в Европе, когда возвращаюсь, замечаю,что опять мыслю на уровне большой-маленькой европейской деревни.