“Очарованный странник” написан по заказу знаменитого дирижера Лорина Маазеля, руководителя филармонии в Нью-Йорке, где он был впервые исполнен. Маазель, рассказывает Щедрин, заказал ему музыку, напрямую связанную с Россией: со старинными песнопениями, колокольными звонами, половцами (очевидно, держа в памяти “Князя Игоря”), цыганами. Композитор ответил, что есть такой замечательный сюжет – повесть Лескова “Очарованный странник” о великом грешнике и страдальце и гибельной силе женской любви.
Успех этой концертной оперы, в которой накал страстей намного превышает норму (композитор полагает, что температура “Очарованного странника” должна держаться на 39,7), был оглушительным. Маазель, не впервые выступающий “заказчиком” Щедрина, объяснил свою привязанность тем, что ему “радостно видеть композитора, который пишет настоящую музыку, а не просто набор звуков, привлекающий к их создателю только потому, что он прославлен и знаменит”.
Концертная притча
МН: В фестивале вашей музыки примут участие лучшие коллективы (оркестры Михаила Плетнева, Владимира Федосеева и Юрия Темирканова) и солисты мирового класса Давид Герингас, Юрий Башмет, Денис Мацуев. А сам именинник приготовил что-то новое к юбилею?
Щедрин: В прошедшем сезоне у меня было немало премьер, специально ко дню рожденья я ничего не написал. На фестивале будут исполняться многие мои сочинения – как известные в России, так и никогда здесь не звучавшие, чему я искренне рад. Единственная забота – не надоесть публике.
МН: “Очарованного странника”, которым начался фестиваль еще в сентябре, мы, видимо, теперь не скоро услышим?
Щедрин: Слава богу, что уже услышали. Прошли две, на мой взгляд, очень успешные премьеры в Петербурге и в Москве, и я безмерно признателен Валерию Гергиеву, солистам, хору и оркестру, исполнившим это сложное произведение на высочайшем уровне. Это было мне в большую, большую радость.
МН: Вы воплотили в музыке не одно произведение русской классики. К Лескову после “Запечатленного ангела” обратились снова.
Щедрин: Мне кажется, это один из величайших наших писателей, который заглянул в непостижимые тайны российской души и характера, непредсказуемой логики поведения и поступков. Он не только полно и красочно рассказал нам о прошлом, но и показал, какими мы станем. Читая его сегодня, многое можно угадать в нашем обозримом и даже необозримом будущем.
МН: Да уж. Если вспомнить, например, его рассказ “В родном краю”, подумаешь, что речь идет не о крещении диких якутов (с приписками, обманом и взятками), а о современной предвыборной кампании.
Щедрин: Вам пришел этот рассказ в голову, а мне помнится небольшое его произведение “Продукт природы” – из области необозримого будущего. По поводу Лескова я вам еще скажу одну вещь. Когда Ленину принесли список философов, писателей, художников, композиторов для советской монументальной пропаганды, он вычеркнул из него лишь одно имя – Лескова. По-моему, для писателя это знак высочайшего качества и абсолютной объективности взгляда.
После “Очарованного странника” я получил замечательный подарок от одной женщины – полное собрание Лескова, старинное, 1901 года издание Маркса.
МН: Декабрьский фестиваль открывает опера “Боярыня Морозова”. В “Запечатленном ангеле” тоже главные герои староверы. Вас волнует эта кровавая драма раскола, откуда начались многие наши беды?
Щедрин: Конечно, триста с лишним лет прошло, а она все кровоточит. Хотя были официальные примирения, со старообрядцев в 1971 году снята была анафема. Сам я человек православный, крещеный, мой дед был священником. Бог один, но формы веры могут быть различны. Сейчас немного утихла эта боль, но история-то остались.
МН: В день вашего рождения прозвучат, наверное, особенно дорогие для вас сочинения: “Диалоги с Шостаковичем”, с которым, как вы рассказывали “МН”, имели счастье многократно общаться, “Анна Каренина”, романтическая музыка, Parabola concertante, посвященная Ростроповичу, и “Два танго Альбениса”.
Щедрин: Parabola concertante – это концертная притча, четвертое сочинение для виолончели, созданное для Славы Ростроповича, царствие ему небесное, и впервые им исполненное. Ростропович несколько раз играл это произведение в Европе и в Америке, чем доставлял мне большую радость. Как-то он мне признался, что любит это сочинение, потому что там много длинных нот. Ростроповичу посвящено и мое “Колокольное величание”, а уже после его кончины я написал в его память “На посошок”, где ансамблю из шести виолончелей вторит блок-флейта, которую не видно на сцене. Флейта – голос самого Славы, уже неземной голос.
Альбенис – это семейное воспоминание. Брат моей мамы Игорь Иванович был инженером и большим любителем музыки. Когда он приходил к нам домой, то садился к роялю и всегда играл музыку Альбениса. Мне пьесы испанца очень нравились, для детского уха все звучало необыкновенно свежо и привлекательно, и с тех пор у меня к Альбенису такое влечение.
После Москвы фестиваль продолжится в Петербурге: там тоже будет “Боярыня Морозова” и симфонический концерт с Юрием Темиркановым, с которым долгие годы меня связывают дружеские отношения.
МН: В фестивальную программу это не входит, но все же скажите немного о вашем цикле “Век мой, зверь мой” на слова Мандельштама, заказанном Владимиром Ашкенази.
Щедрин: Это довольно большое сочинение на одно отделение концерта. Летом его успешно исполняли на фестивале Вербье в Швейцарии. В этом цикле тенор как бы играет роль Мандельштама, и в любой стране он поет по-русски. Участвуют также пианист и рассказчица – как бы Анна Ахматова. Это актриса, которая сидит в старинном кресле за небольшим столиком с настольной лампой. У Ахматовой есть воспоминания о Мандельштаме, откуда для цикла взяты отдельные эпизоды. В каждой стране ее роль исполняет актриса, которая говорит на своем языке. В России это была Алла Демидова, во Франции – Мари Барро, Марта Келлер. Сейчас к этой роли готовится Жанна Моро.
Русская душа
МН: Отражается ли в музыке характер нации? Я читала, что понятие “национальная” применимо к музыке средней, а к великой – нет.
Щедрин: Я не разделяю этой точки зрения. Я считаю, что национальные композиторские школы совершенно очевидно существуют, а коли так, они имеют дело с ментальностью народа, его корнями и языком. Я думаю, что душа народа существует, в том числе и русского.
МН: А что такое русская душа?
Щедрин: Если бы я знал ответ, я бы получил Нобелевскую премию. Как говорил Гоголь, многие охотники брались, подойдут, бывало, ближе – ан, мудрено. Я больше это чувствую, чем могу словесно описать, объяснить или доказать, но я абсолютно верю, что она существует.
МН: Как уживаются в вашей собственной душе боярыня Морозова и набоковская Лолита?
Щедрин: У меня был долгий и горячий спор с художником оперы “Лолита”, когда она шла в Стокгольме. Ростропович был художественным руководителем спектакля и дирижировал первые 12 представлений. Мы оба утверждали, что это наше, русское произведение, а художник Джон Конклин из Метрополитен уверял, что оно насквозь американское. Набоков сам перевел “Лолиту” на русский язык. Это, как ни странно, во многом две разные книги, хотя ядро сюжета оставлено.
Большая оплошность видеть в этой книге только фабулу, не замечая всех его бездонных глубин. Для меня очевидно, что это философское произведение, прикрытое рассказом о порочной любви немолодого человека к девочке.
МН: А какую вы там видите философию?
Щедрин: Там много глубоких и тонких мыслей, параллелей, сравнений, перекидок, в том числе и музыкальных, многое связано с “Кармен”, с “Пиковой дамой”. Мне думается, этому есть причина. Сын Набокова Дмитрий Владимирович, который принимал участие в шведской постановке, после премьеры сделал нам комплимент: уверен, сказал он, папа был бы доволен. Дмитрий Владимирович был профессиональным певцом, на одном из конкурсов он получил первую премию как бас, а Паваротти первую премию как тенор. Отец посещал его премьеры, стал почти опероманом, я думаю, все это можно даже “расслышать” в романе.
“Лолиту” поставили по-русски и в Перми. Мы с Майей Михайловной ездили на премьеру.
МН: Вы верите в особый путь России, о котором много спорят?
Щедрин: Это несколько схоластические споры. Мне кажется, этот путь известен только Господу Богу, в которого я искренне верю. Это предопределено свыше, а люди часто сбиваются с курса. Возвращаются, совершают трагические ошибки, преступления, но все равно путь этой нации, как и любой другой, предопределен небом.
МН: А все то, что с нами было 70 лет, тоже было предопределено?
Щедрин: Вы знаете, я сейчас с большим интересом занимаюсь Смутным временем, самозванцами, их было немало, помимо двух известных Лжедмитриев. Крови было пролито, то же самое, моря. У Лескова вы и на это найдете ответы. Я имею в виду терпение русского человека, который на своих плечах выдерживал все кровавые трагедии прожитых лет. Может быть, это было наказание за грехи. Это слишком серьезная тема.
МН: Что такое музыка – тоже серьезная тема?
Щедрин: Это, простите, тайна мироздания, одно из самых поразительных явлений человеческого духа. Моцарт, Бетховен, Бах, Чайковский, Шостакович создали целый мир, который многим, к сожалению, остался неведом, они мимо него прошли и без него прожили.
Фольклор и авангард
МН: Вы родились в один день с Бетховеном, с которым вас роднит теперь и соавторство. Как оно возникло?
Щедрин: Мне позвонили из Нюрнберга и предложили написать вступление к Девятой симфонии Бетховена. Я решил, что чего-то недопонял по-немецки, и сказал, чтобы изложили заказ письменно. Выяснилось, что мой немецкий сбоя не дал. Они хотели, чтобы мое вступление исполнялось без перерыва и с тем же составом оркестра. Это сочинение играют даже отдельно. В России оно не звучало.
МН: С чего началось ваше музыкальное творчество?
Щедрин: Ну, наверное, с генетики, мой отец был музыкантом, хотя окончил Тульскую духовную семинарию. У хлебопеков дети хлебопеки, у сапожников – сапожники, у того же Баха или Моцарта не только родители, но и дальние предки были музыкантами. Когда я писал заказное сочинение для города Аугсбурга, где родился отец Моцарта Леопольд, то на время погрузился в архивы и нашел там много страниц прекрасной музыки. Кстати, немец или австриец Моцарт, спор давний.
МН: Многие ваши сочинения навеяны фольклором. Чем это объясняется?
Щедрин: С фольклором связаны моя судьба и детство, я не с библиотечных полок его взял. Я родился в Москве, но дед мой служил священником в Алексине, маленьком городке на берегу Оки, куда меня в детстве возили на всю весну, лето и осень: от снега до снега. Там еще пастухи переговаривались через Оку, плакальщицы отпевали покойников, свадебные песни играли… Сейчас везде телевизоры, везде поет попса. Фольклор – часть моей биологической сущности.
МН: Вы пишете в разных жанрах, используя современный язык, но абсолютно отвергая авангард, и в “Монологах последних лет” обвиняете его в полном разрушении связей между композитором и слушателем.
Щедрин: Я вам вот что расскажу. В ноябре мы были с Майей Михайловной в городе Афины, где я был председателем жюри международного конкурса композиторов имени легендарного музыканта Димитроса Митрополуса, бывшего, до Бернстайна, главного дирижера Нью-Йоркской филармонии. Я участвовал только в третьем туре, отбор производили без меня. По условиям конкурса были отобраны шесть финалистов в возрасте до 40 лет. Моцарт вошел бы в это число. И Шуберт. Я приготовился весь вечер слушать авангардные сочинения. Мы были поражены: все шесть сочинений (для голоса с оркестром) ничего общего с авангардом не имели. С первого до последнего такта это была музыка с современными эмоциями, с современными тревогами, с современной лирикой. Первую премию (10 тыс. евро) присудили испанцу. Вторую получила кореянка. Третью премию дали греку, написавшему “Федру”. Засилье авангарда кончается. В Московской и Петербургской консерваториях, почетным профессором которых я являюсь и время от времени даю там мастер-классы, авангарда почти нет. Я мог бы даже сказать, что он почил в бозе. Люди хотят писать музыку, а не войти в модную мышеловку, откуда нет выхода.
МН: Значит, мир, в котором мы живем, как-то отражается в музыке?
Щедрин: Старые храмы современны, но они старинные. Так и музыка: она современная, но старинная. Тот же Моцарт ходил в напудренном парике, в камзоле.
МН: В парике-то, в парике, но музыка у него без парика и без камзола.
Щедрин: Я не уверен, мне кажется, что она полностью отразила все, что было в ту эпоху: и прически, и одежду, и манеру общения, и поведение, и взаимоотношения – все что угодно. Люди всегда были людьми, все вокруг было иное.
МН: Вы всегда занимали четкую гражданскую позицию, были членом Межрегиональной депутатской группы, помогали восстановлению гражданства Вишневской и Ростроповича. Как вы сейчас настроены?
Щедрин: Грубо говоря, я всегда думал и думаю, что стоял за правду. В моем понимании этого слова. Это не была специальная позиция, просто справедливое и доброе дело требовало и моего участия.
МН: Не могу не спросить, как протекало ваше творческое содружество с великой балериной, которой вы посвятили все пять ваших балетов?
Щедрин: Вы знаете, 50-й год пошел, как мы даже официально вместе, это уже не содружество, не сотрудничество, а сращение душ, наверное.
МН: Но были всякие сложности, запреты “Кармен-сюиты” например.
Щедрин: Что делать, мы родились и жили в этой системе, не приведи господь. Выжили. Сейчас мы снимаем квартиру в Мюнхене. А при советской власти за одну подобную мысль надо было тащить в сумасшедший дом. Или еще подальше. Конечно, эта коммунистическая доктрина была уродством, абсолютным антиестеством. Чудо, но мы дожили до нынешних времен.
Ольга Мартыненко, “Московские новости”