Солист Мариинского театра, Заслуженный артист России Леонид Захожаев посетил Краснодар с деловым визитом.
Скоро он готовится представить поклонникам свой новогодний проект.
«ВК Пресс» он рассказал о кулуарных отношениях в Мариинском театре и о своем новом музыкальном проекте с кубанским мотивом.
– Вы родились в Краснодаре. Но, как мне показалось, не очень ориентируетесь в городе.
– Да, Краснодар очень изменился. Много лет назад я жил на пересечении улиц Горького и Красной.
– Получается, вы сосед Нетребко?
– Как оказалось, да. Сейчас, когда приезжаю в Краснодар, останавливаюсь у отца Анны Нетребко. Своего угла у меня здесь больше нет. В 1980 году умерла мама. На этом мой Краснодар закончился. Родовой дом дедушки достался моим двоюродным братьям.
Единственное родное место для меня – дом Нетребко. Я очень дружен с ее семьей. Кстати, в следующем году ее папе исполнится 80 лет. И я мечтаю сделать здесь грандиозный гала-концерт в честь этого и пригласить саму Анну.
– А с Анной какие у вас отношения?
– С Нетребко я познакомился в Консерватории. Увидел однажды удивительной красоты девочку. Даже пытался за ней ухаживать. Кроме того, мы с ней и еще несколько человек разного типа голосов создали оперный класс. Вместе с режиссером Юрием Лаптевым готовили отрывки из опер. Кстати, в Питере мы с Аней тоже живем на одной улице, только ее там не бывает.
– Вы давно живете в Санкт-Петербурге. Уже чувствуете себя петербуржцем?
– Я изменился. Конечно, кровь у меня казачья, особый темперамент. И кубанские амбиции мне не раз помогали на сцене. Я себя ощущаю по телу кубанским человеком, а по мироощущению питерцем. Знаете, когда русский человек уезжает за границу, у него порой начинается ломка. В определенный момент я перестал ощущать себя чужим где бы то ни было. Я ищу плюсы в той стране, где я нахожусь.
– Наверное, пришлось с кубанским говором «повоевать», чтобы стать «своим»?
– Когда я приехал в Питер, просто шокировал всех своим произношением. Но в тоже время этим обратил на себя внимание. В Краснодаре я был чужим, всех раздражал, говорили, что я немного не от мира сего.
Но в театральной среде Санкт-Петербурга это норма. Там даже играют в «ненормальность». Например, принято преувеличивать свое нормальное состояние: не просто сидеть, а СИДЕТЬ, со смыслом.
А поступить в Ленинградский государственный институт театра, музыки и кинематографии мне помогло счастливое стечение обстоятельств: на курсе нужен был певец. А я на прослушивании спел под гитару. Потому и взяли.
Так вот о говоре. Педагоги у нас были очень сильные. Они умудрялись интеллигентить питерскую речь. Даже если в коридоре ты что-то спросишь, тебе обязательно укажут «что у вас за интонации, как вы говорите»? Я много работал над собой.
– Требования к правильному произношению в театральной среде сохранились и по сей день?
– Теперь говор имеет какую-то изюминку, некоторые актеры на этом сделали карьеру. Дело в том, что раньше стремились к какому-то абстрактному театру: обязательно все должны были говорить правильно. Сейчас это бесит. Мне кажется это неестественным. Вспомните «Тихий Дон» по Шолохову: актеры полгода жили в деревне, чтобы выучить сленг, освоить выражения.
– В Краснодар вы планировали привести новогодний проект. Расскажите о нем.
– Я хочу представить краснодарцам концерт солистов и друзей Мариинского театра «Зефир в Новогоде». В Петербурге он прошел на ура. Зефир – олицетворение легкости. И в этот праздник мы всем желали хорошего настроения и легкого года. Кстати, зефир тоже был «участником» шоу.
Мы раздавали его, разыгрывали лотерею из сладостей разного цвета. В Краснодаре «Зефир в Новогоде» увидят 31 января. Конечно, спектакль немного потеряет свою праздничную атмосферу. Но определенно получится что-то новое. Кстати, мы поем там «Питерскую новогоднюю». Эта песня трансформируется в «Кубанскую новогоднюю».
– Вы сами пишете песни?
– Да. У меня несколько десятков песен. Но опера занимает все время, совмещать ее с чем-то другим невозможно. Стихи я также пишу сам. Практика показала, что надо все делать самому. Единственное – не успел научиться делать аранжировки. На самом деле я планирую оставить оперу на какое-то время и заняться творчеством, выплеснуть из себя все то, что накопилось. От оперы я немного устал.
– В чем, на ваш взгляд, заключается сложность этого жанра?
– Петь в опере тяжело – как морально, так и физически. Помню, как в 2002 году мне надо было успеть выучить партию Зигфрида из одноименной оперы Вагнера. Опера идет пять часов на немецком языке. Немецкого я не знал, и с раннего утра со слезами на глазах садился зубрить тексты.
– Тем не менее именно в вашем исполнении оперы Вагнера считают эталонными!
– Не могу с этим согласиться, хотя я – единственный российский тенор, которого приглашают петь в Германии Вагнера. Но я не ставлю себе это в заслугу. Не вижу себя больше оперным певцом. Я побывал в «шкуре» тенора. Теперь мне хочется развиваться дальше, как личности.
Потом мой голос очень поменялся. Нельзя было петь Вагнера, имея лирический тенор. Это оказалось очень пагубным для голоса. Но так как я попал в «машину» Мариинского театра, выбора не было. В нашем коллективе очень жесткая система.
– Я знаю, что композиторы именно для теноров пишут главные партии. Почему? Ведь баритоны, например, звучат мужественнее?
– Идущий от сердца голос, он «гладит». Через голос идет сильное психологическое воздействие. Потому что люди чувствуют голосом. Ко многим бархатным голосам (баритоны, басы), даже когда они просто говорят, у женщин сразу просыпается уважение – настоящие мужчины.
– А любят-то все теноров…
– Теноров любят, когда они поют. И они, хочу я вам сказать, бабники, приставучие очень. А композиторы главные арии пишут для теноров потому, что они берут высокие ноты. Если нота спета правильно, она проходит через сознание. Печковского на руках несли домой после «Пиковой дамы». Если посчитать, во скольких операх поют теноры главные партии, окажется 98 процентов.
– Недавно вы вернулись из Аргентины. Над чем работали там?
– Да, у меня только что закончился контракт. Я пел молодого цыгана в опере Алеко и небольшую партию во «Франческа да Римини» Рахманинова. Кстати, именно в Аргентине мы делали проект «Вагнер за семь часов»: все четыре оперы (всего 20 часов) соединили и переделали в абсолютно новый музыкальный материал. Участвовала в этом режиссер Катарина Вагнер. Но в последний момент отказалась от проекта. И за него взялся другой режиссер, Валентина Карраско.
Однако она сделала большой акцент на истории Аргентины. И весь Вагнер получился с налетом аргентинских революций. Меня это особо не коснулось. Опера шла с 14.00 до 00.00. Я приходил к пяти, гримировался и выходил на свой отрывок.
– А в Мариинском театре в каких проектах задействованы?
– Я пою все самое сложное, что касается Вагнера. От нового отказываюсь. Время идет, годы не убывают, а хочется еще побывать в шкуре эстрадного певца. В общей сложности я отказался от 5-6 опер. Знаете, в Мариинском театре отвратительная репертуарная политика.
На то, чтобы выучить оперу, уходит не один месяц. А для подготовки материала на иностранном языке надо заниматься со специальными учителями. Работая над Вагнером, например, я ездил в Германию.
Если этого не сделать, у тебя не будет рекомендации. В результате ты потратишь многие месяцы, а спектакль покажут два раза. И он может год или два не идти. Но должно же быть погружение в роль, нужно жить, чувствовать как твой персонаж.
Я бы с удовольствием пел в Мариинском театре, если бы туда приглашали хороших режиссеров, делали действительно интересные проекты, а не «чес», который нужен для высоких продаж. Да, такие постановки, как «Нос», «Братья Карамазовы», «Левша» – неплохие. Но там сама литература классная. Тут уже главное не испортить ее. Музыка потрясающая, спектакль интересный – все в гармонии. Мне понравилось, но участвовать в этом мне не интересно.
– А отношения с Валерием Гергиевым как у вас складываются?
– У меня были хорошие отношения с Гергиевым, но я несколько раз ему отказывал. Мне просто стало не интересно. Для него скорость важнее искусства: в короткие сроки нужно выучить сложнейшую оперу. Недавно мы ставили «Сказки Гофмана».
Еще в 1998 году я делал эту постановку с Анной Нетребко. Режиссером была Марта Доминго, жена известного певца. Тогда мы два или три месяца учили партию. Я взялся интенсивными темпами учить французский язык. Гергиев же на подготовку оперы дал две недели. Я сразу отказался. Это произведение требует тяжелейшего погружения в роль.
– На чем работаете сейчас?
– Теперь я по большей части продюсер. В январе привезу для вас свой новогодний проект. Еще есть задумки сделать нечто грандиозное в марте.
Анастасия Воронович, «ВК Пресс»