“Сегодня мы рискуем потерять высокие образовательные стандарты. Министр Фурсенко желает сделать систему музыкального образования не трех-, а двухступенчатой. На качестве исполнения это скажется трагически.
Вот на конкурсе Чайковского в последний раз не нашли кандидата на первую премию в фортепианной номинации. И это в стране, где была прекрасная фортепианная школа”,
– сетует Владимир Федосеев. На Западе Владимира Федосеева считают одним из самых незаурядных русских дирижеров. В этом году маэстро отметит пятидесятилетие творческой деятельности.
Начинал Федосеев с оркестра русских народных инструментов Центрального телевидения и Всесоюзного радио, а затем перешел в симфонические и оперные сферы. И уже более тридцати лет руководит он Большим симфоническим оркестром, придав ему неповторимое – “теплое”, “шелковое”, как пишут критики – звучание. Мусоргский, Глинка, Глазунов…
А с другой стороны – Моцарт, Бетховен, Малер… Таков нынче репертуар БСО. При этом Федосеев успевает дирижировать несколькими западными оркестрами, да и о хоровой музыке не забывает (любимый коллектив маэстро – австрийский хор Singverein, который скоро приедет в Москву).
О своих музыкальных и немузыкальных привязанностях Владимир Федосеев рассказал в интервью “Итогам” .
– Владимир Иванович, с юбилеем! С чего бы начать, чтобы не повторить вопросы своих коллег?
– Даже не старайтесь! Все, что могли спросить, уже спросили, и не раз. Давайте я вам сам расскажу о том, что люблю в музыке и в жизни.
– Разумеется, ваша супруга Ольга Доброхотова здесь на первом месте?
– Конечно. Она всю жизнь мне помогала, плечо чувствовал рядом всегда. Я же весь в музыке, за пультом, на все времени не хватает.
– Знаю, когда-то ваша жена вела на ТВ передачу о классике, а потом перестала. Почему?
– В конце 80х музыкальное руководство на телевидении вызвало ее на разговор. В директивном порядке было сказано: “Ольга Ивановна, переходите на программы легкой музыки. Так надо”. А она отказалась: “Не сильна в этом жанре и не хочу”. Конечно, она очень тяжело пережила вынужденный разрыв с ТВ.
– Видно, так уж руководство классику любило, что разлюбило в один день. Да и теперь страсть как любит. Думаю, вторая ваша любовь – БСО, о котором на Западе говорят: “последний бастион симфонической культуры”. Гордитесь?
– Конечно. Тем более титул этот нам дал главный критик Вены. Но в этот результат пришлось много труда вложить. И разрушить кое-какие стереотипы.
– Какие?
– Еще в советское время про всех нас говорили: “Русские хорошо играют, мощно. Но очень по-русски”. Знаете симфонию N 3 Шумана, которая называется “Рейнской”? Писали, что “Рейнскую” симфонию мы играем как “Волжскую”.
И другие наши оркестры тоже. “А что для вас значит по-русски?” – спросил я одного немецкого корреспондента. “Ну, по-русски, – говорит, – это значит очень громко, медь такая звучная”.
– И сейчас ведь говорят: Чайковского должны исполнять только русские, а Моцарта – только немцы.
– Говорят, но не про всех. БСО, например, этот вопрос с повестки дня снял. Каким образом? Мы ехали в Бонн, где родился Бетховен, и там играли Бетховена и Малера. Ехали в Зальцбург и там с триумфом играли Моцарта. Критика восторженная, нареканий нет.
Если надо показать силу – по-русски это или нет, не важно, – мы это делаем. Но это еще не все. Можно, конечно, облечь Бетховена в тяжелый медный штрих, не найдя в нем иных чувств, тогда это будет “по-русски”, даже “по-чайковски”. Но мы играем английскую музыку далеко не “по-русски”, а действительно по-русски.
Так что по отношению к БСО презумпция русского исполнения отменена навсегда. Кстати, эти понятия – “русское”, “немецкое” – в данном случае не очень уместны по отношению к исполнительскому искусству. Вот Бетховен. Я считаю, он – не немецкий композитор. Знаете, как немцы говорят австрийцам? Отдайте нам Бетховена, а себе возьмите Гитлера. Потому что Гитлер родился около Линца, в Австрии. Бетховен – в Германии, в Бонне, но он скорее австрийский… И, кстати, абсолютно современный композитор.
– Почему?
– Эта лирика никогда не устареет, как и Моцарт. В ней – общечеловеческие и вневременные идеи и их гениальные высказывания. Знаете, как о них говорят? “Бетховен на небесах, а у Моцарта небеса в кармане”. Таких явлений в культуре немного.
Вот Тосканини и Фуртвенглер остались гениями на все времена. Происходит естественный отбор. Ведь когда-то Сальери был популярнее Моцарта. Конечно, это ошибка времени. Хотя забыть Сальери – тоже неправильно. Только сейчас начали его изредка исполнять.
– Давайте теперь о ваших друзьях из хора Singverein, которых вы привезете в Москву в октябре. Им исполняется полтора века, не так ли?
– Да, Singverein – потрясающее явление. Хотя в нем не так много профессиональных певцов. Зато это удивительно преданные музыке люди. Они работают кто где, а после работы идут на репетиции, и не устают, и с восторгом работают. Настоящие энтузиасты, таких у нас мало. Вообще, сказать по правде, хороших хоров у нас все меньше.
– Когда-то хор Пятницкого гремел, теперь же вся хоровая музыка в загоне. “Народники” – это архаика, лубок. А на Западе популярность фольклорных ансамблей растет. Как всегда, отстаем?
– Именно. “Архаика”, “лубок” – так могут говорить только незнающие люди. На Западе публика свободна от стереотипов, поэтому хоровая музыка там ценится очень высоко и упреков в “замшелости” не вызывает. Вот и Singverein всеми любим.
В Вене есть знаменитый хор мальчиков, есть замечательные хоры у басков в Испании. Нет-нет, там это искусство не потерялось. А мы, как обычно, что имеем, не храним. Слава богу, и у нас есть еще Академия хорового искусства. Ведь ансамблевое пение в России – не просто искусство, а образ жизни. Потому что культура наша песенная, хоровое, литургическое начало – в генах.
– Может, оттого и караоке у нас так любят. Это советский масскульт отбил охоту к настоящим хорам?
– Неправда. В советские времена хоровое дело высоко стоялоЙ Так можно забыть о Пушкине и Рублеве на том основании, что они творили во времена крепостного права… Обидно, что в общеобразовательных школах потеряны хоровые классы. И вообще мы сегодня рискуем потерять высокие образовательные стандарты.
Министр Фурсенко желает сделать систему музыкального образования не трех-, а двухступенчатой. Хочет все унифицировать, чтобы было как на Западе, где вообще нет среднего музыкального образования – школа и потом консерватория. На качестве исполнения это скажется трагически. Вот на конкурсе Чайковского в последний раз не нашли кандидата на первую премию в фортепианной номинации. Нет достойных. И это в стране, где была прекрасная фортепианная школа.
– Мрачную картину рисуете, Владимир Иванович. Отчего все у нас не слава богу?
– От неправильности ориентиров. Оттого, что решения в сфере культуры принимают непрофессионалы, все решают деньги. Оперы нужно ставить “на исполнителя”, смотреть, какие силы есть в театре. А не подбирать под готовый проект.
– Проектный подход диктует скоротечная мода?
– Наверное. Эффектным быть проще, чем эффективным. Но вот вывез Большой театр своего старого “Бориса Годунова” режиссера Баратова – и был триумф. Я на Западе поставил много наших опер: “Сказание о невидимом граде Китеже”, “Хованщину”, “Пиковую даму”, “Жизнь за царя”. И знаю спрос на русскую оперу. А ведь это наш культурный капитал. Необходимо умно им распоряжаться, то же – в балете.
– А современные модерновые постановки не жалуете?
– Я считаю, что они допустимы в экспериментальном театре. Но государственные театры должны быть оплотом традиции, высокого академизма. Если я живу в Японии, но хочу услышать настоящего “Князя Игоря” или “Жизнь за царя”, я должен ехать в Москву. Хочу услышать настоящую “Кармен” – еду в Париж.
К сожалению, сейчас много непрофессиональных режиссеров, которые к музыке не имеют отношения – они забавляют публику разными сценическими трюками, далекими от авторского замысла. В “Золотом петушке” царь Дадон гоняет на мотоцикле. Или вот как-то я оказался на “Иване Сусанине”. Там Иван Сусанин с сыном и дочкой пьют водку из бутылки. Режиссер явно истощил фантазию: что бы такое придумать, чтобы меня запомнили? И использовал штамп: русские – значит водка.
– На режиссерское самодурство все музыканты жалуются. А что делать?
– Не знаю. Я бы предложил провести международную конференцию с участием директоров театров, дирижеров и режиссеров, певцов, чтобы определить критерии, допустимые при постановках в государственных театрах. В экспериментальном театре – пожалуйста, ищите.
– Давайте опять о любви. Вы любите рассаживать первые и вторые скрипки по разным сторонам сцены. Почему?
– Это дает объемное звучание, округлость. Контрабасы тоже в нетрадиционной позиции – ровно сзади оркестра – так они обогащают весь оркестр низким бархатом. Конечно, играть “кучей” легче, когда соседа видно и слышно. Зато качество общего звука проигрывает.
Но если мы хотим держать свою марку, надо идти трудными дорогами. Так мы добиваемся того, что называют “единым звучанием”, “полным, гибким звуком”. Так я и с венцами работаю. Потом уеду – они в зависимости от другого дирижера или из-за отсутствия подобных задач, требований играют по-другому.
– А еще вы публику любите, Владимир Иванович. На ваши концерты самые дешевые билеты.
– Ну, с этой целью мы и Общедоступный абонемент “воскресили”. Это ведь еще Николай Рубинштейн так привлекал слушателей.
– На одном “классическом форуме” я встретил вот такое высказывание: “Высокое искусство – везде роскошь, а не гуманитарная помощь для когда-то образованных старушек с зонтиками. Это – не вопрос справедливости или несправедливости, а просто так устроена жизнь”.
– Оскорбительная идея и для публики, и для исполнителя. Мы такого не допускаем. Классика потому и классика, что существует для всех и навсегда. Само противопоставление – пошлость: “роскошь, гуманитарная помощь”. С такого “высока” никогда не станет говорить человек, к культуре относящийся.
Конечно, билеты в Венскую оперу стоят 250 долларов – но театр популярен среди туристов. В нем есть и “стоячие” места, и дешевые – в ложах. К нам приезжают действительно звезды, мы им объясняем идею общедоступных концертов, и они уменьшают гонорар. Правда, с Чечилией Бартоли не получился пока контакт, менеджмент певицы просит очень высокие гонорары. Ничего не поделаешь, подождем ее.
– А в отношении репертуара такой популизм оправдан?
– Нет, тут музыкант хозяин, хотя какие-то компромиссы возможны. В Англии, например, родилась и продолжает жить традиция променадных концертов. Вначале увертюра к “Кармен”, которая у всех на слуху, в середине помещают, допустим, Бриттена или более современную музыку. А “на закуску” опять что-нибудь популярное. Публика довольна.
– И последнее. Неужели вы и коллег любите?
– Многих. Но хочу сказать о том, кто недавно от нас ушел, – о Лучано Паваротти. Когда впервые увидел его, было ощущение, что земля выбросила из глубин какой-то громадный изумруд. Величайший певец. Но не все знают, что он был еще и уникальной личностью.
Лучано очень любил жизнь – праздники, еду, женщин – что ж, это нормально для художника. Приезжал на репетиции с “походной кухней”, в которой лежало несколько видов пасты и всякие сладости. Однажды при мне он вышел на репетицию “Реквиема” Верди со стаканом льда. Мы удивились.
Оказывается, у Паваротти воспалились связки – и чтобы не отменить концерт, надо было снять отек таким способом. Для него было на сцену выйти – все равно что стихи написать. Вот если бы мы все так пели, играли и дирижировали, многое в музыкальном мире было бы по-другому.
Евгений Белжеларский, “Итоги”