Нынешний сезон Евгений Кисин – наряду с выступлениями – посвятил записям концертов с оркестром.
Он записал их целых одиннадцать: все пять бетховенских, 2-й и 3-й Прокофьева, оба концерта Брамса, 20-й и 27-й Моцарта. В октябре Кисин впервые выступит вместе с Дмитрием Хворостовским.
В Россию выдающийся пианист прилетит в декабре – на 70-летие Юрия Темирканова, а затем посетит торжества, посвященные 80-летию Евгения Светланова и 30-летию “Виртуозов Москвы” Владимира Спивакова.
Вскоре после переезда на постоянное место жительства из Лондона в Париж Евгений Кисин побеседовал с Юрием Коваленко.
“Буду на барабане так плохо играть, что меня снова переведут на рояль”
– Женя, вам 36 лет. Вы еще помните, как вам удавалось справляться с непосильной ношей вундеркинда?
– Я помню свое детство и должен сказать, что это никаких сложностей не создавало. По натуре я никогда не был склонен к зазнайству или тщеславию. Когда я в детстве заленился, моя учительница Анна Павловна Кантор попыталась воздействовать на мое честолюбие, которого у меня не оказалось, и пригрозила: “Будешь плохо играть, тебя с рояля переведут на барабан”.
Моя реакция была: “Тогда я буду на барабане так плохо играть, что меня снова переведут на рояль”. Теперь я понимаю, почему мои родители никогда не упускали малейшего повода, чтобы меня поругать.
– А сейчас вы тоже лишены амбиций?
– Я думаю, всё зависит от природы человеческой. Если этого нет, то уж нет.
– Когда вам было семнадцать, великий Караян назвал вас гением…
– Когда такое сказал сам Караян, это ко многому обязывает и одновременно помогает. Мало ли какие соблазны могут встретиться музыканту на его жизненном и артистическом пути?
– И перед какими соблазнами вы устояли? Оскар Уайльд говорил, что лучший способ избежать соблазна – поддаться ему…
– Уайльд – это особая статья. Мне кажется, что писатель или поэт может позволить себе такой стиль жизни, который музыканту-исполнителю – и вообще исполнителю, в том числе и артисту, – противопоказан.
Говоря о соблазнах, я имел в виду не себя, а других. Такое может случиться и в 40, и в 50 лет, и позже. Известны случаи, когда исполнители спивались и – если не полностью, то хотя бы частично – пропивали свой талант.
– “Талант не пропьешь”, – говорят в России.
– Я не знал этого выражения… Смотря кто. Те, кто создает произведения искусства, – литераторы, композиторы, художники – могут себе позволить на какие-то периоды ударяться в запои, в загулы, а потом выходить из них и продолжать снова творить с таким же или даже с большим вдохновением, достигая еще более высоких результатов.
У Блока в стихотворении “Поэты”, которое я читал вместе с Жераром Депардье, его коллеги каждый день напивались, а “потом, запершись, работали тупо и рьяно”. А вот исполнители себе такого позволить не могут. Чтобы не потерять наши навыки, нам необходимо соблюдать строгий режим.
– Как аскеты?
– Нет, аскеза – это все-таки крайность. Но от чего-то надо и отказываться.
– Ну а лень – разве не подобие соблазна?
– Это природное качество. Не сама лень является соблазном, а потворство ей. Я не считаю, что сделал все, что мог, и так хорошо, как мог. Наоборот. Когда меня спрашивают, доволен ли я жизнью, я задумываюсь и прихожу к выводу, что судьбой своей доволен, даже очень. У меня до сих пор все складывалось идеальным образом. А вот то, как я всем предоставленным мне воспользовался, – отнюдь нет.
– И в чем же вы себя упрекаете?
– Корю себя за то, что непродуктивно пользовался временем. Или мало работал, или недостаточно хорошо.
– Британский музыкальный критик назвал вас “самым загадочным в мире музыкантом”…
– То, что пишут обо мне критики, меня не удивляет. Есть такой английский журналист Норман Лебрехт. В России вышли две его книги “Кто убил классическую музыку” и “Маэстро Миф. Великие дирижеры в схватке за власть”. Я знаю, что писаниям этого человека доверять нельзя. Многое из того, что он преподносит как факты, является сплетнями.
– Тем не менее в свое время вы дали ему интервью.
– Он большой мой поклонник и написал обо мне как музыканте в самых возвышенных выражениях, сравнил меня с Рахманиновым. Лебрехт задал мне вопрос: “Кто из музыкантов ваши друзья?” Подумав какое-то время, я назвал Темирканова и Спивакова.
И вот выходит его статья под заголовком “Мальчик в башне из слоновой кости”. Лебрехт пишет: “Это профессия, в которой люди много общаются, и я прошу Евгения назвать своих друзей. Ответ занимает целых 15 секунд”. Цитирует Лебрехт мои слова о Темирканове, за которыми следует его фраза, что Темирканов более чем в два раза меня старше. Потом идет имя Спивакова, который опять-таки в два раза меня старше. И вывод: “Кисин живет в социальном инкубаторе”.
– На вашем сайте я обнаружил список ваших любимых детских книг – “Приключения Незнайки и его друзей”, “Чук и Гек”, “Белеет парус одинокий”, “Два капитана”, “Алые паруса”.
На сайте вы называете и некоторые труды классиков – “Капитанскую дочку” Пушкина, лермонтовского “Героя нашего времени”, “Яму” Куприна, “Двенадцать стульев” Ильфа и Петрова…
– Я выбрал те книги, которые на Западе не знают. Хочу познакомить моих поклонников с тем, на чем я и все мы росли.
– А каким образом в ваш список попал бывший агент ГРУ, перебежчик Виктор Суворов?
– По той же причине, по которой я ввел туда Оруэлла и Кафку. Это уже мои политические взгляды. Там не только художественная литература – есть и “Нобелевская лекция” Солженицына, и Щаранский. Это не значит, что я с Суворовым во всем согласен. Он мне крайне несимпатичен как личность, и стиль его базарный тоже не нравится.
Тем не менее, я считаю, что он аргументированно пишет о том, что Советский Союз стремился захватить весь мир. Это не могло быть иначе в силу самой природы советского строя. На Западе некоторые до сих пор этого не понимают.
“Готов быть и Моцартом, и Сальери”
– Наверное, невозможно каждый концерт играть с полной отдачей. “Ничто не гаснет так быстро, как священный огонь”…
– К середине 90-х годов у меня стало иногда пропадать ощущение того, что каждый концерт – это событие. Появилось – особенно во время гастролей, когда по нескольку раз играешь одну и ту же программу, – ощущение рутины.
И вот что помогло мне с этим справиться. Мы с Рудольфом Баршаем играли в Кельне. Я прошел прогуляться и вижу, что на пешеходной улице играет струнный квартет. Лежал футляр для денег. Я думаю, это были музыканты из России.
Они играли Бетховена на высоком профессиональном уровне и с такой отдачей, с таким энтузиазмом, с такой страстью, что мне тогда стало просто стыдно. Как же можно, если музыканты так играют на улице для прохожих, не играть так, будто для тебя это действительно событие, для людей, которые пришли на твой концерт?
– Мой знакомый пианист убежден, что и на Западе, и в России публика все больше ищет развлечений, зрелищ, а искусство, которое заставляет думать, интересует ее все меньше и меньше.
– Не так давно я прочитал очень интересную книгу “Тайны гениев” Михаила Казиника – скрипача и пианиста, который всю жизнь выступал с концертами-лекциями. Казиник рассуждает об отношении к культуре в России и на Западе. У многих людей на Западе, по его словам, отношение к культуре и к искусству такое: они ее любят и ценят, но только в определенное, специально отведенное время – в часы досуга.
Это становится для них своего рода развлечением. В то время как в России – разумеется, очень узкий круг людей – культурой живут, даже если это не является их профессией. И именно это, на мой взгляд, чувствуют западные исполнители, выступающие в России.
– А вы сами это чувствуете?
– Несколько лет назад в Питере, на фестивале Темирканова, я понял, что с этим постоянно сталкивался, но должным образом не ценил. В аэропорту женщина-пограничник попросила дать автограф… Да и все в Петербургской филармонии – рабочие сцены, гардеробщицы, буфетчицы – ощущают сопричастность с тем, что происходит. Они болеют за меня, собираются и слушают мои репетиции. Такого мне не приходилось встречать нигде.
Все имеет свой конец – и цивилизации, и определенные направления в культуре. Возможно, новая классическая музыка перестанет создаваться. Но Евгений Федорович Светланов однажды напомнил: великой музыки создано так много, что не хватит всей жизни, чтобы ее прослушать. В этом смысле классика умереть не сможет.
– И все-таки, что же будет с ней дальше?
– Я не эксперт в области современной классической музыки, но иногда у меня тоже возникает вопрос: куда идти? Может, те инструменты, которые мы имеем сейчас, не подходят для новой музыки, как, скажем, клавесин не подходил Бетховену, не говоря уже о более поздних композиторах?
Однако на протяжении нескольких десятилетий некоторые композиторы экспериментировали с существующими инструментами, искали в них новые возможности. Прокофьев и некоторые другие позволяли себе иногда удары кулаком по клавиатуре…
– Вы сами в детстве активно сочиняли музыку…
– В нашей школе предложили сочинить что-нибудь к ленинскому юбилею в 1980 году. Одна девочка написала “Ленин в Горках”, а я – мне тогда было восемь лет – пьесу “Революционные картинки”. Я изобразил конницу, и игра на рояле перемежалась стуком по крышке. Меня пригласили выступить в Большом зале Гнесинского института. Всем очень понравилось.
– Я знаю, что вы очень цените аргентинскую пианистку Марту Аргерих. Можно ли по исполнению узнать, что играет женщина?
– Иногда можно, но не на таком уровне, как Аргерих. Моя учительница Анна Павловна всегда говорила, что не любит женщин-пианисток. Она думает, что фортепиано – инструмент не для них. Конечно, не бывает правил без исключений, и сама Анна Павловна считает, что Мария Юдина была мужиком в юбке…
– В октябре вы выступите в Германии, во Франции и в Великобритании с Дмитрием Хворостовским. Он будет петь романсы Чайковского, Рахманинова и Метнера.
– Раньше мы никогда вместе не выступали, но друг к другу очень хорошо относимся. В 2005 году Дима с женой пришел на мой концерт в “Карнеги Холл” в Нью-Йорке. И после концерта, во время ужина, предложил мне поработать вместе.
– Хворостовский отводит себе первую роль, а вам – функцию аккомпаниатора?
– В романсах Чайковского, Метнера и Рахманинова фортепиано не только аккомпанирует. Там очень много есть, чего пианисту поиграть.
– Когда вы приедете в Россию?
– В декабре – на 70-летие Юрия Темирканова. Двенадцатого декабря в Петербурге приму участие в гала-концерте, посвященном юбилею Юрия Хатуевича, а два дня спустя откроется фестиваль Темирканова, где я буду выступать. В Москву собираюсь в мае 2009-го – в связи с двумя другими юбилеями.
В сентябре нынешнего года исполняется 80 лет со дня рождения Евгения Федоровича Светланова. В течение всего сезона 2008-2009 годов в Москве будет проходить фестиваль его памяти, на котором 21 мая я сыграю заключительный концерт. 24 мая приму участие в концерте, посвященном 30-летию “Виртуозов Москвы” Владимира Спивакова, а 26 мая – в их же честь – концерт в Петербурге.
– Однажды я слышал, как вы читали Ахматову на фестивале в швейцарском городке Вербье. У вас просто драматический талант. Вы никогда не пробовали себе на сцене?
– Актерская профессия – это нечто другое. Я человек экспрессивный – и в игре на рояле, и в определенных ситуациях в личной жизни, и когда декламирую стихи или прозу. Я хотел бы поставить в Вербье на английском пушкинского “Моцарта и Сальери” и готов сыграть того или другого. Это одно из моих самых любимых литературных произведений.
– Вас никогда не посещает шальная мысль вернуться на ПМЖ в Россию? В конце концов, вернулся же Прокофьев…
– А потом наверняка пожалел. Конечно, сейчас не те времена, но кто знает… Пока возвращаться не собираюсь, а дальше – не знаю. Посмотрим, что будет происходить в России. Замечательная публика – это еще не все.