Один из известнейших оперных режиссеров мира Дмитрий Черняков размышляет о судебном процессе против постановщика «Тангейзера» в Новосибирском театре оперы и балета, где Черняков когда-то дебютировал.
Если совершено какое-то правонарушение или преступление, то кто потерпевший в этой конкретной ситуации? Кому конкретно принесен ущерб? И в чем он? Кто, посетив оперный спектакль в театре, будет травмирован настолько, что почувствует угрозу своему религиозному сознанию? Я даже не могу это себе вообразить. Для меня это какое-то извращенное преувеличение.
Если кто-то искренне убежден в своих верованиях, то что в театральном спектакле может им угрожать и чем он может оскорбиться? Разве подлинная вера может быть поколеблена чем-то происходящим на театральной сцене, даже если верующий человек это происходящее не приемлет?
Но ведь он и в жизни видит очень много чего, с чем согласиться нельзя. Но жизнь нельзя подправить. Почему же можно подправить театр? Ведь театр тоже старается рассказать про жизнь все, не утаивая и не приукрашивая. Разве нельзя доверять людям, зрителям, что они смогут сами во всем разобраться и сами принять решение по всем сложным вопросам? Разве люди — это потоки некоей немыслящей субстанции, от которой надо что-то прятать и куда-то направлять?
Я могу представить и понять чувство униженности и оскорбления от какого-либо прямого выпада против религиозных догматов и святынь, совершенного в реальной жизни. Но в театре или в искусстве в целом воспринимать так невозможно и невероятно. Для меня это какой-то досадный и стыдный первобытный подход. Искусство — территория, всегда взятая в кавычки. Она всегда вынесена на дистанцию и в ней может быть всё, даже самое ужасное. Так же, как в наших мыслях и фантазиях. И их ведь тоже нельзя подправить!
Но даже эти размышления не имеют никакого отношения к спектаклю «Тангейзер», так как сам спектакль Тимофея Кулябина вообще вне любого религиозного дискурса. Гораздо более, чем оригинальный текст либретто Рихарда Вагнера. Новосибирский спектакль рассказывает совсем про другие вещи. В таком раскладе скорее сам великий композитор Вагнер может быть фигурой, к которой можно попробовать прицепиться.
Как сказал про вагнеровского «Тангейзера» один из самых уважаемых немецких режиссеров, работающих в оперном театре, Петер Конвичный, это произведение о том, что персонажи в итоге своего пути освобождаются от власти папы и догматов церкви.
Я сам в данный момент репетирую другую оперу Вагнера, «Парсифаль», которая вообще, как предписано автором, содержит сцены религиозной службы, причастия, страстной пятницы. Но это альтернативное, придуманное, авторское богословие. И это великое произведение искусства, исполняющееся уже около 130 лет повсеместно во всех странах и имеющее огромное количество толкований. И к религиозной теме этой оперы все относятся очень по-разному, от благоговения до критического неприятия этой темы в «Парсифале» как подделки и заблуждения Вагнера.
Вот вчера на репетиции мы обсуждали, что религиозный ритуал в церкви по определению не может восприниматься критически, он просто всеобъемлюще принимается, в отличие от богослужения на театральной сцене, которое всегда будет восприниматься критически. Мы будем всегда оценивать, как это сделано, придумано, сыграно и так далее.
Я вообще никак не представляю какого-либо автора художественного произведения, который вознамерился создать спектакль, фильм с намерением кого-то прицельно именно оскорбить. Все такие намерения всегда считываются людьми со стороны. Я по своей театральной работе знаю, сколько раз я что-либо делал в театре с искренними, наивными, даже почти блаженными намерениями рассказать другим людям о чем-то, о чем я могу сказать: «Посмотрите, как прекрасно».
А потом, по готовому, я получал упреки в цинизме, в издевательстве, в очернении, в пошлости, в пакости и вредительстве. И я, глубоко ошеломленный, никогда не понимал, откуда берется такая потребность видеть сквозь все только вред, порчу, заговор. Откуда столько негатива и ненависти? В конце концов, по-христиански ли это? Разве люди, для которых вера — настоящее и глубокое переживание, способны так воспринимать мир?
Мы же знаем, что всегда и везде найдется какое-то количество людей, которые будут призывать к стандартизации всего на свете, будут указывать на ошибку и напоминать, как и что должно быть. Всегда найдется кто то, кто скажет: «ваша позиция неправильная и не соответствует моему представлению и восприятию мира». Но когда принимают официально и на государственном уровне сторону такой маргинальной общественной группы, создается очень опасная ситуация. И страшно даже себе представить последствия.
Ведь ради защиты внутреннего комфорта двух-трех гипотетических зрительниц совершается гораздо более разрушительное действие. И это, наверное, еще не осознано во всей своей страшной правде. Причем, извините за патетику, разрушительное действие против нашей страны в целом. Наносится уничтожительный удар по русскому искусству в целом, которое является такой же российской ценностью, как и религия. Причем не только ценностью, но и тем, чем мы в России можем гордиться по-настоящему, не обманывая себя.
Появление подлинного, содержательного, нового в искусстве так редко, что, кажется естественным, что все-все-все должны стараться поддержать, помочь, защитить. Но, к сожалению, то, что кажется естественным, человеческим или попросту здравым смыслом, в этом сюжете вдруг отменилось. Я представляю, какую же глубокую травму эта история может нанести Тимофею Кулябину лично. И кто из как бы оскорбленных зрителей спектакля будет потом нести персональную ответственность за это? За разрушение работы многих людей, кто делал этот спектакль, кто вкладывал туда все сердце, кто так же страдал над тем, чтобы это обрело завершенную и совершенную форму?
А делать театр — это очень непростое ремесло. И всегда везде мало людей в театре, кто может это делать по-настоящему. И то, что сейчас происходит, это в каком-то смысле первый шаг в сторону истребления российского театрального генофонда! А не является ли это преступлением, за которое необходимо подать иск в прокуратуру?