Российский режиссер Дмитрий Черняков рассказал музыковеду Владимиру Дудину о том, как отважился на постановку «Троянцев» Берлиоза в главном оперном театре Франции, и о том, что совсем скоро представит свою новую работу – оперу «Обручение в монастыре» Прокофьева в Берлинской Штаатсопер.
— Не страшно было браться за «Троянцев» Берлиоза? Было время на раздумье или сразу согласились?
— Ох, это долгая история. Ей уже десять лет. Я везде ее рассказываю. Я получил первое предложение заниматься «Троянцами» здесь же в Париже, после своего дебюта в Парижской опере – с премьерой «Макбета». И оно касалось не Парижа, а Мадрида, точнее, Королевской оперы в Мадриде. Жерар Мортье, бывший директор Парижской оперы, собирался возглавлять театр в Мадриде и стал уговаривать меня на «Троянцев».
Он почему-то был тогда уверен, что именно я должен это делать, что это вещица для меня. Но я тогда недоумевал и даже сопротивлялся, так как не понимал, почему он вбил это себе в голову. Мадридская премьера тогда по бюджетным причинам так и не состоялась, но так как работа была начата, я был уверен, что когда-то, где-то я обязательно должен довести все до конца. И вот через десять лет эта история завершилась там, где началась, в Париже. Поэтому, конечно же, за десять лет у меня было время на раздумья.
— Сегодня эту оперу ставят если не часто, то регулярно, как никогда прежде. С чем связан интерес к ней, ведь она и в самом деле не самая простая и для певцов, и для дирижеров, и для режиссеров, и для продюсеров?
— Я никогда не знаю, с чем бывает связана вспышка интереса то к тому, то к другому. Я как-то так и не понял причины возникновения тенденций. Но сказать, что «Троянцев» сегодня везде ставят, – невозможно. Их все равно ставят очень избирательно и изредка. Но, конечно, в последние сорок–пятьдесят лет гораздо чаще, это правда. Только в последние десятилетия это произведение вошло в обойму.
https://www.classicalmusicnews.ru/articles/dmitriy-chernyakov-opera-prihodit-iz-mertvogo-teatralnogo-mira-razve-chto-muzyika-zhiva/
— Как и с кем проходило обсуждение концепции? Все было безоговорочно принято, или искались компромиссы? Эта опера для французов должна иметь значение, близкое к тому, какое имеет для немцев тетралогия Вагнера, французская сторона наверняка о чем-то вас просила?
— О чем меня могла попросить французская сторона? Ну, например? Соблюдать приличия? Держаться в рамках? Что за конспирология… Я даже не могу представить в Парижской опере такой разговор. И то, что «Троянцы» для французов – как вагнеровское «Кольцо нибелунга», – это известное преувеличение. В своей массе французы не так уж хорошо и знают «Троянцев».
— Сцена Парижской оперы приспособлена для спецэффектов, без которых как будто и не может быть успешного решения постановки? Или дело не в спецэффектах в духе «Звездных войн»? И можно ставить пять часов оперы как сериал?
— Сцена несусветная. Она просто гигантская. Наверное, самая большая в мире. Из зрительного зала это не очень понятно. Это становится очевидно, когда ты находишься за кулисами. Справа и слева от сцены точно такие же, как и сама сцена, огромные пространства, куда может уехать и спрятаться целиком вся декорация. А в глубине за сценой находится еще одна такая же по размеру сцена, с такими же двумя огромными боками. А за ней – еще одна, такая же по размерам. Так что это пространство, в котором можно насчитать девять сцен.
Но все это используется для технических нужд или хранения и подготовки. Даже художникам никогда не дают планировки всего пространства, только пространство передней основной сцены. Но мы в «Троянцах» пробили разрешение открыть всю глубину. И в конце первой части спектакля зал может просматривать пространство почти 100-метровой глубины. Как сказал один мой приятель, что видно аж до Лионского вокзала.
— Вы всегда очень тщательно выбираете солистов. Но одно дело – выбрать их для «Травиаты» или «Кармен», другое – для «Троянцев», где нужны, прежде всего, вокально выносливые, технически подкованные солисты. Как решали эту проблему, как выбирали певцов?
— Да нет особой разницы. Везде нужны вокально выносливые, технически подкованные солисты. Я, честно сказать, более придирчив, когда идет подбор солистов на русское название, которое я делаю в Европе. Вот тут я бескомпромиссен, так как европейские кастинг-менеджеры рассматривают русскую оперу без того контекста, бэкграунда, который с нами с ранних лет. Сложность с «Троянцами», наверное, по большей части в том, что в мире не так-то много певцов, которые это поют. Вот у нас была ситуация, что заболела певица, и быстро, в пожарном порядке найти хорошего исполнителя очень трудно, даже если ты ищешь по всему миру. В нашем случае нам очень повезло, но во всем мире есть буквально около восьми человек, которые могут это сделать на серьезном и качественном уровне.
— Насколько тесно вы общаетесь с дирижером на репетициях?
— Если дирижер на репетиции приходит, то, конечно, мы общаемся очень тесно. А если, как иногда бывает, дирижер все время где-то дает концерты или гастролирует и появляется только в предпремьерные недели, то мы просто работаем параллельно. И потом все смотрят – совпадем ли мы, как это называется, методом «тыка» или нет.
— Вам совсем скоро предстоит ставить еще и «Обручение в монастыре» с Даниэлем Баренбоймом. Как вы всюду успеваете?
— Успеваю еле-еле. Но как-то пока еще справляюсь. Что мне сетовать, я же сам всего этого хотел. Причем с самого начала я хотел жить именно такой жизнью и все время к этому шел, не сворачивая вправо-влево.
— «Троянцы» – очень крупная форма. Впрочем, вы ведь и начали, точнее, продолжили свой путь с «Китежа», показав, что умеете охватывать неохватное, эпическое. Раз возникли «Троянцы», не миновать и «Кольца нибелунга» и «Войны и мира»?
— Ну, как их миновать? Скажем так, в ближайшие пять-шесть лет будет вам и то и другое.
— Вы работаете исключительно в Европе, в Метрополитен выступали пока только раз, выпустив «Князя Игоря» Бородина. Продолжение последует? Другие американские театры вас когда-нибудь приглашали?
— Приглашала опера в Чикаго, но речь не о самом ближайшем времени. В Америке все чуть по-другому. Но я в последнее время не очень уже рвусь ехать в новые места. Есть несколько городов и театров в Европе, в которых мне приятно и удобно работать, и мне хочется уже только туда приезжать.
— В современной ситуации, когда мир уподобился шарику, съехавшему с оси и неизвестно куда катящемуся, вы как русский режиссер играете прямо-таки культурно-политическую роль. Или все гораздо проще? Подобные оперные эпопеи для вас – всего лишь обычные рабочие моменты?
— А вам раньше было понятнее, куда шарик катится? Мне вот никогда это не ясно. И роль я никакую не играю. Театральный мир небольшой, а мир оперы еще меньше, поэтому не может у меня быть никакой такой культурно-политической роли. Я в детстве очень любил играть в театр, совсем без устали. Так я и продолжаю в него играть, а все остальное придумывают люди со стороны.
Дмитрий Черняков: “Не существует художественных идей, годящихся для любой эпохи”
— В ваших постановках немало пессимизма во взглядах на природу человека, нередко – ужас разочарования и разоблачения. Это потому, что в опере необходимо страдать?
— Вы пытаетесь свести меня к какой-то схеме и готовому продукту. А вот и нет. Следующий спектакль, про который вы спрашивали, будет назло вам совсем другой. В прокофьевском «Обручении в монастыре» в Берлине пессимизма будет уже поменьше. Хотя…
Владимир Дудин, “Музыкальная жизнь”