Семен Чудин — премьер Большого театра, лауреат многочисленных международных конкурсов и обладатель многочисленных наград.
Путь к вершине — главному театру страны — дался ему непросто. Выпускник Новосибирского хореографического училища, он работал в Сеуле и Цюрихе, Московском музтеатре имени Станиславского и Немировича-Данченко, танцевал в Михайловском.
Сегодня он плотно занят в репертуаре ГАБТа, готовит премьеру.
20 ноября на Новой сцене впервые дадут спектакль Уильяма Форсайта «Артефакт-сюита» на музыку Эвы Кроссман-Хехт и Иоганна Себастьяна Баха и новенького «Петрушку» Игоря Стравинского в хореографии Эдварда Клюга — мировую премьеру.
С танцовщиком побеседовала обозреватель «Культуры» Елена Федоренко.
— Профессию «артист балета» выбирают детям родители. Мало кому из мальчиков нравится стоять у станка. Когда Вы влюбились в танец и поняли, что «мама оказалась права»?
— Да, балет — мамина идея. Сначала вообще не понимал, куда попал и зачем надо ноги выворачивать. Но у меня получалось, и мне понравилось. Приятно, что тебя зачисляют в ряды лучших. «Щелчок» произошел во втором классе, когда нас, учеников, привели на сдачу «Спящей красавицы» в Новосибирский театр. Тогда меня поразила прелесть балета, захотелось оказаться внутри этой сказки — там, на сцене.
— Вы способный выпускник, могли покорять огромную сцену Новосибирского театра-гиганта, но решили отправиться в далекий Сеул. Почему?
— Тоже распорядилась мама. Она хотела, чтобы я увидел мир. В труппу Universal Ballet приехал 18-летним, неискушенным, с удивленными глазами. Попал в нужное время: компания переживала пик расцвета, ее возглавлял знаменитый Олег Виноградов (в 1977–2001 гг. — худрук балетной труппы и главный балетмейстер Ленинградского театра оперы и балета имени Кирова, с 1992-го — Мариинского театра. — «Культура»).
Моим педагогом стал Евгений Нефф, известный ленинградский премьер. В России еще не знали Начо Дуато и Охада Нахарина, а в Сеуле уже шли их балеты. Корейские танцовщики умели все — отлично прыгали и крутили пируэты, разве что не вертелись на ушах.
Их отличала невероятная целеустремленность и въедливость, они «вгрызались» в профессию. Я заразился их одержимостью, в Universal Ballet прошел путь от артиста кордебалета до премьера.
— Если все так замечательно складывалось, то зачем подались в Цюрих?
— Хотелось творческого роста. В Корее я танцевал в интересном и необычном спектакле «Все будет» Хайнца Шперли — руководителя Балета Цюриха. Учил текст по записи, где ребята работали чисто, технично, филигранно — похоже на швейцарские часы. Так что интерес к Цюрихскому балету возник задолго до приглашения.
Шперли поставил на меня балет «Пер Гюнт», вытащил из меня такие эмоции, о каких я и не подозревал. Сначала вручил мне пьесу Ибсена с наставлением обязательно прочитать. Спектакль рождался долго, даже на гастролях занимались постановочной работой.
— В Музтеатр имени Станиславского и Немировича-Данченко Вас пригласил Сергей Филин. Как он Вас нашел?
— Думаю, он увидел меня в Михайловском театре, где Виноградов ставил новую редакцию своего балета «Ромео и Джульетта». Тогда Олег Михайлович позвонил мне в Цюрих: «Приезжай, мне нужен хороший Ромео», ему я не мог отказать.
Вскоре Сергей пригласил меня в Москву станцевать Альберта в «Жизели», а затем предложил остаться. Помню наш разговор в деталях. Мне тогда хотелось танцевать везде и я скучал по серьезным полноценным балетам классического наследия. Тянуло к ним, да и авторитетные люди не раз советовали: «Не уходи в модерн, твое дело — классика». Ее не хватало в моей прекрасной швейцарской жизни.
В Музыкальном театре работа закипела интенсивно: балетмейстер Франк Андерсен передавал нам старинный «Неаполь» Бурнонвиля. Фантастическая «Маленькая смерть» Иржи Килиана. Потрясающие репетиции с Джоном Ноймайером над «Русалочкой», где я стал первым исполнителем партии Эдварда. Я даже не заметил, как пролетели годы.
— В Большой театр пошли за Филиным, когда он стал балетным худруком или потому что это главный театр страны?
— И за Сергеем Юрьевичем, и, конечно, потому что Большой — есть Большой. Он всегда, да и не только мне, казался недосягаемой вершиной — раздумий не было.
— Сейчас в Большом готовится премьера двух одноактных балетов.
— Репетирую в «Петрушке» Эдварда Клюга заглавную партию. С фантастически дотошным педагогом Кэтрин Беннетс готовлю первый дуэт и соло в бессюжетном «Артефакте-сюите» Уильяма Форсайта. В работе участвуют многие балерины и премьеры, но составы еще не определены. В Большом чаще всего имена исполнителей становятся известны в самые последние дни.
На днях (беседа состоялась вечером 12 ноября. — «Культура») должен прилететь сам Форсайт, и мы его, надеюсь, увидим собственными глазами. Репетиции с Мастером — это потрясающе. Я так давно хотел с ним встретиться, но желание казалось из разряда несбыточных.
«Петрушка» у Эдварда будет современным спектаклем и, кажется, интересным. Он ставит историю трогательную, смешную и трагичную одновременно. Что у меня с ней получится — не знаю, ведь недаром говорят: за двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь.
— Вы родом из Сибири, где растут настоящие мужики. Как сложились у Вас отношения со своенравной столицей, образовался ли круг общения?
— Не считаю Москву своенравной и не испытывал здесь одиночества. Рядом всегда жена, нам вместе хорошо, у нас образовался свой микроклимат. Первое время помогли друзья-москвичи. Честно говоря, я всегда чувствую себя радостно и комфортно повсюду, может, в силу характера. Мне много раз говорили, что удивлены моим простым нравом, думали, что у меня аттитюд и звездная гордость.
— Аттитюд — это какая-то метафора?
— Так говорят, когда задирают нос и ставят себя выше других. Давно замечаю, что многие великие люди, мне до них никогда не дорасти, в жизни скромны, спокойны и естественны. У мировых балетных звезд, с которыми встречался, никаких сумасшедших «аттитюдов». Как просты и прекрасны в общении Марсия Хайде, Матс Экк, Ана Лагуна.
— В результате международной карьеры сколько языков выучили?
— Английский, и то не могу сказать, что знаю его досконально. Жалею, что в школе так плохо учил языки, они необходимы в наше время.
— Большой театр встретил тремя принцами — за один сезон Вы станцевали в «Лебедином озере», «Спящей красавице» и «Щелкунчике». Получается, Вас сразу назначили романтиком, героем голубых кровей?
— Просто мне повезло с ногами, да и со строением тела. «Физика принца».
— А что это такое — «физика принца»?
— Красивые ноги, аристократический вид — неудобно так говорить про себя. Давайте на примерах. Посмотришь на Сергея Филина или Диму Гуданова, и сразу ясно — принцы.
— Значит, есть все-таки в балете амплуа?
— Есть, конечно, хотя многие с этим не согласны. Я никогда не хотел танцевать Спартака — понимаю, что не мое. Но всегда тянуло, может, из-за сибирского характера, к ролям мужественным, героическим. И такие партии — в редакциях классики у Юрия Николаевича Григоровича. «Легенду о любви» мне не доверили, а «Баядерку» и «Спящую» танцую с удовольствием, «Щелкунчик» и «Лебединое» Григоровича — мои любимые редакции.
В них главные мужские роли — просто шедевр! Спросите, почему? Потому что принцы — танцуют! Во многих постановках они по большей части ходят и переживают.
У Юрия Николаевича — сложный текст и с самого начала понятно, кто главный герой. Дезире не выходит, а вылетает на сцену, да все появляются очень ярко. Нравятся мне и нуреевские версии наследия, станцевал его «Дон Кихота» с Марианелой Нуньес в Вене, сумасшедше сложно.
— Как Вам в Венской Опере, где появляетесь регулярно на правах приглашенного премьера?
— Мне нравится. Потрясающе работает Мануэль Легри, как он внимателен не только к гостям, но к каждому артисту. На днях в Вене с большим успехом прошла премьера «Сильвии» в его постановке, думаю, он накрутил там вариаций. Предлагал мне станцевать, но премьера, спектакли — по времени не получилось.
— Сейчас нечасто складываются стабильные балетные пары. Вы же все чаще танцуете в дуэте с талантливой и лирической Ольгой Смирновой. Вот и Жан-Кристоф Майо к себе в Монако вас приглашает…
— Мы танцуем с теми партнерами, с кем нас «выписывают». Нас с Олей всегда ставят вместе, чему я очень рад. С Жан-Кристофом мы познакомились давно, но дружба завязалась после работы над «Укрощением строптивой» в Большом. Майо — безумно позитивный человек, от него льется какая-то солнечная энергия и при этом он мужественный.
Один раз Миша Лобухин, с которым мы делим одну раздевалку, пришел на репетицию и сказал точно: «Сразу видно, что поставил мужик». Когда Майо пригласил нас с Олей станцевать в его спектакле «Красавица» в Монте-Карло, мы, конечно, обрадовались.
Работа оказалась сложной — в течение полугода мы приезжали и из репзала не выходили. Первыми исполнителями «Красавицы» были жена и помощница Майо Бернис Коппьетерс, она все нюансы передала Ольге, и Крис Руландт — он ушел со сцены, открыл магазин одежды для балета. Мне просто необходима была репетиция с ним, но все в один голос уверяли: он не придет — многие просили, он обрубил концы, в театре не появляется, у него новая жизнь.
Я пришел к нему в магазин и уговорил раскрыть секреты, показать поддержки. При его появлении у артистов случился шок, а Майо сказал: «Знали мы въедливых и дотошных, но такого, как Чудин, еще не встречали».
— А что случилось с «Онегиным» Джона Крэнко? Репетировали обе главные мужские партии, а остались только с Ленским. Балетоманы долго ждали Вашего Онегина, но так и не дождались…
— Какой же я Онегин? Рид Андерсон (руководитель постановочной группы. — «Культура») хотел, чтобы я готовил две партии, что я и делал. Ленский так лег на душу, его приятно танцевать, и я попросил оставить мне наивного поэта.
Если решусь на Онегина, а Рид уговаривает до сих пор, то поеду готовить роль в Штутгарт. Не потому, что у нас плохие репетиторы — они в Большом прекрасные, но спектакль рожден там, они все-таки танцуют его по-другому, с иными акцентами, они очень важны в нашей работе.
— Любите процесс репетиций?
— Очень. Спектакль — может пойти, а может и не все получиться. А на репетиции — двери закрыты и идет таинственный процесс творчества, рождения спектакля, это здорово. У меня замечательный педагог — Александр Ветров. Мы с ним почти одновременно пришли в Большой — он вернулся в родной дом после работы в Америке, а я чувствовал себя птенцом, попавшим в новое гнездо.
Восьмой год в театре — мы сроднились, понимаем друг друга с полуслова, он добивается от меня не только техники, но особой московской мужской манеры исполнения, он как солист Большого владеет ею отлично. Он чувствует, когда со мной стоит репетировать мягко, а когда — пожестче. На самом-то деле мне близок процесс спокойный, без нервов. Я не сторонник крика даже если этим пытаются расшевелить какие-то эмоции. Для меня это ненормально.
— Тогда Вам, наверное, сложно в мегаполисе Большого?
— Нормально. У нас такая серьезная нагрузка, в отношения вникать некогда: приходишь, работаешь и уходишь. Класс, репетиции, и не одна, а к ним надо подойти сконцентрированным и собранным, спектакль. Да и театральное пространство Большого раскинулось так широко, что многих редко встречаешь. Мы даже с женой не всегда можем вместе чай попить. Она артистка балета и у нее — свои репетиции.
— А есть ли что-то, от чего отказываетесь из-за профессии?
— Есть два спортивных увлечения — серфинг и сноуборд, которые себе почти не позволяю. Боязно за спину, да и за колени страшновато.
— Какое самое радостное событие в Вашей жизни?
— Рождение сына Николая, сейчас ему два с половиной года. Он появился на свет в день рождения старца Николая Гурьянова.
— Вчера прошла трансляция балета «Сильфида». Ваше отношение к съемкам?
— Съемки для всех нас очень важны, потому что результат останется в истории. По ним следующие поколения будут судить о нас и о спектаклях. Может, сядет мой внук перед экраном, посмотрит и скажет: «А дед-то ничего был».
Беседовала Елена Федоренко, газета “Культура”