Завтра Галина Павловна Вишневская будет отмечать юбилей.
А до этого праздничного события четыре дня примадонна вместе с членами международного жюри прослушивала в Центре на Остоженке участников II и III туров конкурса оперных певцов.
37 молодых солистов из разных стран исполнили довольно сложную комбинацию арий, состоявшую из разностильного репертуара – от Моцарта, бельканто, Верди, Вагнера, веризма, до русской классики и арий ХХ века.
К началу третьего тура предпочтения примадонны обрели настолько твердые очертания, что по решению жюри часть конкурсной программы была сокращена.
Вместо трех арий на III туре конкурсантам предложили спеть одну, выбранную жюри. Л
ауреатство распределили за час итогового голосования: по результатам первую премию (450 000 рублей) получил Алексей Тихомиров (бас), выпускник Центра оперного пения Галины Вишневской, ныне солист “Геликона”.
Две вторые премии (по 210 000 рублей) достались студентам: Алексею Кудре (тенор) из Центра оперного пения Галины Вишневской и Олесе Петровой (меццо-сопрано) из Петербургской консерватории (класс Ирины Богачевой).
Третьи премии (по 150 000 рублей) завоевали баритоны Николай Анисимов (Московский театр “Новая опера”) и Сергей Гордеев (Челябинский академический театр оперы и балета им. Глинки), а также меццо-сопрано Анна Викторова (Московский академический театр им. Станиславского и Немировича-Данченко) и сопрано Наталья Дмитриевская (Ростовский музыкальный театр).
Зарубежных участников отметили единственным спецпризом, доставшимся очаровательной сопрано из Японии Томоко Тагучи.
Лауреат первой премии Алексей Тихомиров ответил на вопросы корреспондента “Российской Газеты”:
– Это ваша первая победа в конкурсе?
– Я никогда не принимал участия в конкурсах, может быть, в силу того, что не чувствовал готовности к подобным состязаниям: не было времени серьезно подготовиться. Впрочем, как и на этот раз: постановка “Бориса Годунова” в “Геликоне”, где я пою Бориса, пала как раз на 18 октября, день открытия II тура. Я спел премьеру Бориса, а на следующий день уже пел на II туре.
Программа оперных арий, предложенная на конкурсе, предполагает домашнюю работу, причем не наскоро сделанную. Я готовился летом. Только то, что прошло через кропотливую черновую работу, проработано в каждой мелочи, может выстоять, как крепкий дом, при любых обстоятельствах. Я в этом убедился на конкурсе.
– Учебная жизнь Центра Вишневской кардинально нарушилась во время проведения конкурса?
– Да, у нас полностью прекратились занятия и репетиции на сцене. Абсолютно все ринулись помогать конкурсантам, хотя бы на организационном уровне, чтобы они знали, где находится буфет, какой класс можно занять для занятий с концертмейстером. Здесь был настоящий муравейник.
– Почему вы выбрали именно этот конкурс? Вам предложила участвовать Вишневская?
– Я сам предложил свою кандидатуру. У Галины Павловны жесткие правила: если ты поступил учиться в Центр оперного пения, то все два года обучения не имеешь права участвовать ни в одном конкурсе. Потому что Вишневская несет ответственность за свой продукт и не хочет, чтобы ее именем спекулировали начинающие певцы или студенты. Она сразу ставит условие: два года затворнической, монастырской работы над собой.
– Вас изменила эта работа?
– Меня – да. Я считаю, что ни в одной консерватории не смогут дать столько, сколько здесь, в Центре. Я окончил очень сильную Казанскую консерваторию, причем два факультета: дирижерско-хоровой и вокальный. Но даже представить себе невозможно, чтобы молодому певцу где-нибудь дали петь партии Грязного, Мефистофеля или Марфы, Иоланты.
– Над партией Бориса вы работали с Вишневской?
– Конечно. Мы репетировали каждую сцену, каждую фразу, даже немые внутренние монологи в те моменты, когда звучит только оркестр. Зачастую вокалисты в это время стоят и прокашливаются. Я помню, как ползал по классу Галины Павловны в сцене смерти Бориса, как старался сыграть эту сцену, чтобы это было восхождение Бориса, тоннель, который приведет его к Господу Богу. И муки его будут услышаны и прощены.
В спектакле “Геликона” мне, конечно, было сложно перестроиться на другую волну. Дмитрий Бертман предложил такой вариант: все уже спето мастерами, лучше Шаляпина все равно никто не споет, поэтому нужен какой-то новый Борис Годунов – “fresh” (свежесть). Традиционно в Борисе играют бешеные глаза, “мальчики кровавые в глазах”, “чур! чур!” – штампы, которые уже не трогают. Задача же Бертмана была в том, чтобы показать в Борисе самозванство. Вместе с Шуйским Борис совершил преступление, и это их общая тайна, они оба во власти. Поэтому царскую шапку Борис получает не столько в “страхе невольном”, а как заслуженную награду, как своего рода Оскар.
– Шаляпин является для вас образцом? Создается ощущение, что вы его очень много слушаете.
– Я из Казани. Это родина Федора Ивановича Шаляпина. Я его голос слушал с семи лет, когда учился в Хоровой гимназии мальчиков имени Федора Шаляпина. Там стоял огромный портрет Шаляпина высотой метров шесть, и я каждый раз, проходя мимо большого мужественного лица Федора Ивановича, такого простого, доброго, чувствовал его энергетику, такую мощную, что иногда даже просто шел постоять с ним рядом.
Нравится или не нравится сейчас кому-то Шаляпин со всеми его плюсами и минусами, это даже не обсуждается. Конечно, он как музыкант позволял себе вольности, вплоть до отклонения от основной тональности и написанных нот. Он был артистом, вносил в партию свое “я”, а потом снисходил до нот.
Но Шаляпин создавал такие образы, что теперь иначе представить эти персонажи невозможно. Его Борис – идеал: даже сейчас, когда слушаешь его на шипящих пластинках, слезы льются градом, душу щемит. По нотам этого не воспроизвести. Надо стать артистом.
Ирина Муравьева, “Российская газета”