Мы следим за знаками. Они существуют, независимо от того, веришь ты в них или нет.
Сейчас музыкальный мир испытывает потрясение и унижение, на уровне военного времени. Концертная жизнь только начинает вставать с колен. Робкие ростки подготовки к новому учебному году, без дат его начала, обсуждаются с надеждами и верой в лучшее. И мы понимаем, что музыкальный мир не рухнул, у него есть иммунитет к внешнему воздействию, даже во время грозных эпидемий.
Но есть необратимые вещи. Сгоревший орган строителя Жирардо начала XVII века в соборе святых Петра и Павла в Нанте – это чудовищный удар по историческим ценностям и по мировой культуре.
Большой орган собора XV века во французском Нанте полностью сгорел
А теперь посмотрим на нантскую трагедию с российской стороны.
Из примерно 250 органов в России, что зафиксированы П. Н. Кравчуном и Е. Д. Кривицкой в книге «Органы России», 150 расположены в Москве, Санкт-Петербурге и прилегающих к ним областях. Остальные сто органов рассеяны по всей стране.
Старейший орган Москвы – 1868 года, Ладегаста, из Российского национального музея музыки (бывший Музей имени Глинки ). В Петербурге есть три маленьких органа – два позитива и регаль XVIII века. Это все. Барочных органов, даже вполовину меньших, чем нантский, у нас нет.
Даже во времена СССР в древнем рижском Домском соборе играл главный орган страны…1884 года выпуска.
Немного вспомним, сколько различных мировых – прежде всего европейских – ценностей привезено было в Россию, в частные коллекции, музеи. От картин Леонардо да Винчи и импрессионистов, до скрипок работы Страдивари. Коллекции Эрмитажа в достаточной мере говорят о прошлых тенденциях сохранения культурных ценностей в нашей стране.
Явление это волнообразное. Что-то пропадает, могут быть потери, произошедшие по разным причинам. Сегодня уже не является секретом утеря в советское время различных церковных ценностей, икон. Многое вывозилось из музеев на нужды «молодой Советской республики». И вывезенное было сохранено, как колокола Даниловского монастыря или коллекция Костаки. Полного перечня мы вряд ли дождемся, поскольку это были тайные операции.
Теперь многое возвращается обратно. Например, яйца Фаберже, различные картины – все это выборочно, явно не по разработанной специалистами-историками программе, а скорее просто соответствует достаточно спонтанным вкусам тех, кто решается заниматься подобными мероприятиями.
Нам, молодому и развивающемуся государству, еще предстоит строить и заполнять музейные пробелы, по крохам собирать сведения о перемещенных ценностях.
Но старинные органы – это то, чего у нас в стране вовсе нет.
Миллионы детей и взрослых играют и изучают Баха и Генделя, Вивальди и Телемана, а главного инструмента тех времен у нас нет. Хотя бы одного. Напомню историю, случившуюся в Московской консерватории, где Л. Ройзман потребовал поставить регистры труб, близких к барочным, в романтический орган Кавайе-Коля в Большом зале консерватории. Вот насколько даже профессионалам хотелось играть на инструменте, близком по звуку к той музыке, которую больше играли на нем играли.
Мы привыкли к тому, что все происходит в строгих рамках госзакупок. Та же история культуры показывает, что основной объём коллекций создавался частными усилиями и коллекционерами. На данный момент у нас нет даже очевидных путей для перемещения исторических предметов через границу. Постоянные препятствия для концертирующих музыкантов, в основном струнников, тому яркий пример.
Российский музыкант пожаловался на повторный штраф по делу о вывозе старинной скрипки
Совсем недавно, во время перемещения тех же яиц Фаберже, были даже изменены таможенные правила, и удивительным образом у нас открылось множество антикварных магазинов со старинной мебелью из Европы. Просуществовала эта система недолго.
В 2006 году Петр Айду предложил мне съездить на латвийскую границу, чтобы забрать остатки от органа, разбитого в кирхе. Мы взяли мехи и виндлады. Орган по объему был чуть меньше, чем в Малом зале консерватории. Он был полностью разбит , а его стоимость примерно оценивалась тысяч в 300 евро. Вполне символичная история. Которую нам и нашим потомкам придется менять.
Поскольку мир сложен. Он именно сложен из многих компонентов и поэтому мы изучаем музыку барокко, а в Японии играют Рахманинова и поют «Подмосковные вечера » и проникновение иных, даже неблизких нам, культур неизбежно и процесс этот постоянен.
Есть осторожное предположение, что чертежи нантского органа все же существуют и надежды на его восстановление имеются.
Очарования же звучания исторических инструментов необыкновенно привлекательно, мы это слышим и видим, что подтверждается развитием концертов на оригинальных музыкальных инструментах разных эпох и притяжением к ним слушателей.
Алексей Ставицкий