Этот текст обязан своим появлением статье “Феномен Дебарга”.
Статья эта, при всей доброжелательности её к пианисту, оставляет внимательного читателя неудовлетворенным: некоторые эпитеты, приложенные к музыкальным понятиям, в ней такие странные, что создается впечатление, будто автор не совсем представляет себе, о чём говорит.
Прежде чем начать, оглядимся вокруг: а что вообще пишут о Дебарге? Пишут ли? Прошёл год после конкурса Чайковского, за который он сыграл много концертов и выпустил диск. Он продолжает быть на виду и собирать залы – так какова же реакция?
Вот он приехал в очередной раз в Россию с четырьмя концертами, в июне 2016. Рейд по медиа-пространству показывает, однако, что, при всей любви к нему нашей публики, за границей пишут больше: больше по объему и качественней по содержанию.
Помимо рецензий на диск, которых столько, что группы поклонников в соцсетях махнули рукой на то, чтобы всё перевести, отзывы в прессе удивляют российского читателя, во-первых, оперативностью: не успел Дебарг вернуться во Францию и сыграть два концерта (на фестивалях в рихтеровском Туре и в окрестностях Женевы), как чуть ли не на следующий день появились рецензии.
Во-вторых, это не отписки! Там читаешь важные вещи, по которым видно, что авторы дают себе труд переплавить эмоции во что-то осмысленное: то укажут, что Дебарг – несравненный музыкальный рассказчик, то впервые произнесут в его адрес слово “аналитичность”.
А как у нас? Рецензий на диск, вышедший в марте, по сию пору ноль. Июньских концертов было четыре, отзывов в прессе появилось два. Оперативностью при этом могут похвастаться пермские журналисты (Дебарг играл на дягилевском фестивале), но, к сожалению, за содержание им нельзя поставить пятерку. Эпитеты там ещё более странные, чем в “Феномене Дебарга”, зато написано очень восторженно. Если прогуляться по соцсетям, впечатление будет более отрадное: народ не молчит, комментариев много.
Обращает на себя внимание одновременно и профессиональный, и эмоциональный отзыв пользователя фейсбука из Петербурга, где автор говорит собственно о содержании дебарговского концерта и находит неизбитые выражения, чтобы это описать.
Кое-что разбросано по форумам. Любопытно проследить при этом, за что Дебарга хвалят. Теперь, когда уже прошла оторопь от самого его появления – что в нём ценят те, кто продолжает его ценить?
Не перестают говорить о гипнотическом воздействии: его игра уносит – часто это приходится читать – в другую реальность. “Не от этого мира”, “он играет о другом”. Говорят о зримости образов (“как фильм смотришь”), о сверхпонятности и одухотворенности музыкального жеста, о необычном – мягком и длинном – звучании рояля в кантилене, о редкой способности слышать и доносить до публики всю музыкальную ткань, разделять её на такие ясные пласты, что иногда слушателям чудится, будто ещё и третья рука играет.
В недавней женевской рецензии появилось выражение “пламенная виртуозность” (наряду с такой же интересной “хирургической”). Из совсем новых мотивов – западная критика заговорила об остром ощущении архитектоники (в сонате Листа). И, наконец, “аналитичность”, на которой хочется остановиться подольше.
В оригинале автор рецензии применил это слово к эпизоду фугато в той же сонате Листа, что вышло довольно туманно, но всё же знаменателен сам факт. Хвалили за вдохновение-красоту-импровизационность, но за аналитичность? ещё никогда. Жаль, автор не уточнил, что он имел в виду. Согласившись, тем не менее, с этим наблюдением, попробуем объяснить, как мы это понимаем. Для этого придется обратиться к сонате Моцарта К.310 (или №8 ля минор), сыгранной 18 июня в Москве и через четыре дня в Петербурге.
Моцарт для музыкантов – как Пушкин для словесников: одновременно и предмет всеобщего поклонения, окруженный атмосферой академизма (культ текста, наличие традиции исполнения/понимания, тома исследовательской литературы), и, с другой стороны, почти для всякого, имеющего слух и привычку слушать классику, это предмет личного отношения – обязательно есть несколько любимых сонат или хотя бы частей, перед их обаянием невозможно устоять, так упоительно они красивы.
Чуть ли не каждый лелеет свою собственную дорогую мечту о том, как это должно быть. Оттого пианист, вынесший сонату Моцарта на эстраду, рискует не угодить никому. Оттого же их почти не слышно на конкурсных прослушиваниях: если нужна классическая соната, то скорее будут играть Гайдна или Бетховена. И даже не потому, что, как принято говорить, “в Моцарте негде спрятаться”: Гайдн писал не менее прозрачно. Слишком высоко напряжение, слишком недосягаем идеал.
Интересно, что подумал бы об этой ситуации сам Моцарт. Тихие музыковеды в книгах говорят нам о том, что клавирные сонаты, может быть, вовсе и не предназначались для сцены.
“…На больших публичных академиях Моцарт, если и играл соло – без сопровождения оркестра – то, как правило, импровизировал: либо вариации, либо нечто вроде фантазии. Сонаты писались в первую очередь для изданий и предназначались для домашнего музицирования многочисленным любителям игры на инструменте, или в качестве инструктивных пьес, создаваемых педагогом-виртуозом для своих учеников.
Сходу оценить композиционное мастерство в сонате мог только коллега-профессионал, поэтому если их и исполняли в концерте, то в узком кругу, среди своих” (Луцкер, Сусидко, “Моцарт и его время”).
Доменико Скарлатти, чей клавирный стиль считается предшественником венского классического, тот и вообще называл свои сонаты “экзерсисами”.
Для Дебарга концерт – это рассказ, как мы уже имели возможность выяснить в марте.
Сонату Моцарта, раз уж теперь всё-таки принято играть это со сцены, он тоже включает в ткань повествования. После Скарлатти, чистого и благоуханного в своих экзерсисах, как в первый день творения, и перед страшным Листом. Именно в Моцарте на питерском концерте прошла в первый раз трещина через мироздание. Прямой катастрофы там не происходит, катастрофа просто невидимо окружает всё, наполняя сам воздух смятением.
“Первая трагическая соната у Моцарта”,
– говорит нам другой музыковед, почтенный Герман Аберт.
Её любят. Так же как любят и говорить о том, что “сами её играли в школе”, текст всем известен, вместе с его казусом первых двух тактов, когда и в первом и втором стоят два одинаковых форшлага, а в музыку эта одинаковость как бы не лезет – один просится из-за такта, а второй в долю.
А у Дебарга получается! Получается их выровнять, и звучит это так естественно, будто иначе и нельзя, второй форшлаг у него как бы зеркальное отражение первого, только первый восходит, а второй нисходит, и от этого создается впечатление “качелей”, замкнутого пространства, между крайними точками которого мечется тема, не находя выхода. Аккорды с секундами в левой руке в это время рявкают по-органному (приводя на память, между прочим, только что прозвучавшие почти такие же кластеры в Скарлатти К.141), невидимая сила гонит тему вперед, сметая её попытку остановиться и перевести дух.
В остановке, в рефлексирующих вздохах, мелодия доходит до фа второй октавы, обнимая тем самым ту самую уменьшенную септиму, за которую автору этих строк так досталось в фейсбуке в связи с мартовским концертом.
Второе предложение, всё возвращается на круги своя, Моцарт то ли нечаянно, то ли нарочно, загадав загадку на двести лет вперед, превращает форшлаг в восьмушку… одновременно в мелодии появляется си-бемоль, Дебарг переключает освещение, воздух становится мягче, и мы отклоняемся в ре минор, впервые вырвавшись за пределы круга, очерченного в первых двух тактах.
Что это, если не аналитичность? Когда человек смотрит в ноты и видит, что, собственно, там написано. Только перед нами была не диссертация, а живая музыка, несущаяся, как будто в паруса ей дует ветер, наполненная трепетом… этот концерт так и запомнился ощущением воздуха, дыхания, упругой музыкальной материи. Неожиданным выходом на поверхность некоего пульсирующего нерва в крохотной связке между главной и побочной, в ледяном сквозняке до минора (приехать из ля минора в ближайший до мажор через дикий до минор – это только Моцарт мог придумать), и этот до минор явился тем волшебным импульсом, от которого шестнадцатые в этой сонате начали свой почти двухстраничный непрерывный бег.
“В побочной партии виртуозность достигает размаха, который никогда до сих пор нельзя было даже предположить у Моцарта,
– пишет обстоятельный Аберт, в который раз восхищая умением музыковедов бесстрастно говорить о страстном (о, эта специфическая стыдливость!),
то, что при этом развитии чувство не становится внешним, показным, доказывает уже излюбленный моцартовский ритм, который у него постоянно обозначает величайшее возбуждение: четыре восьмушки и четверть”.
Всё это мы и слышали прямо перед собой, как ожившую картину. Своеобразные волны летящей горизонтали, которые создал Дебарг в этой побочной, не похожи более ни на кого – он, кажется, один так умеет, и язык здесь умолкает – и это не штампованный эвфемизм для выражения восхищения, а констатация того факта, что всё же не всё можно вербализовать.
Это тот случай, когда лучше всего слушать вместе и переглядываться – то от одного, то от другого. Да что сказать! У него даже когда в репризе те самые шестнадцатые в своем беге вдруг спускаются и касаются контральтового до первой октавы – даже это – событие, ты ловишь вдруг себя на том, что никогда не подозревал, как красив этот неожиданный поворот.
Уменьшенный квинтсекстаккорд в разработке в левой руке оказывается ударом там-тама, выпускающим на поверхность самых мрачных подземных духов… в басу гудят и крутятся вихри, но катастрофы, как уже было сказано, не происходит.
Не произошло её и во второй части, хотя там в середине был момент, когда мироздание покачнулось и начало осыпаться, но пианист, он же демиург этого призрачного мира, остановил осыпь железной рукой. Всё ещё случится во втором отделении, в Листе… Финал, то ли бег от чего-то, то ли задыхающийся рассказ, с “диким и дерзким”, как пишет всё тот же Аберт, концом.
Это то, что касается смысла происходившего. К воплощению, справедливости ради, кое-где можно было придраться, в первой части иногда реял легкий призрак загона, но даже было любопытно отслеживать, как Дебарг с этим справляется, сводя время опять воедино: щелчок, как захлестнувшаяся петля – было такое место в репризе. Однако, всё же опасно.
Восторженные отзывы о сонате Листа можно при желании прочесть в том же фейсбуке, а сейчас у автора исчерпался лимит букв и сил. До новых встреч!
Надежда Ридер