Мы рады представить на oboe.ru новую публикацию новосибирского гобоиста, заслуженного артиста России Евгения Евгеньевича Фёдорова – “Переулок Матвеева”.
В этом очерке автор вспоминает музыкальную школу при Ленинградской консерватории, где он учился в конце сороковых годов, жизнь в интернате при школе и уроки замечательного гобоиста и педагога Георгия Ивановича Амосова.
***
После ужасов блокады на лицах ленинградцев все чаще стали появляться улыбки. Город постепенно возвращался к довоенному образу жизни.
В сентябре 1944 года вернулся из эвакуации и приступил к репетициям симфонический оркестр филармонии, возглавляемый прославленным дирижером Евгением Александровичем Мравинским. Многие музыканты этого коллектива тотчас же приступили по совместительству к педагогической работе.
Когда среди мальчишек города разнесся слух, что музыкальная школа-десятилетка при Ленинградской консерватории объявила первый послевоенный набор учащихся, я неожиданно для себя пошел на приемные экзамены. Сейчас, вспоминая тот поступок, я думаю, что мною руководили покровительствующие мне звезды.
К экзамену я не готовился и не знал, что меня ожидает, послушно выполнял всё, о чём меня просили: повторял голосом услышанные звуки, отбивал пальцами ритм. Сказал, что хочу учиться на виолончели. Строгие экзаменаторы сказали мне, что в класс виолончели я опоздал, но могу заниматься на одном из духовых инструментов — либо на валторне, либо на гобое. Я не знал, чем отличается валторна от гобоя, но звучание слова «гобой» мне показалось загадочнее, поэтому я без тени сомнения, уверенно и громко сказал, что выбираю гобой.
Моя решительность очень понравилась членам приёмной комиссии. Один из них встал из-за стола и, положив мне руку на плечо, попросил открыть рот. Я высунул язык, как это делал в кабинете у врача. Строгий профессор вдруг озорно улыбнулся:
– Язык будешь показывать дирижёру, когда вырастешь, а сейчас покажи мне зубы.
В комнате дружно смеялись. Но мне было не до шуток: мои зубы не отличались ни крепостью, ни белизной.
В школу меня приняли. Я попал в класс гобоя к замечательному музыканту и педагогу Георгию Ивановичу Амосову… Директор школы, узнав, что я потерял в годы блокады родителей и живу в детском доме, отвела мне место в интернате при школе. К счастью, школа не сильно пострадала от бомбёжек и артобстрелов. Мы, ученики, с большим энтузиазмом ремонтировали классы, красили стены, выносили горы мусора из спортивного зала, уничтожали крыс.
По всему переулку из конца в конец сновали ребятишки с музыкальными инструментами в руках.
В конце сороковых годов в интернате жило много ребят, которые впоследствии сделались знаменитыми музыкантами, в их числе пианисты А. Скавронский, А. Ихарев, альтист Ю. Крамаров. Ребята имели цель в жизни, знали, чего хотят, и целеустремлённо шлифовали исполнительское мастерство. Многие просили разбудить их в 5.30 и до завтрака занимались в школьных классах.
За стеной одной из комнат интерната жил известный пианист Бузе. Лёша Скавронский подолгу сидел, прижав ухо к стене, — слушал, как Бузе работает над Лунной сонатой Бетховена. В это время к Лёше никто не смел приближаться.
В другом подъезде дома жила большая и дружная семья известного пианиста и шахматиста М. Е. Тайманова. Иногда я заходил к ним, чтобы поиграть в шахматы с сыном Марка Евгеньевича. Для этого надо было пройти по двору школы, где обитало множество крыс. Марк Евгеньевич охотно показывал шахматные задачки, а его отец, электромонтёр театра комедии на Невском проспекте (театр Акимова), дарил мне контрамарки на премьеры.
Иногда в интернате устраивались подушечные бои — лупили друг друга подушками по голове. Мне изрядно доставалось от старших ребят.
Воспитатели были чрезвычайно доброжелательны и заботливы. Они любили и пестовали каждого ребёнка, проявляя чудеса самоотверженности.
Летом интернат выезжал на Карельский перешеек, чаще всего в Комарово (Келомяки). Около двадцати ребят жили в небольшом двухэтажном домике, который раньше принадлежал известной актрисе Вере Фёдоровне Комиссаржевской. Сейчас в этом здании размещается администрация Дома отдыха ВТО.
Однажды я по собственной инициативе пригласил к нам на дачу знаменитого драматурга Е. Л. Шварца, который жил неподалёку, за железной дорогой. Он пришел в точно условленное время, в конце нашего ужина, и, встав в дверях, густым басом прочёл фрагменты одной из своих чудесных сказок. Сразу было видно, какой это замечательный человек!
Очень жалею, что не разыскал дачу Анны Ахматовой.
А с Д. Д. Шостаковичем мы частенько встречались в лесочке. В те годы там, под соснами можно было найти чернику, и Дмитрий Дмитриевич собирал её вместе с ребятами. Однажды, когда я ехал на велосипеде по лесной дорожке, из кустов неожиданно появился мужчина. Я не успел затормозить и задел его колено передним колесом. Он виновато улыбнулся и вежливо обратился ко мне, мальчишке, на «вы»: «Извините!». Это был Шостакович. Удивительный человек!
В школьном симфоническом оркестре я играл партию 1-го гобоя. Оркестром в то время руководил Исай Эзрович Шерман. Этот человек тепло ко мне относился, хотя я, казалось, ничем не заслужил его расположение. Он расспрашивал меня о моих родителях, интересовался, кто мне делает гобойные трости, что я изучаю в классе по специальности у Г. И. Амосова, давал дельные житейские и творческие советы, иногда угощал пирожками.
Я помню, как вдохновенно репетировал школьный оркестр Первую симфонию Бетховена, Скрипичный концерт Кабалевского (солистка Д. Шнейдерман), концерт для фортепиано с оркестром № 3 Бетховена (солистка М. Юдина), Вальс цветов.
Тех учеников, которые готовили себя исключительно в солисты и отлынивали от занятий в оркестре, Исай Эзрович с иронией называл «лауреатами» и «талантами». Я помню, как скрипач Борис Гутников пародировал Исая Эзровича на одном из школьных вечеров-капустников. Гутников вышел на сцену, прихрамывая, и громко кричал: «Таланты!», «Лауреаты!». Мне показалось, что прихрамывание было бестактностью.
Мать Б. Гутникова работала кастеляншей в школьном интернате, она выдавала ребятам выстиранное бельё. И очень часто Борис занимался на скрипке, стоя на мешках с грязными кальсонами. Это не помешало ему со временем стать скрипачом мирового уровня. Стоя на мешках с нашим бельем, Боря, вероятно, представлял себя на подмостках большого концертного зала.
Я любил общаться с ребятами старше меня.
Марк Эрмлер (будущий дирижёр Большого театра) учился «этажом выше», т.е. был старше меня на один год. Держался он со мною суховато, с чувством достоинства. Его отец — известный в своё время кинорежиссёр Фридрих Эрмлер, и Марик чувствовал своё превосходство над всеми.
Наверное, Фридрих Эрмлер создал много фильмов, но я запомнил лишь один — «Десять сталинских ударов». Творчески контактировать с дирижёром Марком Эрмлером мне ни разу не довелось.
В одном классе с Марком Эрмлером училось много талантливых юношей, в том числе будущий дирижёр Юрий Аранович и будущий композитор Сергей Слонимский — сын писателя Михаила Слонимского. Когда-то я читал одну из книг этого «инженера человеческих душ», но начисто всё позабыл.
В те годы в школе-десятилетке не было классов дирижирования и композиции. Аранович учился на скрипке, а Слонимский и Эрмлер — на фортепиано.
Ну, а в моём классе («этажом ниже») самой талантливой считалась скрипачка Дина Шнейдерман, первая исполнительница скрипичного концерта Д. Кабалевского. Этот концерт впервые был исполнен школьным оркестром под руководством Исая Шермана. Автор присутствовал на всех репетициях и пообещал, что его новое сочинение будет посвящено Дине Шнейдерман.
Однако это своё обещание Кабалевский не сдержал. На титульном листе первого издания появилась надпись: «Ленинско-сталинскому комсомолу», а в последнем издании (после того, как была объявлена борьба с культом личности) стоит посвящение — «Советской молодёжи».
Удивительные зигзаги судьбы выпали на долю другого ученика моего класса — кларнетиста Сергея Василенко. Окончив школу, он забросил кларнет и поступил в консерваторию на факультет музыковедения. И лет через 10 после окончания школы сделался директором нашей же школы. Кто бы мог такое предположить? В годы учёбы он не проявлял ровно никаких организаторских способностей, даже в комсомоле ничем не выделялся. Он никогда никем не командовал, не лез с предложениями, не стремился в вожаки, явно побаивался старших и не обнаруживал волевых качеств. Как, должно быть, ему было трудно руководить учителями, привыкшими видеть в нём своего ученика. На директорском стуле он просидел недолго и вскоре, не выдержав напор интриг, был вынужден подать заявление об увольнении.
Арка «Новая Голландия» — одно из самых красивых мест Ленинграда. С этим местом у меня связаны самые светлые воспоминания. Музыкальная школа и интернат, где я жил шесть лет, размещаются неподалеку.
В школьные времена я чуть ли не каждый вечер бродил по набережной Мойки и разглядывал таинственное сооружение на другом берегу. Там жили пленные немецкие солдаты и что-то мастерили. На тот берег нельзя попасть.
А на нашем берегу, доступном для публики, — территория института физкультуры им. Лесгафта. Иногда зимой я перелезал через высокую ограду с коньками, привязанными за спину, и вдоволь катался на катке института. Накатавшись, я чинно выходил мимо вахтера через парадную дверь и возвращался в школу.
Сейчас, когда я живу так далеко от моего родного города, об арке «Новая Голландия» мне напоминает О. Мандельштам:
Запах камней и металла,
Острый, как волчьи клыки,
— помнишь? —
В изгибе канала
Призрак забытой руки,
— видишь? —
Деревья на крыши
Позднее золото льют.
В Новой Голландии
— слышишь? —
Карлики листья куют.
И, листопад принимая
В чаши своих площадей,
Город лежит, как Даная,
В золотоносном дожде.
Читая эти строки, я как бы вижу и листопад, и изгиб канала, и призрак забытой руки. Девочка, с которой я в то время дружил, любила, чтобы во время наших прогулок я держал ее за руку. Мы уходили в какие-нибудь укромные места, где не было знакомых из школы, и там, глядя на черную воду канала, она объясняла мне закон Ома, и тогда я глядел на ее губы и, напряженный от желания немедленно ее обнять, повторял за ней: «Сила тока в цепи прямо пропорциональна напряжению и обратно пропорциональна сопротивлению». Я сказал ей: «Этот закон о силе моего желания поцеловать тебя. Она обратно пропорциональна твоему сопротивлению». В ответ она положила свою руку мне на плечо, и я понял: «Да!». Закон Ома я сдал на четыре с плюсом.
О преподавателях школы, о воспитателях интерната, о порядках в интернате можно писать целые книги.
От здания школы до театра им. С. М. Кирова (Мариинки) и консерватории — не более десяти минут пешком. В первые послевоенные годы в недостроенном помещении оперной студии консерватории показывали трофейные фильмы. Мы по много раз смотрели «Девушку моей мечты» с Марикой Рокк, «Бэмби» У. Диснея, «Мост Ватерлоо» и «Леди Гамильтон» с Вивьен Ли, «Индийскую гробницу».
С нетерпением ждали, когда будет восстановлено разрушенное во время блокады помещение оперной студии. И, наконец, по школе разнесся слух, что учащиеся и преподаватели приглашаются бесплатно посетить спектакли «Свадьба Фигаро» В. Моцарта и «Кармен» Ж. Бизе, что дирижировать будет либо Н. С. Рабинович, либо Б. Ратнер, что коллектив оперной студии приступил к репетициям «Молодой гвардии» Ю. Мейтуса. Нашему ликованию не было конца.
Мы с Наташей — так звали мою подругу — стали регулярно раз в неделю посещать спектакли оперной студии: «Евгений Онегин», «Фауст», «Перикола», «Царская невеста», «Пиковая дама», «Русалка», «Корневильские колокола», «Иоланта», «Тихий Дон», «Алеко», «Тоска», «Демон», «Риголетто»… Да всего и не перечислить.
В те годы в «Пиковой даме» соперничали два драматических тенора — Ивановский и Кожевников. Наташа ходила только на те спектакли, где партию Германа пел Ивановский, и очень сердилась на меня, когда я хвалил Кожевникова.
Наташа училась на скрипке и ходила на все выступления квартета им А. К. Глазунова, где играл на альте ее любимый педагог В. И. Шер. Я тоже полюбил этот замечательный ансамбль. Никогда не забуду, как проникновенно исполняли музыканты квартет П. И. Чайковского Es-moll, op.30, который особенно нравился моей подруге. Наташа с увлечением учила Концертную фантазию Шера для скрипки на темы из оперы «Руслан и Людмила». Я сожалею, что мне не удалось услышать ее выступление на выпускном экзамене.
В годы, когда я учился в музыкальной школе, наш интернат каждое лето снимал дачу на берегу Финского залива в поселке Комарово (Келомяги). Дача находилась рядом с железной дорогой в бывшем доме легендарной артистки Е. П. Корчагиной-Александровской. Сейчас в этом здании — дирекция Дома творчества театральных работников.
На первом этаже жили мальчики, на втором — девочки. Всего нас было около 20 человек, может быть, немного меньше. А обедали все вместе на небольшой веранде. В тесноте, да не в обиде! Бегали купаться на залив. Иногда ходили на Щучье озеро, где вода неповторимая, какая-то густая, жирная, настоянная на торфе.
Закрою глаза — и вижу залитые солнцем сосны. Подумать только, ведь некоторые деревья помнят и меня в детстве!
Однажды я разыскал дачу драматурга Е. Л. Шварца и по собственной инициативе пригласил его к нам в интернат. Я сказал, что приглашаю его по поручению пионеров и комсомольцев школы. Но это было вранье. Никто мне ничего не поручал. Евгений Львович приятно улыбнулся, узнав, что я видел в театре Комедии на Невском спектакль по его сказке «Тень», и обрадовался, когда я упомянул имя режиссера, поставившего этот спектакль — Н. П. Акимов.
Когда я за ужином объявил, что к нам придет сказочник Евгений Львович Шварц, это было неожиданностью и для ребят, и для воспитателей. Он пришел, не опоздав ни на минуту, остановился в дверях той самой веранды и густым басом прочел одну из своих чудесных сказок.
Анна Ахматова, как и Шварц, жила за железной дорогой и иногда я встречал ее на лесных тропинках. В те годы я еще не понимал, как велико ее значение в русской литературе. Я тогда еще не читал ее стихов. Мне и в голову не пришло заговорить с нею, разыскать ее дачу. Лишь через много лет будучи уже взрослым человеком, отдыхая в том самом Доме отдыха, где когда-то размещался наш интернат, я нашел ее «будку» (так она называла свою дачу). Люди, занявшие после смерти Анны Андреевны эту постройку, разрешили мне посмотреть комнату, где жила великая поэтесса, прикоснуться к железной печке, которую она растапливала, и отпить студеной воды из ее колодца.