Всем известна передовица “Правды” 1936 года, “Сумбур вместо музыки”, об опере Д. Шостаковича “Леди Макбет Мценского уезда”:
“Музыка крякает, ухает, пыхтит, задыхается… Обрывки мелодии, зачатки музыкальной фразы тонут, вырываются, снова исчезают в грохоте, скрежете и визге…
Это игра в заумные вещи, которая может кончиться очень плохо”.
Критика Сталиным оперы, прямая угроза репрессий навсегда запугали композитора. До конца своих дней он носил с собой во внутреннем кармане пиджака вырезку этой статьи. Не забывал.
Менее памятна другая передовица “Правды”, “Балетная фальшь”, опубликованная всего лишь через десять дней после “Сумбура”, о балете Шостаковича “Светлый ручей”.
На сей раз музыку особенно не критиковали. Критике подверглось несоответствие её сюжету:
“В “Светлом ручье”, правда, меньше фокусничанья, меньше странных и диких созвучий, чем в опере “Леди Макбет Мценского уезда”. В балете музыка проще, но и она решительно ничего общего не имеет ни с колхозами, ни с Кубанью”.
https://www.classicalmusicnews.ru/signdates/ballet_falsehood/
В городе Балтиморе, США, где я живу, “Леди Макбет” я видел (и слышал) в нашем оперном театре (одну из главных партий исполнял замечательный русский бас Никита Сторожев, бывший солист Большого театра, лауреат конкурса имени Чайковского). А сюиту из “Светлого ручья” услышал я по местному радио (у нас в городе есть и радиостанция классической музыки, круглосуточная).
Услышал – и не поверил своим ушам. Это что ж, музыка на колхозную тему? О жизни кубанских казаков? Вальс – Штраус настоящий, Адажио – Чайковский, Пиццикато – Делиб, что ли.
Не верите? Так послушайте…
https://www.youtube.com/watch?v=JKyX5CPai7A
Что-то тут не то. Покопался немного, послушал “Болт”, предыдущий его балет, о саботаже на заводе (выбор сюжетов, надо сказать, не из лучших). Вот это – настоящий Шостакович.
https://www.youtube.com/watch?v=2RtKnDwOhyw
Неплохо? А реакция на эту музыку была такова: после то ли одного, то ли двух представлений балет навсегда сняли с репертуара. Это, наверно, мировой рекорд. В чём причина?
Согласно Александру Гауку, дирижировавшему премьерой, примитивный сюжет и отсутствие классических балетных номеров не заинтересовали знатоков балетa. Участница премьеры, ведущая балерина Татьяна Вечеслова писала, что и сами танцоры никогда не встречались с такой музыкой в балете. Им надо было ‘расти’, чтобы научиться её ценить.
Провал “Болта” из-за неспособности советского балета конкурировать с Русским балетом Дягилева был очевиден. Ленинградец Шостакович, не по своей вине, разгромно проиграл бывшим петербуржцам Стравинскому и Прокофьеву.
В студенческие годы Шостакович работал иллюстратором немого кино в кинотеатре; уж он-то знал, как музыка влияет на восприятие зрителем действия на экране или в театре. Не мог он не видеть, что колхозный сюжет и стиль музыки его следующего балета, каким стал “Светлый ручей”, не стыкуются.
Я полагаю, что выбор Шостаковичем музыкального языка “Светлого ручья”, был не случаен; ведь ни в одном из своих предыдущих произведений композитор не имитировал музыку XIX века. По сравнению со “Светлым ручьём”, Рахманинов – чистый декадент- модернист.
На мой взгляд, тому есть только одно объяснение: композитор, видно, решил подшутить и над публикой, и над критикой, и над самими ‘балетными’; вам не подходит моя эксцентричная музыка, вам вальс подавай, па-де-де, танец на пуантах – извольте…
Несоответствие музыки и содержания всегда смешно; вспомните “Фантазию” Диснея, “Танец часов” Понкьелли, где слоны, страусы, крокодилы и бегемоты танцуют в балетных пачках.
И шутить над музыкальными штампами – дело не новое. Пресловутая “Вампука, невеста африканская, образцовая во всех отношениях опера”, русская пародия 1909 года на классическую оперу, до 1927 года шла и в Ленинграде, и в Москве. Шостакович, наверняка, был с ней хорошо знаком.
Что ж удивительного в том, что Шостакович мог решить, втайне ото всех, высмеять балетные штампы и создать свою собственную, балетную “Вампуку”? Традиционная музыка “Светлого ручья” и стилем, и оркестровкой предвосхищает киномузыку композитора. Вспомните хоть его музыку к “Оводу”.
Давайте сравним:
Адажио из “Светлого ручья”. Солист – Борис Лифановский, концертмейстер виолончелей оркестра Большого театра:
Романс из к/ф “Овод”. Солист – Джонатан Карни, концертмейстер Балтиморского симфонического оркестра, где я работаю. (А приехал он к нам по приглашению Юрия Темирканова, тогдашнего нашего главного дирижёра, который знал Карни по Лондону).
Шутка удалась. Успешная премьера “Светлого ручья” состоялась в Ленинграде. Все были довольны: и публика, и критика, и сами танцоры. И, скорее всего, ничего бы с композитором не произошло, если бы не перенесли его произведения в Москву.
Постановка в Большом была делом рисковым; как говорится, пан или пропал. Большой был “придворным” театром Сталина; на него денег не жалели, содержали с размахом. Но и Сталин за ним очень бдительно следил, особенно за новыми постановками. А тут у Шостаковича их было сразу две; “Леди Макбет” была поставлена в Филиале Большого, а “Светлый ручей”- на его главной сцене.
Что дальше произошло, нет нужды повторять. Кроме одной фразы:
“Музыка решительно ничего общего не имеет ни с колхозами, ни с Кубанью”.
В этом товарищ Сталин был глубоко прав. Придраться не к чему – классические формы и социалистическое содержание. А на деле – форменное издевательство, вредительство настоящее.
В театр Сталин ходил, а кино любил. Великий диктатор неустанно контролировал все детали создания советских кинофильмов, от сценария до музыки:
“Все наши композиторы должны начать создавать музыку ясную и понятную, а не ребусы и загадки, в которых гибнет смысл произведения. К тому же надо умело пользоваться мелодиями.
В некоторых фильмах, например, вас берут на оглушение. Оркестр трещит, верещит, что-то визжит, что-то свистит, что-то дребезжит, мешая вам следить за зрительными образами”.
Вождю требовалось кино, где звучит “реалистическая музыка, включая массовые песни”. Нам песня строить и жить помогает.
К моменту появления этих передовиц “Правды”, Шостакович был совсем молодой, обещающий композитор. Пишет он симфонии, балеты всякие; их народу не понять. Но Сталину нравилась “Песня о встречном”.
https://www.youtube.com/watch?v=V5TiyshYd0Q
Значит, может, если хочет. Ему место в кино. Пусть приносит пользу народу. Как Дунаевский.
Исаак Дунаевский, конечно, был замечательным композитором. В своём жанре он был вне конкуренции. Его песни, как и московские “высотки”, стали символaми сталинской эпохи.
“Широка страна моя родная”, “Марш энтузиастов”, “Москва моя” – кто ж их не знает?
И Шостакович его ценил. Об увертюре к кинофильму “Дети капитана Гранта” он писал:
“Эта увертюра — симфоническое произведение большого накала и темперамента”.
Дунаевский был самым знаменитым и удачливым композитором 30-х годов. Когда в 1941 году была учреждена Сталинская премия, он и Шостакович удостоились звания лауреатов Первой степени. Шостакович – за фортепианный квинтет, а Дунаевский – за музыку к кинофильмам “Цирк” и “Волга-Волга”.
А вспомнил я о Дунаевском вот почему. Там, где Шостакович, в глазах Сталина, провалился с работой о кубанских колхозниках, Дунаевский попал в самый раз. “Кубанские казаки” по-прежнему остаётся самым популярным кинофильмом послевоенного периода “позднего репрессионизма”. Вот уж где “балетная фальшь”:
Но музыка…
“Ой, цветёт калина…”:
“Каким ты был…”:
Эти задушевные песни давно уже стали народными. Для композитора и поэта, в данном случае М. Исаковского, нет выше награды. За музыку к “Кубанским казакам” Дунаевский получил ещё одну Сталинскую премию. Правда, Второй степени.
А Шостакович вовремя понял, что Сталину надо; он тут же переключился на музыку для кино.
Писал он быстро: три первые части Пятой симфонии – за три недели, а за пять с лишком лет до начала Великой Отечественной войны он только и написал две симфонии, струнный квартет и фортепианный квинтет. В то же время композитор написал партитуры для семи кинофильмов (а всего их было 36).
Шостакович ведь и сам впоследствии говорил, что своим спасением он обязан киномузыке. Но в песенники не пошёл, за Дунаевским не гнался; после успеха “Песни о встречном” этим уже не занимался. Знал себе цену.
Свою “охранную грамоту” Шостакович всё-таки получил за “серьёзную” музыку, Седьмую, “Ленинградскую“ симфонию. За неё вождь наградил его ещё одной Сталинской премией Первой степени (всего их было пять}. Как “Ленинградская” громыхнула по всему миру, как появился портрет Шостаковича в пожарной каске на обложке журнала “Тайм” – тут уж всё.
Стал он “неприкасаемым”. Ругать – ругали, но трогать не смели.
Когда его, да и других выдающихся советских композиторов, песочили за “формализм” и перестали исполнять, Сталину пришлось лично звонить ему по телефону, уговаривать поехать в Америку, в Нью-Йорк, бороться там “за дело мира”. А Шостакович выставил ему своё условие: снимите запрет на публичное исполнение его музыки и музыки всех коллег-“формалистов” (а это были Прокофьев, Хачатурян, Мясковский). И Сталин его уважил.
Вот как Шостакович себя поставил после “Ленинградской“.
А на коду – маленький курьёз. Знаете ли вы, что и Джордж Гершвин к музыке о Кубани руку приложил? И я не знал. А где-то в конце 60-х годов купил я в Одессе долгоиграющую (помните такие?) болгарскую пластинку оркестровой музыки Гершвина. Эта пластинка была на экспорт в СССР, с титрами на русском языке. И вот там и была “Кубанская увертюра”.
Вы, конечно, поняли; это была “Кубинская увертюра”, по-английски – “The Cuban Overture”. Кубанская – кубинская, какая разница? В общем, как говорят в Америке – Lost in translation (ошибка в переводе).
Григорий Куперштейн, [email protected]