Консерватория открыла сезон в БЗК концертом в честь 100-летия со дня рождения Льва Оборина.
Первый концерт в новом сезоне в Большом зале консерватории дал старт фестивалю, посвященному 100-летию со дня рождения Льва Оборина.
Его организатор – Московская консерватория – похоже, закладывает добрую традицию: восстановить память о выдающихся музыкантах XX столетия.
В прошлом году чествовали Эмиля Гилельса, в следующем – грядет 100-летие со дня рождения Давида Ойстраха. Было бы неплохо что-то сделать и в честь Игумнова, Софроницого, Юдиной, Флиера. Кстати, совершенно необязательно ждать формального, “датского” повода. Сам масштаб личности этих артистов должен притягивать потомков, быть художественным ориентиром, идеалом, если хотите.
В прекрасно оформленном и содержательном буклете, который подготовила Московская консерватория (редактор М. Соколова), подробно раскрываются все творческие ипостаси Оборина – пианиста, композитора, педагога. Рассказывается и о тех фактах, которые мало известны широкому кругу – об увлечении дирижированием (Оборин брал уроки у Сараджева и однажды – у Бруно Вальтера), об ансамблевых выступлениях с Дж. Энеску, И. Менухиным.
О том, что Оборин и как солист, и как участник знаменитого трио (куда входили Д. Ойстрах и С. Кнушевицкий) объездил весь мир, вплоть до Америки и Японии. И это в 1940 – 1960-е годы, когда каждый выезд на Запад утверждался в высших эшелонах власти.
Наконец, Оборин оставил после себя учеников, которые достойнейшим образом продолжили дело учителя. Достаточно назвать только их имена – Владимир Ашкенази, Геннадий Рождественский, Тигран Алиханов, Михаил Воскресенский, Аркадий Севидов.
Все они – участники Оборинского фестиваля, чьи выступления запланированы в восьми программах. В частности, следующий концерт станет презентацией кафедры М. Воскресенского (теперь в консерватории четыре фортепианные кафедры), которая состоится в Музее имени Н. Рубинштейна. А в октябре ожидается приезд В. Ашкенази: он станет за дирижерский пульт консерваторского оркестра.
На открытии в БЗК выступили Тигран Алиханов и Геннадий Рождественский, дирижировавший оркестром Госкапеллы В. Полянского. В концерте, где участвует Геннадий Николаевич, всегда надо ожидать сюрпризов. Не обошлось без них и на этот раз. Первым сюрпризом стала премьера сочинения для симфонического оркестра самого Льва Оборина, бравшего уроки композиции у Н. Мясковского.
Оркестровые голоса “Фантастического скерцо” были обнаружены в РГАЛИ известным музыковедом М. Якубовым, и по ним концертмейстер Госкапеллы Андрей Кудрявцев восстановил партитуру. Всю эту “детективную” историю поведал со сцены в своей преамбуле Рождественский, по обыкновению снабдив повествование колоритными ремарками и лирическими отступлениями.
Публика была в совершеннейшем восторге, и благосклонно затем отнеслась к этой музыкальной редкости. Можно согласиться со словами маэстро, что Оборин обладал большим вкусом к инструментовке. У него получилась эффектная оркестровая пьеса (хотя несколько затянутая по форме), и даже отдельные “знаки” других стилей – Скрябина, Мясковского, Стравинского периода “Жар-птицы” – не казались эклектикой. В конце концов, и сам Мясковский “грешил” дебюссизмами и стравинизмами: вспомнить хотя бы его Шестую симфонию.
Линию колористических находок и причудливой игры продолжил Концерт соль-мажор Равеля, где солировал Тигран Алиханов. Запомнились пикантные джазовые мотивы в первой части, там же – замечательный эпизод (в 22-й цифре партитуры), где на тишайшем пианиссимо шелестела арфа.
Интересную трактовку второй части предложил солист: мерные восьмые в аккомпанементе он сыграл нарочито механистично, чтобы на их фоне развернуть красивейшую мелодию, воспарившую затем над импрессионистической дымкой оркестрового сопровождения. Токкатный финал (равно как и первая часть) был сыгран Алихановым с виртуозным блеском, не потеряв в потоках пассажей французское изящество и элегантную точность туше.
Вторым сюрпризом вечера стала Третья симфония Брамса, которую продирижировал Рождественский во втором отделении. Дело в том, что в последние годы маэстро исполнял в России преимущественно произведения XX века – по большей части раритеты.
Были, конечно, отдельные экскурсы в прошлое, но и тогда Рождественский предпочитал из Бетховена, к примеру, играть малоизвестные кантаты или быть опять же первооткрывателем, знакомя с Кончерто-гроссо У. В. Вассенээра. Конечно, как-то раз он аккомпанировал Второй концерт Брамса Виктории Постниковой, но это было скорее исключением из его правила.
Каким же предстал маэстро в известнейшей симфонии Брамса? Казалось, такому ироничному скептику, как Рождественский, наивная безыскусность переживаний Брамса должна быть чужда. Но дирижер нашел в этой музыке иной, но также органичный брамсовскому стилю модус, подкупив искренностью, открытостью чувств. Интересной и ясно донесенной до слушателей показалась концепция симфонии.
Во многих известных записях (в частности, у сэра Шолти) форма цикла выстраивается в виде арки, где крайние части наполнены драматичными коллизиями, а средние – камерные отмечены исповедальным тоном. Г. Рождественский выстроил симфонию иначе.
С начальных звуков первой части (знаменитые три аккорда-эпиграфа, где зашифрован юношеский девиз Брамса “Свободен, но одинок”) стало ясно, что дирижер не склонен излишне драматизировать события.
Дух Вены, непринужденная танцевальность окрасили атмосферу первой части. Andante стало средоточием умиротворенной созерцательности, а знаменитое Poco Allegretto было окрашено меланхолией, быть может, с ностальгическими нотками, но без открытой экспрессии.
Таким образом, первые три части оказались картинами-настроениями, а главный конфликт, настоящий взрыв чувств, принес финал. Здесь появилось то массивное звучание оркестра, которое, собственно, принято ассоциировать с брамсовским стилем. Волны неистовых фраз, валом накатывавших в кульминации, потом отступили, и в коде вернулась не только тема из первой части, но и ощущение спокойного света, которым были окрашены большинство страниц Третьей симфонии Брамса в интерпретации Геннадия Рождественского.
Евгения Кривицкая, газета “Культура”