Механизм суеты и «Квази-Чайковский» на постмодернистском альбоме московского пианиста и композитора.
21 сентября 2017 в Доме Спиридонова московский пианист и композитор Игорь Яковенко, у которого есть джазовое трио и экспериментальный проект Aphonic, представит свой новый альбом «24 прелюдии», где он обращается к классической традиции.
Альбом выходит на лейбле Fancymusic. Предлагаем вам послушать две прелюдии (№1 и №24) из этого цикла с комментариями автора.
Игорь Яковенко:
“Меня с детства убеждали, что музыка может быть лишь увлечением, которое предполагает наличие «настоящей профессии». Именно поэтому, прежде чем получить высшее музыкальное образование, я окончил Аэрокосмический университет. Никакой космической техникой я с момента окончания университета ни дня не занимался.
Во время обучения (сначала в музыкальном колледже, а затем и в консерватории) я все свое время тратил на оттачивание исполнительского мастерства, так что если и сочинял музыку, то «в стол».
«24 прелюдии» — это мой первый полноценный альбом, на котором, как ясно из названия, собрано 24 прелюдии в 24 существующих тональностях соответственно. Идея написать этот цикл появилась чуть больше года назад, и даже в какой-то момент я установил себе сроки: каждое утро садиться за инструмент и в течение трех часов сочинять одну прелюдию.
Причем изначально в мои планы входило создать 16 прелюдий. Потом знакомый музыкальный режиссер предложил мне написать музыку для одной балетной постановки, и я решил написать еще 8 прелюдий в разных тональностях, которые отлично «присоединились» к первым 16.
Если говорить о структуре, то в их последовательности есть весьма ощутимая драматургия с завязкой, кульминацией и, условно говоря, развязкой. В целом это такой «постмодернистский» альбом: во многих из них угадываются (или не угадываются, но существуют) отсылки к знаковым музыкальным произведениям классической композиторской школы.
В том случае, если я не апеллирую к конкретному композитору, я исследую какой-то прием, как, например, принцип контраста первой прелюдии и второй.
Ближе к середине Чайковский как бы начинает нервничать, впадает в истерику.
Если первая прелюдия — это некоторое гармоническое расшатывание, то вторая представляется такой «вежливой провокацией».В третьей прелюдии я исследую, как первый звук «тянется» и переходит на другую гармонию. Есть такое понятие, как вторая волна звука; таким образом, этот первый звук как бы прорастает в нее.
В шестой прелюдии можно расслышать небольшой отрывок из арии Царицы ночи, исполненный «в обратную сторону», в ней же есть эффект какого-то глитча, как будто исполнитель все время промахивается, такая систематическая ошибка.
А вот, допустим, седьмая прелюдия — это такой «квази-Чайковский». Начинается все протяжной русской народной песней, где-то ближе к середине Чайковский как бы начинает нервничать, впадает в истерику. В целом весь цикл — это такое блуждание по полю из мертвых композиторов.
Тринадцатая прелюдия — это мое понимание фортепианного минимализма. Если попробовать визуализировать эту музыку, я представляю обеденный перерыв в огромной корпорации, когда в какой-то момент толпа выходит на улицу и через некоторое время снова возвращается на свои рабочие места. Механизм суеты.
В пятнадцатой прелюдии я экспериментирую с медленным темпом. Я задаюсь вопросом, как сыграть пьесу, где как будто нет четкого ритма. На самом деле там есть ритм, который ощущается как незвучащий пульс.
Шестнадцатая прелюдия создает контрастную пару с пятнадцатой. Она призвана резко разбудить, возможно, засыпающую публику, это такой «танк», в котором есть четкая аллюзия на «Время, вперед!» Свиридова, и аллюзия эта в некотором роде довольно грубая. Если учесть, что она должна была быть последней, в ней явно есть намек на фатальность продолжения. Но смею заверить: закачивается все хорошо и даже, не побоюсь сказать, радужно.”