В желании понравиться любой ценой присутствует что-то плебейское, а я всегда чувствовала себя королевой. Даже в детстве, когда носила старые, оборванные платья, хотела быть только первой”, – разоткровенничалась прославленная певица в канун своего восьмидесятилетия.
Галина Вишневская давно поведала о себе все, что считала нужным. Любое новое интервью с ней не более чем попытка добавить свежих красок к хорошо знакомому портрету. В преддверии собственного восьмидесятилетия Примадонна оглядывается в прошлое и рассказывает о настоящем.
– Почему так получается: одним фамилии мало, чтобы стать узнаваемыми, а другим имени с лихвой хватает? Произносишь “Галина” – и всем все ясно.
– Хотите, чтобы сама себя нахваливала? Не буду. Никто не ведает наперед, как жизнь сложится. Хотя меня с детства дразнили Галькой-артисткой. Значит, был некий знак, предрасположенность. Кстати, знаете, как мое имя переводится с греческого языка? Спокойствие, безмятежность, штиль на море.
– Явно не про вас сказано, Галина Павловна.
– Нет, морскую стихию люблю. И выросла у бабушки в Кронштадте. А что касается тиши, тут, пожалуй, ошибочка вышла. Скорее мой характер напоминает бурю: налетела, разбросала все в разные стороны и дальше унеслась. Помню, какой яростью клокотала, когда нас с Ростроповичем выгнали из страны, а потом лишили советского гражданства. Окажись в тот момент в моих руках атомная бомба, бросила бы без колебаний: сама погибла бы, но и врагов прихватила…
– А сегодня что-то вызывает у вас столь же бурную реакцию?
– Теперь разум включается. А может, нет таких бредовых ситуаций, как прежде.
– Тем не менее от празднования собственного юбилея в Большом театре вы отказались наотрез, чем многих повергли в шок.
– Да, отказалась. Потому что…
– …шлея под хвост попала.
– И не скрываю: попала. Всегда была нетерпима к тому, что считала неправильным. Наверное, это недостаток мой, но себя не переделаешь. Мне и Слава говорит: “Зачем все время вмешиваешься? Оно тебе надо?” Надо! Никогда не промолчу, особенно если это касается искусства. Ну как я могла стерпеть после увиденного на премьере “Евгения Онегина”? Нельзя так издеваться над классикой! Одним махом плюнули в лицо двум нашим гениям – Пушкину и Чайковскому!
– Оскорбились за них?
– Если хотите знать, именно из-за этой оперы я артисткой стала. В девять лет мать, которую я видела лишь несколько раз в жизни, да и то по большим праздникам, подарила мне патефон и набор грампластинок с записью “Евгения Онегина”. Она знала: больше всего на свете люблю петь. Я послушала оперу и чуть не сошла с ума. Эмоции били через край. С утра до ночи крутила ручку патефона. Меня все потрясло – музыка, стихи, голоса Козловского, Норцова, Кругликовой.
Выучила оперу наизусть, даже попыталась объясниться в любви, позаимствовав у Александра Сергеевича слова. Без зазрения совести перекатала “Я к вам пишу – чего же боле?” и через подружку переправила записку мальчику из параллельного класса, который мне очень нравился. Он единственный во всей школе ходил в настоящем костюме – в пиджаке и брюках. В 1936 году, представляете? Я, например, носила веревочные туфли, которые крючком связала бабушка.
– Избранник ответил вам взаимностью?
– “Онегин” даже не взглянул в мою сторону. Наверное, ничего не понял, дурачок! Как же горько я плакала! Впрочем, дело не в несчастной любви. На сцене Большого театра я дебютировала в этой опере, пела Татьяну. И через тридцать лет ею же завершила оперную карьеру. Правда, не в Москве, а в Париже, где в “Гранд-опера” специально для меня поставили спектакль. И вдруг такая пошлость, которую показывают сейчас… Это выше моих сил!
Неожиданно поняла, что не имею никакого отношения к зданию, где теперь прописался Большой театр. Я двадцать два года прослужила в святом, намоленном поколениями великих артистов месте, а в этом новострое мне нечего делать. Ухожу. И ушла.
– Эффектный жест.
– В моем поступке нет позы или игры на публику. В желании понравиться любой ценой присутствует что-то, извините, плебейское, а я всегда чувствовала себя королевой. Даже в детстве, когда носила старые, оборванные платья. Хотела быть только первой. Так со школы пошло. Хотя училась я не слишком прилежно, не любила сидеть над домашними заданиями. Зато за справедливость боролась отчаянно, грудью бросалась на амбразуру. У меня ведь нет образования, вы знаете? Успела окончить семь классов, и началась война. Школы закрылись. Тетка с тремя сыновьями эвакуировалась на Большую землю, а я решила не уезжать из Ленинграда и вместе с городом оказалась в блокаде. Бабушка умерла, я осталась совсем одна. Лежала в комнате и спала, спала, спала…
Когда думаю о том времени, вспоминаю даже не голод, а дикий, продирающий до костей холод. Всю одежку, которая была в доме, накидывала сверху, спалила все, что горело, в буржуйке, но согреться не могла. Стены почернели от копоти, по углам белел иней…
Наверное, померла бы, если бы не женщины, которые ближе к весне обходили квартиры и собирали покойников. Они увидели, что я еще дышу. Меня определили в противовоздушную оборону, где служили старики со старухами да дети. Несколько сотен нас было. Ежедневно выдавали по четыреста граммов хлеба, и я немного ожила, отогрелась. Снова стала петь, начала выступать перед моряками из Кронштадта. Первым моим гонораром был стакан спирта с тарелкой супа. Да, выпила, а вы как думаете? Это ведь калории, а не пьянка.
В 1944 году поступила в Ленинградский областной театр оперетты. Так началась моя профессиональная карьера. А диплом об окончании Московской консерватории получила лишь в 1966 году, экстерном сдав экзамены. В тот момент уже была народной артисткой СССР.
– Примадонне потребовалась корочка?
– Ростропович заставил. Говорил: “Закончишь петь, захочешь преподавать, а тебе не разрешат, скажут, нет образования”. Слава иногда умеет рассуждать здраво…
– Но это ведь ваши слова, что Примадонной не становятся, ею рождаются.
– Да, лидерству нельзя научиться, это качество не приобретенное, а врожденное.
– И в роли императрицы ощущали себя комфортно?
– Прекрасно! Однажды сыграла Екатерину Великую во МХАТе имени Чехова. Драматической актрисой себя не считаю, но попробовать было любопытно. Это совсем другое искусство! В опере царит диктат музыки, все задано, расписано, вплоть до пауз и ритма речи, а тут пришла на первую репетицию с заранее выученным текстом и стою, не знаю, какую ноту брать. Земля ушла из-под ног, надо что-то говорить, а я не чувствую интонацию, не могу ее уловить. Поняла, что должна сочинить себе партитуру роли. Момент был сложный, хотя постепенно освоилась. Люблю добиваться поставленной цели.
– Это, Галина Павловна, все любят, не у многих получается осуществить задуманное.
– Что делать? Наверное, плохо стараются. Когда я пришла в Большой театр, там было шесть Татьян, по очереди певших в “Евгении Онегине”. Меня взяли седьмой, но я быстро стала первой.
– Чувствовали шипение отставленной за спиной шестерки?
– Никогда не обращала на это внимание, хотя и понимала, что самим фактом своего существования перекрываю дорогу на сцену многим хорошим певицам. Конечно, это было несправедливо, но такая система сложилась в советское время. Люди могли годами сидеть без работы и новых ролей, но цеплялись за театр, боялись потерять место в труппе. Вылетишь из Большого и куда денешься? Поедешь в Пермь или в Воронеж? Вот неплохие артисты и довольствовались малым, соглашались на то, что есть. Другое дело, что я никогда сознательно никому не вредила. И не подличала, как некоторые…
– Похоже, вы ничего не забываете, Галина Павловна.
– Давно всех простила, но сделанное помню. А как иначе? Это часть моей жизни, хотя стараюсь чаще думать о хорошем. Обиды – удел слабых.
– Согласны с выражением, мол, все, что ни делается, – к лучшему?
– Это цитата из “Кандида”. Вольтер был мудрым человеком… Правда, я на любую ситуацию смотрю по-русски: хорошо, что так закончилось, а ведь могло быть и хуже.
– Если бы вас с Ростроповичем не выставили из страны, жизнь наверняка повернулась бы иначе.
– Что ждало Славу здесь, для меня было абсолютно ясно. Он погиб бы. Попросту спился бы. Ему не давали играть, перекрыли кислород, запретив выступать во всех крупных городах, лишив возможности работать с ведущими оркестрами. Более верной удавки и не придумать. Отъезд оказался единственным спасением. Но мы не считали и не считаем себя эмигрантами.
– Тем не менее российский паспорт принципиально не получаете.
– Обе мои дочери и шестеро внуков живут за границей. Ребята имеют американские паспорта и с сильным акцентом говорят по-русски. Конечно, очень огорчаюсь, что они оторвались от корней, но разве дети виноваты, что советская власть так поступила с их родней? Вероломно лишили гражданства, а затем вернули его, даже не поинтересовавшись нашим мнением. Перед фактом поставили. А мы ничего ни у кого не просили – ни в 1974 году, ни шестнадцать лет спустя. Я из газет узнала, что нас, оказывается, снова записали в россияне.
Нельзя торговать паспортами в угоду политическому климату, стыдно… Вне зависимости от того, документ какой страны лежит у меня в сумочке, была и остаюсь русской. И похороненной хочу быть в родной земле. Думаю, местечко на хорошем кладбище нам со Славой дадут, не поскупятся.
– Не торопитесь, Галина Павловна, с этим делом. Вы ведь только новую жизнь начинаете.
– Вы о Центре оперного пения? Да, это главное мое детище на сегодня. Даже поселилась в доме над репетиционными классами. Акустика такая, что в собственной квартире прекрасно слышу, как внизу поют. Если начинают фальшивить или берутся за чужой репертуар, сразу спускаюсь на этаж и навожу порядок.
Удобно руководить: круглые сутки все под контролем. Раньше жила в Газетном переулке и могла доехать до Остоженки за десять минут, а теперь по полтора часа в пробке приходится стоять. Поэтому и на дачу в Жуковку выбираюсь только по выходным, когда в городе машин поменьше.
– Вообще-то про новый этап в жизни я спрашивал, подразумевая съемки в фильме “Александра” у Сокурова.
– Александр Николаевич в прошлом году снимал о нас со Славой документальную картину. Кстати, “Элегия жизни” недавно участвовала в фестивале в Локарно. Словом, закончил Сокуров ту работу и говорит: “Хочу сделать художественный фильм с вами в главной роли, Галина Павловна”. Я принялась отказываться, мол, куда мне? Поздно начинать.
– Прежде никогда не пробовали себя в кино?
– Сыграла Кручинину в “Провинциальном бенефисе” по мотивам произведений Островского, но это было сто лет назад… Попыталась сосватать Сокурову Нонну Мордюкову – великолепная актриса, настоящий кинопрофессионал, не чета мне. Но у Александра Николаевича собственное представление, что именно ему нужно. Продолжал настаивать, мол, сценарий написан специально для меня, и я согласилась, хотя продолжала сомневаться. Героиня не имеет отношения к искусству, обычная бабушка, которая едет в Чечню, чтобы навестить внука, капитана российской армии, и проводит в Грозном три дня.
– А вы сколько там пробыли?
– Месяц. И каждый день снимались по десять часов. Жара стояла за сорок с лишним градусов. Жили на окраине города на территории нашего гарнизона в домиках офицеров ФСБ. Это даже не дома, а вагончики площадью три метра на шесть, где годами ютятся по шесть – восемь человек. Шкаф поставить негде, вещи висят на спинках кроватей. Солдаты размещаются в палатках по двадцать – тридцать человек в каждой. Нары в два яруса…
Лагерь похож на резервацию, за его пределы не выйти. Каждое утро перед выездом на съемки дорогу проверяли минеры. Мы летали по кочкам и колдобинам на страшной скорости: как объяснили мне сопровождающие, чтобы боевики не успели прицелиться и подбить машину. В те дни как раз Басаева взорвали, возросла угроза терактов…
– С Ростроповичем советовались перед поездкой?
– Позвонила ему из Грозного, а до этого говорила, что еду в Минеральные Воды.
– Типа оздоровиться, да?
– В общем-то и не обманула, действительно прилетела в аэропорт Минвод, где меня ожидали две автомашины и пять автоматчиков сопровождения.
– Страшный месяц выдался?
– Меня и Сокуров об этом спрашивал. Честно ответила, что в Великую Отечественную и не на такое насмотрелась, но сейчас другая эпоха, и вид разрушенного города производит очень тягостное, гнетущее впечатление. Наверное, так выглядел Сталинград в 1943 году…
– Чем все закончится в Чечне, по-вашему, Галина Павловна?
– Надо разговаривать с людьми, другого пути нет. Знаете, что меня поразило? В Грозном очень много детей, особенно мальчиков. Вроде бы война, разруха, а чеченки рожают. В тех условиях это сродни подвигу.
– Новых воинов плодят?
– Повторяю, силой на Кавказе ничего не решить, нужно договариваться, только так.
– Когда ваш фильм выходит?
– В конце года вроде бы. Там нет политики, лобовых лозунгов или призывов. И ни единого выстрела. Сокуров предлагает зрителю задуматься и самому сделать выводы.
– Справится ли?
– Народ не дурнее нас с вами. Во всяком случае стала иначе смотреть на многое после поездки. Глаза раскрылись. Как говорится, век учись… А я пока лишь восемьдесят годков отмерила.
– Все впереди, Галина Павловна?
– От жизни я не устала, это точно.
Беседовал Андрей Ванденко (журнал “Итоги”)