Фестиваль симфонических оркестров мира открыл дирижер Джонатан Нотт.
О своей работе в Бамбергском оркестре и в знаменитом Ensemble Intercontemporain, об отношении к современному и классическому репертуару он рассказал в интервью корреспонденту “Газеты” Илье Овчинникову.
– Как вы выбирали программу для московского концерта?
– Мне предложили Третью симфонию Брукнера и Первую Малера, но оркестр бы этого, думаю, не пережил. Слушатели, вероятно, тоже. Поэтому я согласился с Брукнером, а в пару к нему подобрал Вторую симфонию Брамса.
Симфонии написаны в близких тональностях, у Брамса – ре мажор, у Брукнера – ре минор. Кроме того, Брамса при жизни считали антиподом Вагнера, а Брукнер, напротив, им восхищался, и подобное сопоставление кажется мне интересным.
– Хватает ли сейчас у вас времени на работу в опере?
– Увы, почти нет. Я не могу позволить себе работать так, как это часто делается теперь, когда дирижер появляется на последней, хорошо, если на предпоследней репетиции. Хочу работать над спектаклем с самого начала, а это отнимает невероятно много времени.
Однако оперу я не забыл: за годы моей работы в Бамбергском симфоническом мы представили в концертном исполнении шесть опер, среди них “Кольцо нибелунга” целиком. По-моему, это неплохо, учитывая наши записи и турне, а также мою работу с другими коллективами – от Венского филармонического оркестра до Ensemble Intercontemporain.
– Ensemble Intercontemporain вы возглавили в 2000 году, одновременно с началом работы в Бамбергском симфоническом. Сложно ли было совмещать столь разные роды деятельности?
– Дело в том, что договор о моем приходе в Бамбергский оркестр был заключен еще за два года до того, а позже возникло и предложение возглавить Ensemble Intercontemporain – мог ли я отказаться? Нет, хотя это было невероятно сложно: то, чем я занимался в оркестре, не имело практически ничего общего с тем, что мы делали с музыкантами Intercontemporain. И периодически мне казалось, будто речь идет о двух разных людях – один работал тут, другой там, и две эти работы никак не пересекались.
Лучше всего мне запомнилось, как мы с Intercontemporain играли Derive 1 Пьера Булеза. Он основал этот ансамбль, они многократно играли его сочинения под его управлением, и заниматься с Intercontemporain его музыкой – это был совершенно особенный опыт.
В ансамбле я провел четыре года, после чего остался на посту главного приглашенного дирижера. Зато теперь никакого разделения между классическим и современным репертуаром для меня нет: воспринимаю и то, и другое как единое целое и стараюсь передать это ощущение музыкантам.
Скажем, недавно мы играли с Венским филармоническим оркестром Лютославского – для них он оказался непрост, они нечасто занимаются подобной музыкой. Мне же трудно это понять: та же Третья симфония Брукнера, по-моему, абсолютно современна во всех отношениях, тогда как сложность многих современных сочинений явно преувеличена.
– Многие в России с вами не согласились бы: например, когда пять лет назад в Большом зале консерватории вы предварили симфонию Малера сочинением Лигети, часть публики была обескуражена.
– Неужели? Очень жаль, тем более что это сочинение Лигети длится недолго и, по-моему, совсем не трудно для восприятия. Публика боится не понять современный музыкальный язык, хотя он не требует никакого специального понимания.
Мы открываем фестиваль Брамсом и Брукнером, хотя куда эффективнее сочетать классический репертуар с современным.
Например, полгода назад в Зальцбурге я дирижировал двумя концертами для двух фортепиано с оркестром: один принадлежал Моцарту, другой только что написал наш молодой современник Йоханнес Мария Штауд. Уверен, что в подобном сочетании оба сочинения были лучше восприняты публикой, то же могу сказать и об исполнителях, и о себе самом.
Илья Овчинников, “Газета”
