Свой последний концерт Евгений Светланов дал 19 апреля 2002 года в Лондоне с оркестром Би-би-си.
Звучали симфония Чайковского “Зимние грезы” и “Колокола” Рахманинова. А через несколько дней, в канун Пасхи Маэстро ушел.
К тому моменту он уже долго и тяжело болел, и каждый концерт стоил ему титанического усилия воли. А громкий “развод” с Госоркестром, которым он руководил почти 35 лет, стал, пожалуй, самым трагическим фактом не только в идеально успешной биографии выдающегося музыканта, но и в новейшей культурной истории России.
В могучем образе дирижера-титана появились черты гонимого одинокого художника, а сам он терзался чувством обиды.
Светланов навсегда останется грандиозной смыслообразующей фигурой нашей национальной культуры.
Дело тут не только и не столько в том, что он возглавлял главный оркестр страны, или даже в том, что трудом его жизни стала запись полной антологии русской музыки в 110 дисках, а конечно же в невероятном, неохватном масштабе личности и таланта.
О том, каким Евгений Федорович был среди самых близких людей, рассказывают Лариса Мирановна Абелян – не только его однокурсница, но незаменимая помощница в его трудах на протяжении четверти века, а также директор Госоркестра СССР образца первой половины 90-х годов Георгий Евгеньевич Агеев.
— Какой была ваша последняя встреча со Светлановым?
Георгий Агеев: Я уже был директором другого оркестра – “Виртуозов Москвы”. Мы улетали из Лондона в Москву. И один из музыкантов подошел ко мне и говорит: “Только что Светланова провезли”. Я говорю: “Как? Что значит провезли?”. “В инвалидном кресле”, – отвечает. Я был в шоке. Выяснилось, что мы одним и тем же рейсом возвращаемся домой. Он летел, естественно, первым классом. И при посадке в самолет так получилось, что мы все проходили мимо него. Конечно, он всех нас видел.
Несколько артистов ушли от него в “Виртуозы”, а он терпеть не мог, когда люди покидали его по собственной воле. Они думали, что он до сих пор страшно зол, и даже побоялись с ним поздороваться. А я же, конечно, поздоровался. Он схватил меня за руку: “Георгий Евгеньич, ну куда же вы пропали? Что же вас столько лет не было? Я так рад вас видеть!”.
Я увидел человека, которого пожирали метастазы. Он так и не снял темных очков. У него была жуткая щетина, а ведь он всегда бывал прекрасно выбрит. Все это выглядело ужасающе. Но он явно хотел общаться. И стал мне говорить: “Столько лет мы не виделись? Что же произошло?”. Кажется, он искренне не помнил, что мы плохо расстались.
Я в Госоркестре проработал шесть с половиной лет, больше, чем кто-либо из директоров. И Светланов не желал меня отпускать, поэтому в день моего ухода он спровоцировал ссору, чтобы только не прощаться по-человечески… Я пообещал ему, что по возвращении с гастролей по СНГ, которые у нас были сразу после Лондона, я позвоню и приеду. Но когда мы летели из Бишкека, в самолете было объявлено, что сегодня скончался Светланов… Это было через 11 дней после той нашей встречи.
Лариса Абелян: Я была знакома с Евгением Федоровичем сто лет – с консерваторских времен. Мы учились вместе, были большими друзьями. Но на “ты”, должна заметить, мы переходили только в домашней обстановке. Никакого амикошонства не допускали. Я, можно сказать, с 1978 года работаю с Госоркестром. Мы вместе записали сотни пластинок и дисков. Звукорежиссеры менялись, а редактором всегда была только я.
Близкие видели, что он чувствует приближение своего конца. Умирая, он попросил меня отобрать для панихиды что-нибудь из его собственных сочинений, которые, как он грустно заметил, “быть может, прозвучат в последний раз”.
— Вся жизнь Светланова была в искусстве?
Агеев: Думаю, да. Он был довольно ортодоксален по своим вкусам в искусстве. Безумно любил Шукшина, например. Если речь о театрах, то он любил академические, забронзовевшие – такие, как Малый, старый МХАТ или Вахтанговский…
И, естественно, у него была своя иерархия композиторов, которая незначительно менялась на протяжении жизни. Как ни странно, в этой иерархии Малер занимал верхнюю позицию. Помню, я рискнул принести Светланову китчевый фильм Кена Рассела о Малере. Чего там только нет, дедушка Фрейд замучился бы расшифровывать. Какие-то полуголые бабы в эсэсовских фуражках и сапогах… Честно сказать, я опасался, что затея кончится скандалом. А ему фильм понравился… Иногда он оказывался способен сделать шаг в сторону от своего поклонения Малому театру, Козловскому или Неждановой. Но все же он был очень русским во всех своих проявлениях – и как человек, и как художник.
— Любовь к водке была в числе этих проявлений русскости?
Агеев: В те годы, когда я был директором, водки было уже гораздо меньше, чем раньше. Тогда он предпочитал коньяк Martel. Таким образом снимал напряжение после концертов. А уставал он безумно – за один концерт много больше, чем некоторые дирижеры за всю жизнь.
После выступления засыпал в лучшем случае под утро, и поэтому репетиция в девять утра для него была трагедией. Но накануне за столом его можно было застать в хорошем расположении духа, правда, если он сам считал концерт удачным.
— А что значит “Светланов в хорошем расположении духа”?
Абелян: Он громко хохотал. Позволял рассказывать байки и анекдоты, вплоть до фривольных. Когда он был в хорошем настроении, можно было все себе позволить. Он как-то сразу расковывался. Говорил своей жене Нине: “Расскажи, как за тобой ухаживал тот или этот…”
Весело проводили время. Это всегда была такая разрядка – два-три часа после концерта. Он очень был впечатлительный человек. И никогда плохих новостей, во всяком случае, из моих уст он не слышал.
Представляете, каково мне было? Когда работа директора на 98 процентов заключается из плохих новостей. Ведь я должен был хоть что-то из этого до него донести!.. Единственный реальный способ поговорить со Светлановым о делах – это было отправиться к нему на дачу, прихватив бутылку финской водки. Но такую акцию удавалось провернуть не больше двух раз в год. Его жена Нина Александровна очень ревностно охраняла Евгения Федоровича от влияний внешнего мира.
Потому что он часто по неизвестным причинам впадал в депрессию. Не хотел никого видеть, не хотел есть, спать, вообще ничего не хотел. Сидел, закрывшись в темной холодной комнате, и не мог общаться ни с кем, кроме жены. А люди думали, что у него чудовищно плохой характер.
Помню, приезжаем на гастроли в Афины. Светланову, естественно, заказаны апартаменты в самом роскошном отеле. Номер фантастический: анфилады комнат, хрусталь, антиквариат повсюду. Стоит 1500 долларов в сутки. А Светланов ходит из комнаты в комнату и желваками играет. Я вижу, он почти в ярости, сейчас устроит скандал и точно в этой гостинице не останется. Хорошо я заметил скромный отель по соседству. Там в маленькой комнатушке с плотными шторами на окнах, за 160 долларов в сутки, в итоге и остановился великий русский дирижер и был абсолютно счастлив.
— Светланов был неприхотлив в быту?
Агеев: Эстремально неприхотлив. Клетчатые рубашки, ветхая жилетка и “треники” с пузырями на коленях – это его репетиционная униформа. А на концертах он дирижировал, надевая исключительно “счастливые” трусы и носки, даже если они были сверстники Екатерины Алексеевны Фурцевой…
На гастролях питался, как правило, сосисками с зеленым горошком. Теми, что Нина Александровна, чтобы сэкономить и убедить его в своей незаменимости, брала с собой в поездки.
— А как Светланов отпуск проводил?
Абелян: Ездил в Карелию, а в последние годы – в Швецию. Туда, где можно было вдоволь рыбачить и грибы собирать. Эти занятия он обожал. Он часами мог просиживать с удочкой или бродить по лесу, а потом очень ревностно оценивал добычу – свою и окружающих.
Однажды Нина выловила пару огромных лещей. Евгений Федорович страшно завибрировал и тут же объявил, что немедленно идет в лес за грибами. Вернулся счастливый.
Я смотрю на эту высокохудожественную корзину и немею от ужаса. Роскошный гриб фиолетового цвета, изогнутый весь. Я говорю: где ты его нашел? – Я его с березы содрал! Потом рядом мухомор – красная прелесть. И другие поганки – белые, цветные…
Я ему: Женечка, из этого ничего нельзя кушать. Он говорит: Нина, я это все буду есть! Она говорит: да-да, хочешь умереть уже здесь? – Я не умру! Вот так проявлялся его дух противоречия и бешеное упрямство.
— Как вы думаете, именно этот дух противоречия погубил под конец жизни Светланова его отношения с Госоркестром?
Агеев: Светланов был очень упрямый человек. Целеустремленный, упертый, не умеющий идти на компромисс и абсолютно не желающий меняться. Он очень тяжело переживал 1990-е годы. Он не вписался в новую эпоху. Надо четко представлять, кем он был в советские времена. В 26 лет он попал в Большой театр. В 30 с небольшим для него специально была придумана должность главного дирижера Дворца съездов – чтобы поднять его статус.
Как только появилась возможность сменить Мелик-Пашаева в Большом театре, он в 1962 году его сменил. Правда, провел там всего два года, потому что отродясь не был дипломатом. А что такое существование среди этих сволочей? Сплошь лауреаты, народные артисты, и все требовали для себя премьер, особых условий, привилегий. Он ничего этого не мог и не хотел делать. Но очень быстро в его жизни возник Госоркестр…
И каждый раз, когда ему что-то было надо, кто-то из секретарей ЦК КПСС или министр культуры это организовывал да еще на блюдечке с голубой каемочкой. Советская власть умела ценить своих гениев.
А в 90-е выяснилось, что все стоит денег, и немаленьких, и Светланов теперь лично должен выбивать средства. А коллектив в 120 человек постоянно недоволен и бунтует. К такому повороту событий Светланов, конечно, не был готов. И печальный финал был предсказуем…
Мария Бабалова, “Известия”