Ballet Insider взял интервью у одного из самых известных московских дирижеров, поговорив о балете и не только.
Известный дирижер, Феликс Коробов , балет не только дирижирует, но и любит. Балетная жизнь в театре главного дирижера Муз. театра им. Станиславского и Немировича-Данченко началась десять лет назад, когда он в первый раз продирижировал спектакль «Золушка» Сергея Прокофьева в постановке Олега Виноградова.
Дальше список пополнялся с неимоверной скоростью:
- 2007 — «Чайка» на музыку Д. Шостаковича, П. Чайковского, А. Скрябина, Э. Гленни, балетмейстер Д. Ноймайер,
- 2008 — «Каменный цветок» С. Прокофьева, балетмейстер Ю. Григорович,
- 2009 — «Неаполь» Н. В. Гаде, Э. М. Э. Хельстеда, Х. С. Паулли, Х. К. Лумбю, хореография А. Бурнонвиля,
- 2009 — «Маргарита и Арман» Ф. Лист, хореография Аштон,
- 2010 — «Маленькая смерть. Шесть танцев» на музыку В. А. Моцарта, балетмейстер Й. Килиан,
- 2010 — «Затачивая до остроты» — Вивальди, хореография Йорма Эло,
- 2011 — «Русалочка» Л. Ауэрбах, балетмейстер Д. Ноймайер,
- 2014 — «Татьяна» Балет Джона Ноймайера на музыку Леры Ауэрбах,
- 2014 — «Манон» Балет МакМиллана на музыку Массне, «Лебединое озеро» – Бурмейстер, «Ромео и Джульетта» – Васильев, «Дон Кихот», «Па-де-Катр», «Вальпургиева ночь», «Призрачный бал» – Брянцев, «Штраусиана» – Бурмейстер.
— Когда Вы в первый раз дирижировали балет?
— Если не считать отдельных номеров в гала-концертах, с которыми так или иначе сталкиваются все дирижеры, то первым спектаклем, которым я продирижировал в театре было «Лебединое Озеро», а первая постановка — наверное виноградовская «Золушка» — и то и другое в нашем театре.
Вообще я совершенно «необычный» главный дирижер – я люблю балет и с удовольствием веду балетные спектакли. Не говоря уже о том, сколько названий в нашем репертуаре мной поставлены.
Если серьезно, то помимо действительно «дансантной», «подножной» и откровенно плохой музыки многочисленных композиторов, часто объединяемых дирижерами в одно имя «Пуни», в балете множество чудесной, шикарной и фантастической музыки – Чайковский, Шостакович, Стравинский, Прокофьев – это абсолютные музыкальные шедевры, соприкоснуться с которыми в их реальной жизни – то есть в театре для которого они писались – большое счастье и удовольствие.
Ну и потом , что может быть красивее шикарно поставленного и великолепно станцованного белого пачечного балета?
— Ваша манера дирижирования в балете и в опере разная?
— Тут два момента. Первый в том, что по большому счету нет никакой разницы в дирижировании оперой, балетом, опереттой или симфонией – принципы развития музыкального материала, отношение к музыкальной ткани, звучание оркестра – везде одинаково. Не существует в музыкальной интерпретации «высоких» и «низких» жанров. Соответственно, что касается музыки – нет разных «методик» или разных «манер».
Другое дело, что в силу специфики самого жанра, дирижер балета (очень не люблю выражение «балетный дирижер») — это отдельная и весьма сложная профессия, которой, конечно, нужно учиться – хотя бы для того, чтобы разговаривать с танцовщиками и балетмейстерами на их языке понимая друг друга.
Это другой мир, другая специфика, другие навыки — нельзя просто так «взять и подирижировать балетом». Мне повезло – я сотрудничал с выдающимися балетмейстерами и профессионалами высочайшего класса. Многие потрясающие танцоры и балерины – мои друзья, с которыми во время постановок съели не один пуд соли и пролили просто цистерны пота. Мне помогали и наши чудесные педагоги-репетиторы и концертмейстеры в классе.
И очень-очень постепенно я стал понимать балет, ощущать его не только через музыку, но и видеть взаимодействие музыки и хореографии, музыки и танцоров, различать их индивидуальные черты и возможности.
У дирижера в балете очень много задач. И за этими многочисленными иногда чисто техническими задачами никогда не должно забываться, что при всём «удобстве» для танцоров и «правильности» для хореографии – всё равно из ямы должна звучать Музыка, Эмоции, Чувства. Иначе, как это ни странно, спектакль всё равно будет чуть-чуть ущербным.
— Вечный вопрос о музыке и балете: как вы считаете, во время спектакля дирижер должен задавать удобный темп для артиста или обязан играть точно по нотам, так, как написал композитор?
— Это, увы, весьма красивая и не менее спекулятивная тема. Часто слышишь от моих коллег: «Чайковский так не писал, я так играть не буду» и прочие подобные высказывания.
На самом деле Чайковский знал, куда он приносит свою партитуру, так же как и Прокофьев, и Шостакович… И, кстати, Стравинский, которому Дягилев говорил – «вот здесь мне не хватает четырнадцать секунд — допишите» — и Стравинский совершенно спокойно дописывал эти необходимые для хореографа секунды.
А знаменитые бесчисленные вставные вариации «Спящей Красавицы»? Они писались под конкретных балерин (более того, у каждой из них особенно хорошо получались какие-то одни движения – у кого-то фуэте, у кого-то кабриоли – вот и писалась необходимая музыка), потом балерины менялись, уходили, попадали в опалу, менялись и вариации.
Но мы отвлеклись. Очень важно, когда балетмейстер-постановщик спектакля – нового спектакля – с самого начала работает в тандеме с дирижером. Таким образом уже изначально решаются многие проблемы, и закладывается основа будущего бесконфликтного существования спектакля.
Конечно, когда я веду спектакль, я всегда смотрю на сцену. В этом особенность дирижера балета – если ты досконально знаешь хореографию, то всегда можешь и помочь танцору, и не дать развалиться спектаклю на сотню маленьких гала-концертов, сохраняя его целостность и форму. Это не значит, что всегда нужно играть как «удобно».
После премьеры нашей «Чайки» Джон Ноймайер написал на первой странице партитуры «Феликс! Только никогда не слушай танцоров!» и, кстати, повторил эту надпись спустя много лет на партитуре «Татьяны».
В этом тоже что-то есть, ведь со временем спектакль постепенно становится другим: меняются темпы, забываются «настроения», иногда тем или иным артистом изменяется или упрощается «под себя» хореография, и часто дирижер становится тем самым «бескорыстным хранителем» спектакля.
Кстати, в моей жизни были случаи, когда балетмейстеры меняли хореографию после того как я предлагал им чуть другое, непривычное им на слух и неожиданное прочтение партитуры – правда, это действительно великие Джон Ноймайер и Юри Вамош.
— Вы работаете в Музыкальном театре Станиславского с 1999 года. Что за это время изменилось к лучшему, а что хотелось бы добавить в репертуарную жизнь?
— Театр на моем веку пережил несколько эпох. И дело не в том, какая из них хуже или лучше. Все они были интересны, у каждой было свое лицо.
Я пришел в театр, когда еще работал Дмитрий Александрович Брянцев. При нем была феноменальная труппа, объединенная общей волей балетмейстера-педагога, балетмейстера-лидера. Театр очень тяжело переживал потерю Брянцева. После стольких лет работы в собранном, как кулак, коллективе было сложно найти новое направление развития. Именно грамотная политика Владимира Урина, который стал приглашать современных талантливых балетмейстеров, обеспечила театру новый плодотворный период.
Именно тогда впервые появился в нашем театре Джон Ноймайер со своей «Чайкой». Конечно, это был прорыв, спектакль, абсолютно меняющий сознание. Все было новым для театра и артистов – пластика, мышление, отношения на сцене.
Потом появились Килиан, Эло, Дуато и вместе с тем – абсолютная и совершенная классика, «Каменный цветок» Григоровича. И театр снова задышал и начал получать удовольствие от работы.
Что касается «добавить» — давно мечтаю поставить «Спящую Красавицу». Наверное, это пока единственное название из неосуществленного.
— В вашем творчестве есть такая особенность – вы дирижируете балетные и оперные спектакли с парными сюжетами: балет «Татьяна» и опера «Онегин», балет «Дама с камелиями» и «Травиата». Только что составилась новая пара – Балет Макмиллана «Манон» на музыку Массне и собственно опера Массне «Манон», премьера которой только что прошла в театре.
— Да, так получилось, но случайно получилось, красиво, как мне кажется…
Гениальные романы вдохновляют на создание спектаклей и балетмейстеров и композиторов в равной мере. Но если в случае с Дюма и Прево все достаточно просто, то что касается пары «Евгений Онегин» и «Татьяна» следует, всё-таки, упомянуть о главном: на многих пресс-конференциях, обсуждениях, репетициях Джон неоднократно говорил и повторял до бесконечности одно и то же, но, к сожалению, многими так и не был услышан.
Спектакль «Татьяна» это не иллюстрация романа «Евгений Онегин», не пересказ сюжета и не попытка понять «наше всё». Это впечатления хореографа Джона Ноймайера от прочтения романа Пушкина «Евгений Онегин» — именно впечатления конкретного человека, конкретного Художника!
Это крайне важно, особенно для тех, кто приходит «глазами почитать роман» и недоволен тем, что не увидел заученного на уроках литературы «отношения». К слову сказать, Джон феноменально знает и разбирается в романе Пушкина, и мне было очень интересно во время работы смотреть на «Евгения Онегина» его глазами.
— Вы не раз говорили, что для вас самое главное, чтобы постановщик точно знал для чего и зачем поставлено то или иное действо. Случалось ли, что ответа на эти вопросы не было, но дирижировать приходилось?
— Я, наверное, очень счастливый человек (или это просто везение), но я никогда не делал того, что не хотел. Это касается всей моей работы. Я делаю то, что мне интересно и с теми, с кем интересно.
Кто-то из журналистов даже пустил такой слух, что Коробов коллекционирует балетмейстеров. Мой первый балет был поставлен с Виноградовым, три балета с Джоном Ноймайером, Иржи Килиана, Юрия Григоровича, Юри Вамош, Эло. Уровень работы этих хореографов, уровень спектаклей – уникальны. И творчество, и процесс работы над балетом с каждым из них бесценен для меня.
— Если говорить о персоналиях, есть ли артисты, с которыми спектакль проходит более вдохновенно?
— Конечно! И дело не в том, что есть для тебя «удобные» или «неудобные» артисты. Кто бы ни танцевал в данный момент – ты обязан помочь, сделать так, чтобы человеку на сцене было комфортно и спокойно (специально здесь не употребляю слово «удобно» — это о другом).
Вообще, атмосфера на сцене, в яме – это пятьдесят процентов успеха спектакля. Именно поэтому я до сих пор провожу много времени в репетиционных залах, захожу перед спектаклями не только на репетиции, но и на класс – почувствовать настроение, в каком душевном состоянии мои сегодняшние «премьеры», насколько уставшие или полные сил, сговорится не только о темпах, но и том, что называется «интерпретация».
В театре нами вместе сделано очень много серьезных работ. Это те «человекочасы», которые не проходят просто так. С кем-то у меня сложились очень теплые отношения, с кем-то мы понимаем друг друга так, что даже не нужно обговаривать темпы – мы просто чувствуем друг друга, с кем-то очень теплая дружба связывает уже многие годы.
Труппа обновляется все время. Я всегда с гордостью говорю, что дирижировал еще Маргарите Дроздовой! Это была наша с ней большая афера. В театре праздновался ее юбилей, была красивая программа, танцевали ее ученики. Мне хотелось сделать ей оригинальный подарок, и мы нашли уникальную запись, черно-белую хронику, где она танцует «Умирающего лебедя» Сен-Санса.
И мы придумали такой фокус: на сцену опустили экран, дали проекцию её Лебедя, а я, глядя на экран, играл ей на виолончели. Было безумно сложно совпасть с записью, и когда по музыке совпали даже последние шаги, зал взорвался аплодисментами.
Вообще, Маргарита Дроздова – олицетворение молодости. Молодость человека – это не дата в паспорте, это отношение к жизни. И в 20 лет можно быть стариком и прожить тусклую жизнь. Синьора Маргарита (как называли ее рабочие сцены в Генуе) – феноменальная женщина! Пример человека, которому интересно жить и который любит свое дело.
Маргарита Дроздова: «Наш зритель привык к широте русской души»
— Раз уж речь зашла о поколениях: сейчас артисты другие?
— Я не люблю этих разговоров о том, что раньше было лучше, чем сейчас. Каждое поколение талантливо по-своему, во всяком поколении есть гении и есть бездари. Главное — что после этого поколения останется в памяти.
— У вас остается время на что-то еще, кроме музыки?
— К сожалению (или к счастью), у нас такая профессия, что ты не можешь прийти домой, выпить пива, сесть перед телевизором включить футбол и отключить голову. Профессия все время держит, так или иначе ты оцениваешь спектакль, который прошел, а в голове уже крутится следующая репетиция. Поэтому времени на досуг в традиционном понимании нет.
Но, наверное, мое хобби – это жизнь, а это гораздо более широкое понятие чем работа – это и друзья, и чтение, и живопись, и теннис, и путешествия. Я просто люблю жить!
Алиса Асланова, balletinsider.com