Вышла книга о дружбе Мечислава Вайнберга и Георгия Свиридова.
В этом документальном повествовании (издательство «Композитор», СПб., 2023) интригует уже название: «Мечислав Вайнберг и Георгий Свиридов: переплетение судеб».
Что может быть общего у столь разных композиторов? У варшавянина Вайнберга, спасшегося в России от холокоста, работавшего в симфонических и камерно-инструментальных жанрах, — и у «курского соловья» Свиридова, с юных лет нашедшего себя в вокально-песенной стихии, от симфонизма же в итоге полностью отошедшего, а если и писавшего для оркестра, то так, будто перед ним хор, для которого надо создать песню без слов?
Какое переплетение — между судьбами изгнанника-пришельца, едва не сгинувшего в сталинских застенках и на всю жизнь усвоившего, что держаться надо тише воды ниже травы — и выходца из российской глубинки, с подачи самого Шостаковича доросшего до руководства Союзом композиторов России (правда, на очень недолгий период)?
Наконец какие точки пересечения — у еврея, всю жизнь ощущавшего национальность как знак бескомпромиссной, порой жестокой судьбы, — и всегда (по крайней мере номинально) остававшегося в родном культурном окружении русского музыкального художника? Ответы находим в книге известного петербургского музыковеда (и, кстати, племянника Свиридова) Александра Белоненко.
Мечислав Вайнберг — потомственный музыкант, с юных лет демонстрировавший феноменальную одаренность, блестяще окончивший Варшавскую консерваторию у главы национальной фортепианной школы Юзефа Турчиньского. Но и Свиридов, сын почтового служащего из провинциального Фатежа, с младых ногтей горел страстью к музыке, стал гордостью Ленинградской консерватории, любимым учеником Шостаковича.
Правда, третьи десятилетия их жизней внешне весьма различны: Свиридову пришлось «просто» уехать в Новосибирск в военную эвакуацию, Вайнберг же, единственный из своей родни, чудом избежал гибели, в последний возможный момент перейдя польско-, точнее уже германо-советскую границу.
Вхождение в ближний круг Шостаковича, познакомившее и сдружившее Мечислава и Юрия (имя Георгий появится в 1950-е, во избежание путаницы с другим Юрием Свиридовым, писавшим малозначительные эстрадные песенки), стало первой «областью пересечения», яркими свидетельствами которой остались, например, Трио Свиридова и Квинтет Вайнберга, индивидуальные по тону, но явно говорящие о нахождении в поле обаяния автора «Ленинградской симфонии».
Еще более сблизило друзей выпавшее на их (а также Шостаковича и большинства ведущих советских композиторов) долю общее испытание — кампания борьбы с формализмом, как это именовалось в партийных документах, а по сути — со всяким честным, не лакирующим жизнь отражением ее разломов.
Но если грандов, прежде всего Шостаковича, было невозможно «отменить», да они и были нужны официозу — в первую очередь для создания помпезных, роскошно омузыкаленных киноэпопей, то по тем, кто не оброс подобной броней, каток прокатился по полной.
Свиридов (к тому времени автор знаменитых пушкинских романсов и многих других прекрасных сочинений) остался практически без заказов и порой просто не знал, на что прокормить семью. Из сотен цитируемых в книге документов выберу такой:
«Всем известно, что за свои большие заслуги в области музыки композитор Свиридов получил высокое звание лауреата Сталинской премии (за Трио — С.Б.). Но что после этого произошло со Свиридовым? Композитор Свиридов не продолжал идти по тому реалистическому пути, который наметился в том произведении… и подумал, что это высокое звание позволит возвратиться опять к тому любимому детищу, которое вскормило его, т.е. формализму».
Столь корявое по слогу, примитивное по аргументации и оскорбительное по тону поношение было высказано председателем Ленинградской организации Союза советских композиторов Соловьевым-Седым в июне 1950 года, и относилось оно к еще недописанной, существующей пока только в одной из намеченных частей Симфонии Георгия Васильевича.
Надо ли говорить, что партитура так и не была окончена, и мы, возможно, лишились одного из шедевров (если вспомнить успех студенческой Первой симфонии и последующих, пусть немногочисленных, но изумительно красивых симфонических опусов композитора — Маленького триптиха, особенно же сверхпопулярной «Метели»).
Еще тяжелее пришлось Вайнбергу, который с ранних своих работ композиторских проявил интерес к еврейской фольклорной интонации. До поры до времени это не осуждалось, но с убийством главы Еврейского антифашистского комитета Соломона Михоэлса кольцо опалы стало сжиматься — ведь Мечислав Самуилович был еще и зятем Соломона Михайловича. Так Вайнберг в феврале 1953 года оказался в заключении, и неизвестно, чем кончилось бы дело, если бы не смерть Сталина.
Однако еврейство Вайнберга важно не только как источник его жизненных вызовов, но и как качество, ставшее предметом высочайшего уважения со стороны Свиридова. Тут я, вслед за Александром Белоненко, возможно, вызову удивление тех, кто имеет поверхностное представление о личности Георгия Васильевича.
Не секрет, что в некоторых кругах его принято считать убежденным антисемитом, в подтверждение чего обычно приводятся резкие цитаты из книги «Музыка как судьба», собравшей поздние дневниковые записи композитора. Но, во-первых, то лишь часть дневников, и далеко не основная. Во-вторых, Свиридов даже в этих резкостях исходил исключительно из дел критикуемого: осуждаемым для него был не состав крови, а неискренность, дурной вкус, непрофессионализм.
Верность же национальным корням, сознание своего единства с общей народной судьбой, наоборот, в его глазах служили одним из знаков высшего художественного качества. Он находил его, например, в творчестве великих немецких композиторов — Бетховена, Брамса…
И потому же испытывал глубокую симпатию к музыке Вайнберга, чему свидетельства — выступления на обсуждениях произведений Мечислава Самуиловича в разные годы. Наверняка этих свидетельств было больше — в письмах, которыми обменивались друзья, но голос Свиридова в них, увы, не сохранился — опасливый Вайнберг уничтожил свой архив.
“Уводили со сцены”: внук Хренникова изучил репрессированных при Сталине музыкантов
Зато не сделал этого Свиридов, благодаря чему мы имеем самые, быть может, проницательные оценки творчества Георгия Васильевича, до каких не дорос ни один музыковед:
«Музыка твоя выше мод, стилей, манер, борьбы всяких камарилий,
— писал Вайнберг.
— Во все времена она должна быть сочинена естественно и искренне. А это твой главный козырь! И если 2000 слушателей, затаив дыхание, так слушают тебя — это значит: музыка эта не только хорошая, но и высокая… Я могу только одну аналогичную фамилию найти среди известных мне композиторов. Это был сочинитель, который при таком же аскетизме средств и как будто нарочито простейшей фактуре добивался наивысшего художественного эффекта. Это был Шуберт».
Еще удивительнее, что точно так же, как Вайнберг благодаря своей еврейской особости, Свиридов из-за корневой русскости в эпоху космополитичного усреднения чувствовал себя все более одиноким. Творчески, а стало быть и человечески.
И дружба двух композиторов на склоне лет стала для каждого из них особенно важной опорой. В последний раз Георгий Васильевич навестил уже не встававшего с постели Мечислава Самуиловича совсем незадолго до кончины. Да и самому ему было суждено пережить друга лишь на неполные два года. Так даже даты жизни, почти не отличающиеся у них, говорят близости, переплетении судеб.