Илья Кухаренко наблюдал за постановкой опер Чайковского и Стравинского в Teatro Real.
Предновогодняя Мадридская опера встречала праздношатающихся туристов неприветливо закрытыми дверями. Никаких тебе «Щелкунчиков» или новогодних «Огоньков». Все серьезно. Три недели паузы на репетиции ответственной премьеры. Какие ёлки, у нас Селларс и Курентзис!
Внутри начиненного по последнему слову техники здания старинного Королевского театра все куда интереснее. Идет работа над двойной премьерой одноактовок «Иоланты» и «Персефоны», соединенных в один спектакль. В недалеком будущем он будет перенесен на сцену Большого театра.
Очень трогательный Питер Селларс в фирменной жилетке, цветастой рубахе с несколькими рядами индийских бус в тон обнимает всех входящих, знакомых и незнакомых, с радостным: «Hello great man!»
Теодор Курентзис, восседая на треножнике, подобно пифии, пытается донести до хора, состоящего из певцов самых разных национальностей (география этого коллектива простирается от России до Кубы), мистическое значение музыки Чайковского и штрихует партитуру мельчайшими нюансами.
Пианиссимо суль фиато, потом крещендо на полтакта, а затем пианиссимо субито: «Это молитва! Мы должны передать это ощущение, эту мистику!» Участницы хора смотрят на него любопытно, весело и недоверчиво, но постепенно обретают мистический запал.
Но более всего удивляет листок явно набранных на компьютере нот, аккуратно вложенный в партитуру «Иоланты». Это Херувимская Чайковского, которая по идее Селларса (именно его) должна стать кульминацией сцены прозрения Иоланты и зазвучать сразу после ее слов: «На небе Бог! Я пред тобою, Боже!»