5 октября 2007 года на Новой сцене Большого театра состоится первая премьера сезона – опера Чайковского “Пиковая дама” в постановке режиссера Валерия Фокина и дирижера Михаила Плетнева, дебютирующих этой работой на оперной сцене.
Накануне премьеры Михаил Плетнев ответил на вопросы обозревателя “Известий” Марии Бабаловой.
— Каковы ощущения, когда делаешь ставку на “Пиковую даму”?
— Ставку надо делать на туза. Для меня это попытка приблизиться к шедевру Чайковского, который безграничен. Что-то получается, что-то не очень. Честно сказать, пока проблем полно. Я во многом строил бы работу по-другому. Но в Большом театре я гость, и мои полномочия ограниченны.
— Вы ощущаете себя дебютантом?
— Не могу так сказать. Я делал много опер, правда, в концертных исполнениях. Конечно, оперная постановка – это сложный механизм, где оркестр – лишь одно из колесиков. Там все должно взаимодействовать: хор, солисты, сценография, режиссура и многие другие вещи. Все это находится в огромном пространстве, и свести составляющие в единое целое – задача крайне сложная.
— Принято считать, что дирижер и режиссер – антиподы в оперном театре. Как вам работается с Валерием Фокиным?
— Очень хорошо. Он человек интересный. Мы встречались перед тем, как начать работу, чтобы понять, насколько наши позиции совпадают. Только после того, как я выяснил, что именно его интересует в этой опере, я дал согласие на совместную работу.
По крайней мере его режиссерская трактовка лишена эффектов ради эффектов. Или тех банальных гадостей, которыми сегодня пытаются завлечь публику в театр. Он очень много работает с певцами, будто с драматическими актерами. Каждое движение, о котором он просит певцов, вытекает из музыкального посыла.
— У вас много дирижерских привношений – редакторской правки – в партитуру Чайковского?
— Очень много. Сплошь и рядом.
— Какие именно?
— Ничего конкретизировать не стану. Пусть публика слушает.
— Как вам работается с такой огромной и пестрой командой, как труппа Большого театра?
–Нормально. Меня раздражают лень, нерасторопность и равнодушие, но, если кто не хочет работать, мы заставляем.
— Каким образом?
— Политикой “кнута и Гамсуна”.
— С солистами трудно было найти общий язык?
— Это самый сложный вопрос. Елена Образцова, которая поет графиню, – единственная, с кем в работе нет никаких проблем. Она профессионал высочайшего класса. Один раз ей говоришь, и больше повторять не нужно. Она все помнит, все знает. А с остальными бывают проблемы. Но, надеюсь, до премьеры они благополучно разрешатся.
Многие наши певцы привыкли петь напролом – быстро и громко, что в данной опере совсем не годится. Тут в голосе каждого персонажа должно быть много красок, нюансов. Вообще не могу сказать, что меня впечатлила хотя бы одна постановка “Пиковой дамы” из тех, что я видел.
Мне всегда казалось: музыка намного богаче того зрелища, что мне предлагают со сцены. Герман – это невероятно трудная партия, которую по сложности можно сравнить разве что с вердиевским Отелло. Главное, чтобы образ Германа, его раскаяние вызывали в финале положительные эмоции. Прочувствованную слезу. Иначе мы зря брались за эту оперу.
— Вам хотелось бы продолжить работу в оперном театре?
— Лишь при условии, что режиссер примерно так же, как и я, будет понимать то, что должно происходить на сцене. Но в ближайшее время это вряд ли возможно. В этом году я еще буду делать много опер в концертном исполнении – “Алеко”, “Франческа да Римини”, “Кармен”, “Майская ночь”…
— На главную теноровую партию в “Майской ночи” вы позвали экс-солиста Большого театра Николая Баскова…
–Почему бы нет? Он очень много работал на эстраде, но он на самом деле талантливый парень, и занятия с Монсеррат Кабалье, мне кажется, не прошли для него даром.
— Как долго вы планируете вести “Пиковую даму” в Большом театре?
— По контракту условия таковы, что дирижирую только я. Сейчас премьерная серия спектаклей, следующая будет в декабре. Ожидаются гастроли в Японии, где опять-таки я буду дирижировать. Если кто-то иной встанет за пульт, это будет другой спектакль.
— Каковы ваши впечатления от оркестра Большого театра?
— Поначалу у меня было ощущение очень разрозненного коллектива. Но, думаю, я добился определенных вещей. По-моему, сейчас оркестр играет несколько иначе, чем в начале работы. Появилось единство звучания и то качество звука, которое я хотел слышать. Хотя труда на это было положено немало.
Тем более что рассадка музыкантов, которая сейчас используется в оркестре, для меня крайне неудобна…
— Зачем же тогда вы ею пользуетесь?
— Я пошел на это по совету Александра Ведерникова (музыкального руководителя Большого театра. – “Известия”). Он очень много экспериментировал с разными посадками и объяснил мне, что в этом зале первые скрипки совсем не звучат, если их посадить туда, где они обычно сидят. Поэтому скрипачи сидят в центре – на самом акустически выгодном месте.
А деревянные духовые на своем привычном месте, наоборот, звучат очень громко. Они дудят мне прямо в левое ухо. Все очень трудно. Но как иначе – непонятно: оркестровая яма очень узкая, вытянутая. От акустики я не получаю ни малейшего удовольствия. Ее в этом зале просто нет.
— Если бы вы работали на исторической сцене Большого театра, вам было бы легче?
— Конечно. Но только той сцены нет, и я уверен, уже никогда не будет.
— Откуда столько пессимизма?
— Если наши люди в наше время берутся за такую вещь, как ломать и строить театр, то жди беды. О том, что из этого получится, я даже говорить не хочу. Уж сколько было примеров “ветхих” зданий, где наши бойкие мастера делали свои делишки, а потом акустика там пропадала и вообще здание становилось непригодным для того, для чего оно предназначено. Посмотрите – от Большого театра фактически ничего не осталось. Только внешние стены, да и то не везде.
— Но ведь La Scala и Covent Garden удалось вполне благополучно пережить реконструкцию.
— Это было не в нашей стране. Я бы ни в коем случае не трогал Большой театр. И он простоял бы еще двести лет.
Ведь сколько ведется разговоров, что, мол, Большой зал Московской консерватории в аварийном состоянии. Ничего, стоит, и я уверен – стоять будет. Теперь консерватория – единственный акустически хороший зал в Москве. Но что об этом говорить…
Я на сложившуюся ситуацию повлиять не могу. Там замешаны большие деньги, там черт знает что творится. И мое мнение никого не интересует.
Мария Бабалова, “Известия”