Давно уже сольные концерты пианистов не вызывали такого ажиотажа и дискуссий, которые случились по поводу выступлений двух участников последнего Конкурса имени Чайковского.
Речь пойдет о “сольниках” Андрея Коробейникова и Александра Лубянцева, по иронии судьбы следовавших с разницей в один день в Московской консерватории.
Андрей Коробейников, отсеченный от борьбы за главные медали (напомним, что его не пропустили в финал и наградили дипломом), был премирован спецпризом Московской консерватории, включавшим, кроме денежной составляющей, еще и концерт в БЗК – вожделенная мечта любого российского музыканта.
Прозорливо назначив дату на первые дни нового сезона, руководство консерватории попало “в десятку”: зал был полон, как и предсказывалось автором этих строк (см. “Культуру”, № 25).
Примечательно, что “кассу” сделал только интерес к личности артиста, а не доступная программа: вряд ли эзотерические “Багатели” Бетховена и гигантская Соната Шуберта, пусть и с вкраплениями более “понятного народу” Рахманинова (две прелюдии и Вторая соната) у кого-то другого создали бы аншлаг.
Правда и то, что такая программа, именно в силу своей музыкантской сложности, вызывала определенного рода беспокойство: вдруг теперь, когда угар страстей схлынул, Андрей покажется не таким ярким, бескомпромиссным, самобытным, каким представлялся в минуту конкурсных баталий.
Но уже начальные такты бетховенских “безделушек” (таков дословный перевод немецкого названия) засвидетельствовали: первые впечатления были верны, а концерт в целом превзошел самые смелые ожидания.
Артист, которому недавно исполнился 21 год, предстал очень зрелым, сложившимся музыкантом, умеющим предложить собственное видение музыки и убедительно воплотить его в жизнь. Быть может, кроме гениального природного дарования, сказался и жизненный опыт.
Андрей уже окончил Московскую консерваторию, а также юридический факультет Европейского университета права, где даже потом сам преподавал. Он – победитель не только музыкальных конкурсов, но и состязания эсперантистов. Так что его кругозор чрезвычайно широк.
В его игре прежде всего поражает ощущение музыкального времени, драматургии целого, которое соткано из мельчайших, ювелирно выточенных деталей. Каждый мотив обладает индивидуальной интонацией, оттого кажется, что звучит настоящий оркестр, а не скромное фортепиано. Разнообразие тембральных решений зависит от той многоцветной богатой палитры чувств, которые Коробейников стремится передать в звуке.
В отличие от многих своих сверстников он не увлекается децибелами – рояль звучит всегда благородно, лишь в главных кульминациях позволяя перейти на повышенные (но не грубые) тона. Удивительным образом в его игре соединяются строгий расчет и полнота душевного переживания: оттого так захватывающе интересно было слушать его интерпретации и знаменитой соль-минорной Прелюдии Рахманинова, и целой симфонии для фортепиано, какой предстала Соната Шуберта.
Даже в самые трагические моменты – в медленных частях рахманиновской и шубертовской сонат – время не останавливало свой ход, и развертывание музыкального повествования увлекало слушателей в эпицентр событий. И каким контрастом оказывалось затем искрящееся Скерцо того же Шуберта, с каким богатством красок была воплощена вся полнота жизни!
Органичность, с которой Коробейников воплощал замыслы композиторов, не допускала даже мысли о каких-то технических сбоях: это тот тип музыканта, для которого играть столь же естественно, что дышать, говорить. Музыка – одна из форм его существования.
Откликаясь на овации зала, Андрей щедро играл на бис. Впрочем, и здесь просматривалась определенная концепция: восполнить те стили и направления, которые остались за рамками данной программы. Прозвучало много современной музыки, “Звоны” Щедрина, Токката Прокофьева, а между ними – мазурка Шопена, изумительная по фразировке и тонким звуковым находкам.
На следующий день Александр Лубянцев выступал под флагом Московской филармонии, предоставившей ему сцену Малого зала консерватории. Лубянцев предстал антиподом Коробейникова.
Программа – самая традиционная для ответственного дебюта, где акцент сделан прежде всего на произведениях виртуозного плана. Романтики первой половины XIX века – Шуман (“Венский карнавал”) и Шопен (Четвертая баллада) – не слишком удались пианисту. Конечно, ноты все были сыграны, и без особых технических проблем, но опечалила бедность интонации, крупный “штрих” в Шумане, в котором отсутствовала всякая карнавальность, и прямолинейность Баллады, получившейся клочковатой по форме.
Такая интерпретация хороша для студента (Лубянцев в настоящее время как раз является питомцем Петербургской консерватории), но не для обладателя III премии Конкурса имени Чайковского, претендующего на статус творческой индивидуальности.
Более удачно прозвучал “Ночной Гаспар” Равеля: здесь была сделана попытка добиться гибкой прихотливости фраз, разнообразить образную палитру. Однако звуковые задачи для Лубянцева остались пока до конца не решенными: это была картина, написанная маслом, тогда как требовалось акварель.
Наконец, завершала вечер Соната си-минор Листа, которую пианист сыграл броско, эффектно и безпроблемно.
Думается, что Александр Лубянцев находится лишь в начале своего пути, и ему предстоит еще многое постичь, прежде чем он оправдает аванс, выданный ему жюри XIII Конкурса имени Чайковского.
Евгения Кривицкая, газета “Культура”