Музыкальный руководитель Глайндборнского оперного фестиваля, художественный руководитель и главный дирижер Лондонского филармонического оркестра Владимир Юровский в октябре прошлого года возглавил Государственный академический симфонический оркестр России имени Е. Ф. Светланова.
Контракт с ним был заключен на три года, и сейчас музыкант готовится открыть свой второй сезон в качестве худрука главного симфонического коллектива страны.
В преддверии своего визита в Россию Владимир Юровский рассказал РИА Новости сколько у него в этом году будет свиданий с Госоркестром, зачем оркестру эмансипация, и почему он бы хотел посмотреть в глаза министру культуры Мединскому.
– Начинается ваш второй сезон в Госоркестре. Ощущаете, что возвращаетесь к “своим”?
– Да, безусловно. В первый год у нас было всего три совместных выступления, но даже они дали мне ощущение, что мы сдружимся и найдем общий язык. К марту был уже очень серьезный прогресс.
В течение всего сезона я в основном разруливал ситуацию, которая возникла в оркестре до меня: спасал какие-то программы, приглашал дирижеров, солистов, что-то перекомпоновывал, то есть пытался создать здоровый повседневный творческий быт.
Второй сезон – это уже действительно мой сезон, его мы с оркестром планировали вместе. Поэтому сейчас у меня действительно есть чувство, что я возвращаюсь к своим.
– Первый сезон помог определить главную стратегическую задачу в работе?
– Основной момент – это эмансипация оркестра как творческой единицы. В советских оркестрах многие годы культивировалось рабское, бездумное подчинение авторитету дирижера, и Госоркестр не исключение.
– Госоркестр, по-моему, не просто не исключение, а ярчайший тому пример.
– Да, он иллюстрирует это правило. И дело не только в личности предыдущего музыкального руководителя, но и в самой системе, которая этот оркестр породила.
Ведь это был показательный советский оркестр, который был создан для того, чтобы прославлять мощь и блеск советского государства. Это был именно академический оркестр, в котором существовали свои понятия о том, как надо играть того или иного автора. Аналогичная ситуация была и в Заслуженном коллективе России, Академическом симфоническом оркестре Ленинградской филармонии, где тоже, независимо от худрука, властвовали традиции, сложившиеся еще в 30-х годах.
К сожалению, именно их-то сохранить по-настоящему и не удалось. Вместо этого осталось слепое следование тому, что тебе говорят с пульта. Раньше, и это описано в воспоминаниях, музыканты позволяли себе спорить с дирижерами – с тем же Мравинским или Светлановым. Когда эти дирижеры только начинали, у оркестрантов не было рабского инстинкта, он появился позже как следствие той неограниченной власти, которая в советские времена была дана худруку.
Сейчас все это нужно учитывать и действовать очень осмотрительно. Потому что есть творческая демократия, и есть беспредел и смута. Есть дисциплина и консервативная система ценностей, и есть самодурство и тиранство.
Я хочу, чтобы в нашем коллективе царил здоровый творческий дух, сочетающийся с серьезным отношением к своей работе и творческой этикой, которая не позволяет людям скатываться до откровенного хамства. Я имею в виду не только хамство худруков, но и хамство музыкантов по отношению друг к другу, к гостевым дирижерам и солистам.
Такое встречается достаточно часто. Правда, это как раз не относится к Госоркестру. Я знаю точно, так как все приглашенные мной за этот год дирижеры и солисты говорили мне о том, как доброжелательно были настроены люди.
Нужно развивать уровень независимого творческого отношения к делу каждого члена коллектива, а для этого им необходимо показывать как можно больше разнообразных подходов к музицированию. Поэтому сейчас оркестр должен играть с самыми разными дирижерами, разными солистами самую разную музыку.
Потом, со временем можно будет заняться созданием какого-то собственного стиля, но пока что я, если можно так сказать, проветриваю помещение.
– В этом сезоне ваших встреч с Госоркестром будет значительно больше, чем в прошлом. Только в начале сентября – два внеплановых концерта.
– Мы сыграем концерт памяти Бориса Тевлина в Большом зале консерватории вместе с его консерваторским камерным хором. Центральным сочинением будет “Реквием” Моцарта, но в программу войдут и другие произведения. Когда пришла грустная весть о смерти Бориса Григорьевича, я был в Петербурге и не мог приехать на похороны. Я сказал тогда руководству оркестра, что хотел бы, как только появлюсь в Москве, найти возможность почтить его память. А потом пришло и предложение от консерватории.
Еще один внеочередной концерт был уже исключительно моей инициативой. 3 сентября мы с оркестром едем в Клин, в Дом-музей Чайковского. Там мы будем играть на церемонии посвящения в студенты первокурсников Мерзляковского училища.
Я провел в этом училище, пожалуй, три самых счастливых года своей жизни. Правда, не доучился – уехал после третьего курса. Нас посвящали в студенты как раз в Клину, и это было ровно 25 лет назад. Когда весной я встречался с директором училища Владимиром Демидовым и мы с ним обсуждали возможное сотрудничество Госоркестра и Мерзляковки, я предложил, чтобы мы поехали в Клин и возродили эту увядшую в последние годы традицию.
Тут были свои трудности финансового и административного характера, потому что необходимы автобусы, полицейские сопровождающие машины – это же дети, им по 15 лет. Но средства удалось изыскать, и мы поедем играть для новоиспеченных студентов.
– В московском сезоне Госоркестр вместе с вами выступает блоками, и в каждый свой приезд вы частично повторяете программы – играя одни и те же сочинения в разных залах. Зачем?
– Я пытаюсь ввести новый подход в составление программ в связи с тем, что в Москве очень трудно повторять абонементные концерты – слишком много оркестров в городе, в котором концертных залов сравнительно небольшое количество.
Поэтому мы стараемся повторять наши абонементные программы на разных площадках с какими-то изменениями, чтобы одно сочинение было исполнено и там, и там, а первое отделение менялось. Это дает возможность повысить исполнительский уровень оркестра, а у публики есть репертуарный выбор.
В октябре у нас два концерта: 28-го в Большом зале консерватории, 29-го – в Концертном зале Чайковского. В обоих вечерах солировать будет Валерий Афанасьев, но в одном случае он играет концерт Моцарта, в другом – Бетховена. Одну программу мы будем открывать Третьей симфонией Валентина Сильвестрова, которому в этом году исполняется 75 лет, а другую – тремя прелюдиями Дебюсси в современной оркестровке английского автора Колина Мэтьюса.
Таким образом, мы чтим двух юбиляров этого года – Дебюсси и Сильвестрова. Ну а второе отделение в обоих концертах будет одинаковым. Это Пятая симфония Малера.
21 декабря в зале Чайковского мы будем чествовать Родиона Щедрина, а 22-го в Доме музыки опять сыграем Пятую Малера. Это может кому-то показаться странным, но для того, чтобы такие сочинения вошли в плоть и кровь публики и музыкантов, к ним нужно регулярно возвращаться. Т
акого регулярного возвращения в Москве, как и в Лондоне, достигнуть невероятно трудно. Поэтому мы придумываем различные программные комбинации, чтобы и публике было не скучно, и чтобы у нас была возможность по-новому взглянуть на это сочинение. В декабре мы будем сочетать Малера уже с Мендельсоном. Между этими двумя авторами очень большие связи, поэтому, это тоже пойдет нам на пользу. 23 декабря мы сыграем симфонию Малера еще раз – уже в Петербурге на фестивале Юрия Темирканова.
В январе с Госоркестром у нас вновь будет “полторы” программы на два зала – с музыкой Штрауса, Цемлинского, Брамса и Моцарта. “Лирическая симфония” Цемлинского будет звучать в оба вечера, а первые отделения будут разными.
– В конце января вы дадите с оркестром еще один концерт – в Праге, и больше в этом сезоне ваши музыканты вас не увидят?
– После января, к сожалению, у меня с оркестром уже ничего не запланировано, так как я буду занят на Глайндборнском оперном фестивале. Это будет мой последний – двенадцатый – год в должности его музыкального руководителя. Мы начинаем репетировать “Ариадну на Наксосе” в конце марта, а сами спектакли идут с середины мая по середину июля. Все это делает невозможным мое появление в Москве во второй половине сезона.
Тем не менее, если посчитать только московские концерты, то их получается семь. Я надеюсь, что через сезон их будет еще больше. Но главное все-таки не количество, а качество работы.
За прошлые годы музыканты Госоркестра, находясь на государственной службе, привыкли какое-то количество дней в неделю отсиживать на работе. Когда я их спросил, над чем они работают, мне ответили: “Мы репетируем”. Не что-то конкретное, а так – вообще. С моей точки зрения такая “работа” может полностью отбить любовь к профессии. Нужно репетировать конкретные программы к конкретным концертам.
Поэтому в мое отсутствие оркестр не будет сидеть и репетировать “вообще” – есть и интересные дирижеры, и интересные программы. Их больше, чем было.
Оркестр стал заниматься образовательными проектами. Мы сформировали камерный абонемент, потому что для меня полноценный симфонический оркестр – это тот оркестр, в котором активнейшим образом практикуется камерное музицирование. Такого рода традиции существовали в России, в Большом театре были очень известные камерные коллективы.
Важную роль в продолжении этих традиций сыграл Российский национальный оркестр. Со дня его основания в нем сидела оркестровая элита Москвы, пришедшая к Плетневу, и она, конечно же, не хотела ограничивать себя только игрой симфонической музыки. Да и сам Плетнев в то время еще концертировал как пианист и играл в камерных ансамблях со своими солистами.
Это мне очень запало в душу и стало одной из причин того, что я так сдружился с РНО – там личностное отношение к музыке, которую люди исполняют, было поставлено во главу угла. Поэтому РНО и получился таким необычным коллективом.
Госоркестр пережил кризисную ситуацию, в нем сменился состав (за последние годы чуть ли не 200 человек прошли через горнило этого оркестра), и мне кажется, что сейчас действительно появился уникальный шанс создать оркестр заново.
Но я не хочу выступать с маниловскими прожектами – видимых и слышимых результатов можно ждать только через пять-семь лет. А при нынешней российской жизни нет никаких гарантий – культура живет как на вулкане: никогда не знаешь, добавят завтра денег, или, наоборот, отнимут. В таких условиях я не хочу ничего обещать.
– Экс-министр культуры Александр Авдеев принимал самое непосредственное участие во всей прошлогодней истории с Госоркестром и вплоть до своего ухода поддерживал все ваши начинания и планы. Но сейчас в России новый министр – с Владимиром Мединским вы намерены встретиться, обсудить насущные вопросы?
– Я с министром пока еще не знаком. Видел только его фотографию в газетах и одно выступление по телевидению. Будет ли встреча с ним, я не знаю. Конечно, хотелось бы посмотреть друг другу в глаза и понять, на каком свете мы находимся.
Все-таки контракт со мной подписывал один человек – Авдеев, а отправить в отставку или удовлетворить мое желание досрочно уйти (если бы, скажем, такое появилось) может уже совершенно другой – Мединский. Пока ничего не могу сказать, но встретиться с министром надо бы.
– Вы 8 сентября открываете Большой фестиваль Российского национального оркестра программой из военных симфоний – Седьмой “Ленинградской” Шостаковича и Шестой Воан-Уильямса. Это вы предложили эти сочинения руководству фестиваля?
– Этот концерт не только открывает фестиваль РНО, но и является частью другой фестивальной программы, которая пройдет в Лондоне в начале октября. Задумка свести на одной сцене два оркестра – Российский национальный и Лондонский филармонический – принадлежала мне и руководству культурного центра South-Bank в Лондоне.
Изначально мы задумывали фестиваль на две страны с участием обоих коллективов. Тема этой акции – “Война и мир”, ее мы взяли, исходя из того, что 2012 год является юбилейным для двух крупных событий. Это 200-летие Бородинской битвы и 70-летие со дня премьеры “Ленинградской” симфонии Шостаковича.
Поначалу у нас были наполеоновские планы – мы хотели охватить в репертуаре всю Европу, но потом все же ограничились английскими и российскими авторами. В Лондоне у нас будет три концерта. По одному отдельному концерту дадут Лондонский филармонический и РНО, а в третьем представители двух коллективов сойдутся на одной сцене. Российскую часть проекта пришлось ужать до одного вечера. Мне очень жаль, что не удастся привезти в Москву английских музыкантов, но это оказалось слишком дорого. Поэтому приеду я один.
В лондонской программе РНО будет Шестая симфония Воан-Уильямса, написанная сразу после войны и непосредственно вдохновленная трагическими событиями, а во втором отделении Пятая симфония Прокофьева. Так как Прокофьева в Москве я с РНО уже играл и повторяться не хотелось, я решил остановить свой выбор на Седьмой Шостаковича – я ее в Москве еще никогда не исполнял. А в этом году еще и такой юбилейный повод, что просто грех не сыграть.
– Весной вы жестко раскритиковали репертуарную политику Большого театра. Была ли какая-то реакция со стороны руководителей труппы?
– Да, они звонили, предлагали приехать в апреле следующего года и провести серию спектаклей “Руслана и Людмилы” перед вручением “Золотой маски”. Но я с самого начала сказал, что не смогу этого сделать в связи с тем, что буду репетировать “Ариадну на Наксосе” в Глайндборне.
– А не будь “Ариадны” – приехали бы? Или ваши отношения с Большим завершены?
– Никогда и нигде не нужно захлопывать за собой дверь. Может быть, со временем появится проект, который я сочту для себя интересным и возможным для реализации в этом театре, тогда будем разговаривать, обсуждать. Но что касается “Руслана”…
После того, как мы восстанавливали спектакль в феврале, могу сказать, что такое возобновление совершенно нецелесообразно и ничего, кроме потерянных нервов, дать не может. Поэтому, даже если бы я был свободен, я бы вряд ли приехал.
– В последние месяцы в России происходили события, на которые откликнулся весь мир. Буквально на днях прошло сообщение о том, что постановка оперы “Солдаты” Циммермана на Зальцбургском фестивале увенчалась надписью “Free Pussy Riot”. Следите ли вы за тем, что происходит в России, и считаете ли нужным реагировать – как человек, как артист – на эти события?
– Не представляю, зачем создателям спектакля “Солдаты” понадобилась такая надпись. Ничего в этой опере, которую я знаю и очень люблю, с моей точки зрения, нельзя привязать к этому неприятному и некрасивому судебному процессу.
Ну, разве что, главная жертва – женщина, но это слишком формальный повод. Я могу предположить, что это скорее пиар-ход, с помощью которого организаторы фестиваля привлекли к постановке дополнительное общественное внимание.
Отвечая на ваш вопрос, безусловно, я слежу за тем, что происходит. Художники, артисты, музыканты, кинематографисты – это, прежде всего, люди. Они должны участвовать в жизни общества, в котором живут, должны иметь свою позицию и, если возникает необходимость, должны ее защищать.
Искусство может (и, наверное, должно) быть беспартийным, но оно не имеет права быть бессовестным. Что касается меня, я здесь в большей степени сторонний наблюдатель, потому что я не гражданин России, и от моих слов вряд ли что-то изменится. Под воззванием интеллигенции с просьбой освободить этих девочек на сайте “Эха Москвы” я подписался. Потому что у меня есть свои понятия о том, что такое приличия, политкорректность и свобода.
А в том, что судебный процесс велся с нарушениями, у меня нет сомнений. Но вылезать на сцену и требовать их освободить, как было описано в той “утке” про Валерия Гергиева, который якобы остановил спектакль и выступил с речью (сама речь мне, кстати, понравилась), я не буду. Это не тот случай, потому что в моих глазах и идиотская акция девчонок, и совершенно непотребная реакция на эту акцию российского государства – лишь ходы в большой политической игре, старающейся расколоть и разобщить общество, а это может привести его на грань гражданской войны.
А задача художника, как мне кажется, как раз объединять людей посредством распространения среди них духовных ценностей и неприятия бездуховности в любой ее форме.
Елена Чишковская, РИА Новости