Современные российские композиторы не избалованы авторскими вечерами.
Алексей Рыбников – о концепции авторского концерта в Казани и о своих ближайших творческих планах:
“Как правило, авторские концерты бывают к юбилеям. Но в этом случае все проще: нужно показать разные жанры, где-то с юмором, где-то узнаваемо для публики. Обычно в первом отделении играется концерт с солистом, затем крупное произведение, а потом, как говорил мой учитель Арам Ильич Хачатурян, надо «бросить кость».
У него самого такими «хитами» были «Танец с саблями» из балета «Гаянэ» или «Вальс» из «Маскарада». В Казани все получилось не так – играли произведения насыщенные и серьезные. Я выбрал специально партитуры разных лет. «Скоморох» – 1969 год, «Ночная песнь» для скрипки – это фантазия на темы 1960-х годов. Тут есть цитаты из Первой и Второй симфоний, из Скрипичного концерта, из мультфильмов.
Я создал такое юбилейное произведение, где вспомнил с ностальгией о своих произведениях 1960-х годов. «Музыка Ликии», наоборот, написана недавно, в 2012 году.”
— Вы сами составили программу или маэстро Сладковский?
— Выбор мой. Единственное, оркестр уже знал «Музыку Ликии», так как играл ее в мае, в Москве. Остальное выучили специально, хотя в их репертуаре есть еще мой Виолончельный концерт. Но он в Казани уже исполнялся, как и Симфония № 5. Мы же хотели представить музыку, ранее здесь не звучавшую.
Рад, что с Госоркестром Татарстана накоплено определенное количество произведений, и надеюсь, мы сделаем с ними хорошую студийную запись.
— Во время репетиции вы подходили к дирижеру, высказывали пожелания, замечания. Предпочитаете услышать интерпретацию, совпадающую с вашим идеальным представлением?
— Не обязательно. Конечно, я сочиняю в определенном звучании, темпе, характере и как композитор хочу, чтобы играли так, как я задумал. Но у Сладковского были некоторые неожиданные вещи, которые я с радостью воспринял. А где-то я не согласился, попросил уточнить. Важно взять правильный темп, тогда все становится на свои места.
— Стравинский говорил, что ему не нужны интерпретаторы, что он хочет точного исполнения своих указаний в нотах. Вы даете свободу в интерпретации?
— Да, мне даже любопытно это, потому что начинаю слышать в своем произведении то, чего раньше не представлял. Но важен предел, иначе получится совсем другая, уже «не моя» музыка. Сотрудничество композитора и дирижера – взаимный процесс, а робот-исполнитель мне не интересен.
Алексей Рыбников: “Исполнение музыки на концерте должно быть стихийным”
— Вы когда-нибудь сами дирижировали своими сочинениями?
— Есть пластинка «Юнона и Авось», где написано, что я сам дирижирую. Так оно и было, но я просто показывал начало вступления в каждом номере. Но вообще – это совсем не мое дело. Дирижер должен быть предельно внимателен, всем все показывать – глазами, руками; помнить, где кто вступает, рационально интерпретировать партитуру. Я, когда погружаюсь в музыку, наоборот, отключаюсь от физического процесса ее исполнения, только эмоционально слушаю.
— Вы сейчас завершаете Концерт для хора «Тишайшие молитвы». Это часть некоего мегацикла?
— Да. «Тишайшие молитвы» открывают цикл, сочинение целиком светлое, там нет ни тени драматизма, ни даже минора. После следует Симфония № 6, симфония сумерек, тьмы. Между этими сочинениями контраст, как между небесами и адом, в симфонии рассказывается история падших ангелов, изгнанных с небес.
Третья часть – это фильм, «Литургия оглашенных», которая раньше звучала в концертной версии, потом ставилась в театре. Там сюжет развивается не в раю, не в нижних мирах, а на земле. Это – человеческая история. 1948 год, сталинский лагерь, где погибает герой, но ему открываются мистические глубины. Я взял стихи поэтов Серебряного века.
Последняя часть – Симфония № 5, «Воскрешение мертвых», на тексты ветхозаветных пророков. Ее играли и Сладковский, и Курентзис, и в России, и за рубежом. Так что произведения по отдельности уже звучали, но подряд – нет. Думаю, они вместе займут часа четыре.
— То есть, вы задумали мистерию?
— Абсолютно. От Сотворения мира до его конца и воскрешения мертвых. На четырех языках – иврите, латыни, греческом и русском.
— И разные жанры: хор без сопровождения, симфония, киномузыка и симфония с хором. Вы действительно планируете организовать все исполнения в один день?
— Мы обсуждаем эту идею. И даже не днем, а ночью: начать бы в полночь и до утра… Четыре разных звучания, мне кажется, получится разнообразно!
— Вопрос в том, чтобы люди захотели потратить время, вырваться из повседневного графика и прийти к вам.
— Народ сейчас не знает, куда пойти, только чтобы интересненькое увидеть. Такое, чего нигде нет. Вы же знаете, как популярны сейчас ночи в музее, ночи искусств, проекты в метро – по ночам происходит сейчас много всякого необычного. Могу вспомнить и театральные марафоны Петера Штайна в театре Российской Армии. На его семичасовые постановки древнегреческой трагедии публика ломилась в ажиотаже.
— В ваших ближайших планах – презентация оперы по роману «Война и мир» Толстого. Расскажите, пожалуйста, о ее сюжете, идее.
— Это история прежде всего Андрея Болконского, под микроскопом рассмотренные его переживания. Самое главное в опере – его жизненные и духовные метания и то, к чему перед смертью он в результате приходит, когда все пути для него оказались закрыты и неприемлемы. Везде его не приняли, обманули, и что же ему осталось делать? Вот на этот вопрос я и хочу, чтобы слушатель сам попробовал дать ответ, придя на спектакль… У Толстого говорится об этом, но обычно все как-то мимо проходят. Надеюсь, что мне удалось разглядеть что-то свое и по-новому интерпретировать роман.
— Можно сказать, что «Война и мир» – ваше любимое произведение Л. Н. Толстого?
— Нет, отнюдь. Я признавал всегда его масштаб, но роман мне казался холодноватым, перенасыщенным, что соответствует действительности. Но если начинаешь следить не за всеми линиями сразу, тогда повествование концентрируется, драматургическая пружина проясняется.
Ведь и Прокофьев жаловался, что столкнулся с проблемой, как совладать со всем этим обилием героев и сюжетных линий. Я считаю, что если объять необъятное невозможно, то надо сосредоточиться на судьбе одного героя. Но сейчас я роман полюбил, поскольку долго «общался» с текстом Толстого.
— С чего началось ваше знакомство с Толстым?
— С пьесы «Живой труп». В далеких 1950-х годах вышел фильм-спектакль, я его смотрел в детстве. Потом «Воскресение», конечно. А сейчас побила все рекорды «Анна Каренина». Не знаю театра, который бы не поставил этот роман в своей версии. Так что в наследии Толстого современно то одно, то другое.
— Наверное, вам не раз задавали вопрос, как вы рискнули взяться за «Войну и мир» после Прокофьева?
— Сцены в моей опере не пересекаются с Прокофьевым. У меня есть и «Битва при Аустерлице», и Бородино, а начинается все с «Салона мадам Шерер» – загадочной главы романа, где весь сюжет уже практически намечен. У меня нет Кутузова, зато крупно прорисована роль Наполеона, использованы тексты его Дневников, которых нет у Толстого, как и сцены въезда нашего государя, Александра I в Париж в 1814 году.
Опера окончена, и сейчас дело за мной. Она записана в моем исполнении и теперь ждет своего обнародования. Съемки фильма «Литургия оглашенных» меня отвлекли, но теперь я планирую вновь заняться подготовкой премьеры.
Евгения Кривицкая, “Музыкальная жизнь”