22 февраля 1878 года в Москве под управлением Николая Григорьевича Рубинштейна была исполнена Четвертая симфония Петра Ильича Чайковского, первая в истории русской музыки симфония – психологическая драма.
Самого автора на премьера не было, а его новое сочинение было прохладно принято москвичами.
Чайковский считал Четвертую симфонию лучшим своим произведением и был огорчен реакцией московской публики. Позже, в Петербурге и Париже эта симфония произвела фурор и впоследствии стала одним из самых популярных симфонических сочинений в мире.
Четвертая симфония — произведение этапное в творческом пути композитора. Чайковский работал над ней в течение нескольких месяцев 1877 года, после тяжелого душевного кризиса, вызванного крайне неудачной женитьбой.
После нескольких недель брака, превратившегося для нервного и крайне впечатлительного композитора в пытку, он буквально бежал от жены в Петербург, не зная, как жить дальше. И тут пришла помощь, позволившая ему бросить наконец опостылевшее преподавание, жить там, где хочется. Министерство двора выделило ему ежегодную пенсию в три тысячи рублей.
Щедрая материальная поддержка пришла и от известной любительницы музыки, меценатки, Надежды Филаретовны фон Мекк, страстной поклонницы музыки Чайковского.
Композитор и его покровительница никогда не встречались — это было их общим условием, но между ними шла оживленная и крайне интересная переписка. Чайковский смог уехать за границу — сменить впечатления, поправить серьезно пошатнувшееся здоровье.
В письме композитора к фон Мекк от 1 марта (17 февраля) 1878 года находится первое упоминание о Четвертой симфонии, замысел которой возник в это тяжкое для композитора время:
«Я жестоко хандрил прошлой зимой, когда писалась эта симфония, и она служит верным отголоском того, что тогда испытывал»,
— сообщал Петр Ильич, не желая вдаваться более подробно в причины «хандры».
В ответ он получил чрезвычайно восторженную оценку:
«…это предел гения, это венец торжества, это точка божества, за нее можно отдать душу, потерять ум и ничего не будет жаль».
Симфония стала итогом всего предшествовавшего творчества композитора, открыла новый этап, осветила новые, более глубокие перспективы не только в симфонизме Чайковского, но, без преувеличения можно утверждать, в развитии симфонического жанра в целом.
Многие оркестровые сочинения Чайковского связаны с вполне конкретным содержанием. Тем не менее композитор не любил раскрывать его, предпочитая, чтобы слушатели сами догадывались о нем или просто трактовали музыку по-своему. В Четвертой симфонии он отошел от этого правила — скорее всего из благодарности.
Впрочем, может быть, изложенная в письме к Надежде Филаретовне программа не отвечает полностью его замыслу, а только приближает к нему — именно потому, что, не желая раскрывать сокровенное, Чайковский в то же время не мог отказать, ей.
В ответ на просьбу фон Мекк он писал:
«..Только Вам одним я могу и хочу указать на значение как целого, так и отдельных частей его. Разумеется, я могу это сделать только в общих чертах.
Интродукция есть зерно всей симфонии, безусловно главная мысль:
Это фатум, это та роковая сила, которая мешает порыву к счастью дойти до цели, которая ревниво стережет, чтобы благополучие и покой не были полны и безоблачны, которая как Дамоклов меч висит над головой и неуклонно, постоянно отравляет душу. Она непобедима, и ее никогда не осилишь. Остается лишь смириться и бесплодно тосковать:
Безотрадное и безнадежное чувство делается все сильнее и более жгуче. Не лучше ли отвернуться от действительности и погрузиться в грезы.
О радость! По крайней мере сладкая и нежная греза явилась. Какой-то благодатный, светлый человеческий образ пронесся и манит куда-то.
Как хорошо! Как далеко теперь уже звучит неотвязная первая тема аллегро! Но грезы мало-помалу охватили душу вполне. Все мрачное, безотрадное позабыто. Вот оно, вот оно, счастье!
Нет, это были грезы, и фатум пробуждает от них:
Итак, вся жизнь есть непрерывное чередование тяжёлой действительности со скоропреходящими сновидениями и грёзами о счастье… Пристани нет. Плыви по этому морю, пока оно не охватит и не погрузит тебя в глубину свою. Вот, приблизительно, программа первой части.
Вторая часть симфонии выражает другой фазис тоски. Это то меланхолическое чувство, которое является вечерком, когда сидишь один, от работы устал, взял книгу, но она выпала из рук. Явились целым роем воспоминания. И грустно, что так много уж было да прошло, и приятно вспоминать молодость. И жаль прошлого, и нет охоты начинать жить сызнова.
Жизнь утомила. Приятно отдохнуть и оглядеться. Вспомнилось многое! Были минуты радостные, когда молодая кровь кипела и жизнь удовлетворяла. Были и тяжёлые моменты, незаменимые утраты. Все это уж где-то далеко. И грустно и как-то сладко погружаться в прошлое…
Третья часть не выражает определенного ощущения. Это капризные арабески, неуловимые образы, которые проносятся в воображении, когда выпьешь немножко вина и испытываешь первый фазис опьянения. На душе не весело, но и не грустно. Ни о чем не думаешь; даёшь волю воображению, и оно почему-то пустилось рисовать странные рисунки…
Среди них вдруг вспомнилась картинка подкутивших мужичков и уличная песенка… Потом где-то вдали прошла военная процессия. Это те совершенно несвязные образы, которые проносятся в голове, когда засыпаешь. Они не имеют ничего общего с действительностью: они странны, дики и несвязны…
Четвертая часть. Если ты в самом себе не находишь мотивов для радостей, смотри на других людей. Ступай в народ. Смотри, как он умеет веселиться, отдаваясь безраздельно радостным чувствам. Картина праздничного народного веселья. Едва ты успел забыть себя и увлечься зрелищем чужих радостей, как неугомонный фатум опять является и напоминает о себе. Но другим до тебя нет дела. Они даже не обернулись, не взглянули на тебя и не заметили, что ты одинок и грустен.
О, как им весело! Как они счастливы, что в них все чувства непосредственны и просты. Пеняй на себя и не говори, что все на свете грустно. Есть простые, но сильные радости. Веселись чужим весельем. Жить всё-таки можно».
Приблизительно в то же время в письме к С. И. Танееву композитор сообщал:
«Симфония моя, разумеется, программна, но программа эта такова, что формулировать её словами нет никакой возможности. Это возбудило бы насмешки и показалось бы комично. <…>
В сущности, моя симфония есть подражание пятой бетховенской; т. е. я подражал не музыкальным его мыслям, но основной идее. <…>
Ещё я прибавлю, что нет ни одной строчки в этой симфонии, т. е. в моей, которая бы не была мной прочувствована и не служила бы отголоском искренних движений души».
Конечно, произведение было автобиографичным. Ведь композитор не мог не считать, что злой рок тяготеет над ним — его склонности, безусловно резко осуждаемые обществом, более того, преследуемые законом, от которых он желал и не мог отказаться.
С этим роком он пытался бороться всю жизнь. Четвертая симфония стала одним из свидетельств этой борьбы. Она была закончена 28 декабря по старому стилю и имела посвящение «Моему лучшему другу» — Н. фон Мекк.
На следующий день партитуру композитор отправил Н. Рубинштейну. Премьера симфонии состоялась под его управлением в Москве 10 (22) февраля 1878 года.
ClassicalMusicNews.Ru, по материалам Л. Михеевой и Tchaikovsky research