Знаменитая балерина Наталья Осипова привезла в Москву танцевальный спектакль «Мать».
Его поставил хореограф Артур Пита по мотивам мистической сказки Андерсена.
Осипова, прима Королевского балета Великобритании, давно не живет в России, ее выступления у нас носят редкий гастрольный характер. Но имя экс-солистки Большого театра по-прежнему собирает полные залы, что бы она в Москве ни показывала. Даже если это заведомый источник стресса, подобно нынешним ее гастролям.
Наталья Осипова: “Мне нравится ощущать себя земной и реальной”
В самом деле, анонс события гласил, что спектакль «Мать» сделан по Андерсену, причем за основу взята его «История одной матери». Те, кто уходил со спектакля, явно не прочли литературный первоисточник.
Страшней это страшной сказки трудно придумать: Мать борется со Смертью за жизнь своего ребенка, проходя все круги ада, но в финале добровольно уступает Костлявой почти уже одержанную победу, потому что неисповедимы пути господни.
Британский хореограф Артур Пита, постоянно сотрудничающий с Осиповой, сильно сместил акценты: взамен экзистенциальной богобоязни у Андерсена он сделал упор на страхи и фобии героини. Здесь и сейчас.
История матери в балете – кажется, цепь галлюцинаций, владеющих беременной. Женщину, живущую (перенос действия) в России второй половины двадцатого века, как гласит программка,
«терзает страх за судьбу еще не родившегося младенца».
Как рассказывает Осипова, ее героиня
«идет в потусторонний мир и встречает там разных фантастических существ. Хотя, возможно, все это происходит в ее голове, потому что она не выходит за пределы своей квартиры».
В финале, после серии визуальных ужасов, мы видим спокойную беременную даму в чистеньком доме, купившую очень маленькие предметы одежды. А потом задремавшую на стуле около будущей колыбели. Так что многосерийный страшный сон до этого – очевидно, игры подсознания. Как и возникающее запустение в доме.
Впрочем, что это Россия, известно лишь из программки. Почти никаких страноведческих примет в сугубо космополитическом спектакле, нет. Разве что бабка-ведьма, похожая на матерчатую бабу с чайника и откалывающая вместе с Матерью русские народные «ковырялочки». Да и они быстро переходят в некий всеобщий танец.
По телефону, когда мать звонит врачам, слышно «Ваш звонок очень важен для нас…». Ну, и из недр старенького радио иногда звучат русские фразы. Как и колыбельная «Придет серенький волчок». Возможно, в английских показах споют что-то иное.
Европейские анонсы называли это танцевальной драмой. Весьма слабое определение для брутальных ночных кошмаров, от которых не избавишься.
Идея поместить действие в обычный дом и сделать его метафорой мира здешнего и нездешнего, хорошо раскрывает изначальный посыл: жизнь ужасна, если ваша психика это позволяет.
Универсальный мастер, балерина и танцовщица, с равным успехом исполняющая и классические балеты, и новейшие постмодернистские опусы, понимает, что в этой постановке, сочетающей нарратив и вне-сюжетное обобщение, для нее открываются большие пластические и актерские возможности. Пантомимы, причем не условной, как в классике, а бытовой, понятной каждому, здесь едва ли не больше, чем собственно танца. А танец создан с расчетом на ее авторскую манеру.
Инфернальная жуть, за которой отчетливо видна житейская повседневная драма – золотое дно для импульсивной и вечно ищущей Осиповой.
Ей помогли сценограф Янн Сеарба, композиторы и музыканты-мультиинструменталисты Фрэнк Мун и Девид Прайс.
Композитор Мун, по словам Осиповой, сидел на всех репетициях и создавал свою сонорику (не музыку, а именно сонорику) на компьютере в режиме реального времени.
На сцене по бокам стоят две ударные установки с обилием известных и непонятных инструментов, плюс скрипка с гитарой и мандолиной. Звучит, правда, еще песня на русском языке в начале, но лучше бы не звучала: этакая смесь жалостливо-надсадной попсы с народным плачем.
Сеарба, как и режиссер, вдохновлялся хоррор-рисунками одного итальянского художника, иллюстрировавшего Андерсена. И создал пространство, вращающееся на поворотном круге помещения, соединенные сквозными дверями: три обычных комнаты, которые человеческое умение демонизировать преображает в выплеск хоррора.
Мебель прорастает колючими лианами, черные фигурки младенцев повисают на стенах, облезлый белый кафель в грязной ванной похож на чистилище, чучело огромной адской собаки возлежит на шкафу.
Среди всего этого смертного великолепия страдающая Мать вступает в контакт-борьбу с «доктором», «бабушкой», «садовником», ведьмой и «любовником». Все они – ипостаси Смерти. Всех играет и танцует выразительный Джонатан Годдар, поочередно преобразующийся то в элегантную красавицу на высоких каблуках, то в целителя в белом халате, то в бабу без лица, но в платочке, то в молодого солдата, то в зловещую черную фигуру в обтягивающем блестящем трико.
Именно им босая и неистовая героиня Осиповой отдает – ради спасения ребенка – свои глаза (слепнет) и волосы (седеет), именно они покрывают ее белое платье пятнами крови, привлекают и отталкивают, обещают и внушают ложные надежды в буйных, отчаянных, садомазохистских дуэтах.
Пластика их, как и в интерлюдиях-монологах Осиповой, построена на сочетании крупных мазков и мельчайших деталей: внезапные прыжки с диким, расхристанным акцентом – и нервная дрожь кистей рук, напор вывороченных высоких поддержек – и потухшая сила бытовых автоматических ритуалов.
Извилистая резкость женской пластики – аналог измученным женским нервам. И силе привычки. Обнять, покачать, успокоить, прилечь на кровати, устало глянуть в зеркало, опасливо прислушиваться к звукам. Ощупать лицо мужчины, когда ослепла. Бежать и медленно плестись. «Орать» и «шептать».
Осипова, как всегда, работает всем телом, не давая ему ни секунды покоя и преобразуя физическое усилие в знак ирреального. Это у нее получается тем лучше, чем больше сценарная активность Матери совпадает с природной энергичностью исполнительницы.
Поклонники Осиповой – а их в Москве множество – могут быть восхищены ее невероятной сценической отдачей и депрессивной (как тут и положено) харизмой. Но могут и разочароваться неизбывной мрачностью зрелища.
У нас в театр многие ходят отдыхать. А на «Матери» невозможно расслабиться ни на секунду, зрелище – с лезущим в уши плачем ребенка и игрушечным трупиком – не для слабонервных. Хотя история материнского самопожертвования – аналог «Жертвоприношения» Тарковского, просто выраженный в более жесткой форме.
Но если вы досидели до конца, с валидолом или без него, вам откроется истина: страшилки для взрослых могут быть так же увлекательны (по-своему), как жуткие-жуткие рассказы перед сном. Из времен детства.
Майя Крылова