Двадцать третий фестиваль камерной музыки «Возвращение» проходит в Малом зале Московской консерватории. Тем, кто не знает (хотя есть ли в Москве любители музыки, не знающие?), напомню: «Возвращение» – проект с неповторимыми особенностями.
Достаточно взглянуть на фестивальный буклет, наполненный хохмами. Не только музыка, но и шутки на фестивале эксклюзивны, существуя по тому же принципу, что программы и названия исполняемых вещей: они не повторяются никогда. А публика предается увлекательной охоте – находить в подлинных биографиях участников невзначай вписанные детали.
Имярек имел диск, вошедший в сухой лист номинантов, сотрудничал с ведомыми оркестрами России и с фестивалем в Ля-Рок-д’Артаньяне, победил в конкурсе исполнителей на странных или играл на доисторических инструментах, вел пассивную концертную деятельность и записал музыку к фильмам “Храбрая печень-2” и “Пародонтоз”.
В трех тематических программах можно поразмышлять о проблеме курицы и яйца: что первично, тема или музыка. Названия концертов бывают любыми (в рамках воображения организаторов) и подразумевают свободу понимания. Четвертый концерт – «по заявкам», не слушателей, музыкантов: играют что хотят.
Короче, непредсказуемость во всем, кроме исполнительского качества – главная примета «Возвращения». А успешный, хотя и трудный, краудфандинг (иных источников финансирования, увы, нет) означает, что парадоксы фестивального смыслового поля одобрены народным рублем.
Кстати, о рубле. В этом году Консерватория значительно подняла стоимость билетов на концерты «Возвращения».
Непродуманная ценовая политика ударила по карману постоянной публики: многим почитателям фестиваля, не обладающим большой покупательной способностью, трудно заплатить требуемые суммы за четыре концерта.
Возвращение-2020: “Страна глухих”
На мысль о программе с таким названием, несомненно, натолкнула посмертная круглая дата Бетховена, но его музыки в афише нет: Минц и Булгаков не любят делать то, что от них ждут. Точно так же «Страна глухих» – не про одноименный фильм и не про музыку к фильму, не только про буквальную глухоту. Думаю, это призыв одуматься тем слушателям, кто не хочет услышать классическую музыку. Или слышит не всю хорошую музыку, потому что глух к ее некоторым направлениям.
Образовательная глухота тоже имеет место быть: половина из шести композиторов – участников не особо известны в России.
Все композиторы-участники написали сочинения под конец жизни, когда их одолела немощь. Составляя программу, Минц четко представил себе,
«что происходит, когда слух начинает угасать и постепенно исчезает, мы можем только примерно воображать, что происходит с человеком, для которого звуки – то, в чем состоит смысл всей жизни.
… мы будем играть и слушать то, что происходит у человека внутри, когда жизнь у него отбирает смысл существования. И, поскольку такие ситуации не сводятся только к данному случаю (потере слуха композитором), мне кажется, эта тема должна отозваться у каждого по-своему».
Роман Минц: анонс концертов XXIII фестиваля “Возвращение” (2020)
Английский композитор 18-го века Уильям Бойс, по должности – Мастер королевской музыки, написал 10 Voluntaries (фантазий) для органа (или клавесина). На «Возвращении» 4 фантазии (две мажорных и две минорных) исполнила органистка Мария Черепанова, придав звучанию и неизбежную величавость выбранного инструмента, и стилевую конструкцию эпохи, навсегда засевшую в сознании не слышащего композитора, и дух свободы темповых и прочих контрастов, что, видимо, дало название циклу. (Считается, что подобные пьесы выросли из практик импровизации церковных органистов после службы).
Три фортепианных миниатюры Сметаны – «Утешение» из цикла «Сны», «Романс» и «Медведь» – сыграла Варвара Мягкова, дебютантка «Возвращения».
«Я лишился дивного наслаждения, которое приносит живой, прекрасный звук»,
— писал композитор.
«Свою музыку я слышу только в воображении, а не в действительности. Чужую музыку воспринимаю только глазами, читая ноты.
О, чего бы я только не отдал за счастье опять слышать!»
Но, как точно заметила пианистка (а вслед за ней – публика), никогда не скажешь, что миниатюры сочинил музыкант, обремененный душевным и физическим страданием. Скорее это переживание многообразных красок мира.
«Было трудно найти некоторые ноты Сметаны»,
— говорит Мягкова,
«пришлось записывать их по звучанию, со слуха. Композитор создал зарисовки, картинки, когда-то туманные, как сон, когда-то нежные, словно вас погладили по голове.
«Романс» звучит как импровизация. Музыка Сметаны – листовского типа, но по настроению, мне кажется, она более искренняя и доверчивая, а в «Медведе» – сказочная, с включением народных тем».
Пианистка наполнила «Утешение» и «Романс» темой затишья перед бурей, ее «Медведь» «топотал» подобающе открытыми, «косолапыми» скачками. И, как всегда у Мягковой, музыка ощущалась с как бы и не настойчивой, но в то же время непреклонной притягательностью, с толикой пианистического волшебства, сопротивляться которому невозможно.
Соната Ральфа Воан-Уильямса для скрипки и фортепиано (1954) продолжила тему британской музыки, а Минц и пианистка Екатерина Апекишева захватили зал и в мрачной, на краю обрыва, Фантазии, и в безутешно-сардонических синкопах Скерцо, и (меня лично) в финальной Теме с шестью вариациями. Когда очарованная скрипка медленно «истаивала» в звучании, а рояль, прежде пунктирно «сопротивлявшийся» кантилене струнного инструмента, покорно совпадал с возникающим настроением.
«До того, как Роман предложил мне сыграть эту музыку, я знала вокальные циклы Воан-Уильямса и его виолончельные пьесы»,
— говорит Апекишева.
«С этой сонатой столкнулась впервые и не сразу ее оценила, хотя быстро возникло ощущение большого потенциала.
Это необычная музыка, плохо поддающаяся словесным определениям.
Странные гармонии, «пустые» октавы, отголоски английского фольклора, намеки на григорианские песнопения. Энергия внезапно сменяется пассивностью, озлобленность – смурной усталостью, темы деконструируются, повторяются в колючих изменениях, распадаются на отдельные моменты турбулентности.
В этой музыке, может быть, неуютно, но в конце ее – мажорная умиротворенность».
Немец Феликс Дрезеке в свое время наделал много шума: Лист называл композитора «великаном», опусами дирижировали Никиш и Бём, а консервативные критики писали об ««опасной бестии» и «ужасе человечества».
Его Маленькая сюита для английского рожка и фортепиано (1911), вдумчиво исполненная Анной Борисовой и Ксенией Башмет, для многих в зале стала личной премьерой. Сегодня музыка, где находят сходство с приемами Рихарда Штрауса и Малера, воспринимается спокойно и вполне традиционно, как пастораль двадцатого века, но можно полюбопытствовать насчет ее третьей части, Газель, где автор использует одноименную персидскую поэтическую форму для музыкальных рифм.
Вряд ли кто-то в зале не вспомнил Шуберта, когда слушал «Шесть песен» Роберта Франца (в прекрасном исполнении меццо-сопрано Светланы Злобиной с пианистом Яковом Кацнельсоном). Конечно, песни Франца (1884) более сладкие, они ближе к сантиментам и дальше от скрытой или явной драмы. Но их адресовали широкой аудитории для задушевного исполнения, так что всё объяснимо.
О Франце писали: композитор этот
«часто наивный, кое-где глубокий, редко восторженный или сладострастный, не сухой и не банальный. Не касаясь высочайших небес или глубин, он проиллюстрировал своей музыкой весь мир немецкой лирической поэзии».
Злобина, кстати, сделала эти лирические баллады сложнее, чем они есть.
Финал концерта отдали Трио Форе для фортепиано, скрипки и виолончели (1923). Пожалуй, самая истинно трагическая музыка программы, созданная автором в 78 лет. Музыка о душевной тоске. Написанная и исполненная, как будто, кровью. С вопрошанием «за что?» в первом Аллегро. С ласковым воспоминанием о хорошем – во второй, медленной части. С бурным вслушиванием в собственную боль – в финале.
Цитата из «Паяцев» Леонкавалло тут не главное. Важнее рельефы фортепианных фигур, «тонкие медитации» скрипки, качания мелодии из виолончели, (она «сразу же напоминает баркаролу венецианского гондольера, которую часто использовал Форе»), октавные удвоения, диалоги имитаций, разницы и подобия скоростей, унисоны и контрапункты разнообразных мотивов, здесь, как нигде, похожие на человеческие встречи и расставания.
Когда темы первой части были трансформированы и повторены, а тихо-неистовое повторение одного пассажа оборвалось в окончательную пустоту, мне захотелось сказать Вадиму Холоденко, Борису Абрамову и Евгению Румянцеву что-то утешительное. Поблагодарить за подлинность. И смахнуть слезы.
Майя Крылова