“Я всю жизнь по-русски говорю, у меня слог русский, это заложено в природе моей музыки”
– так отвечал Игорь Стравинский на вопрос о том, справедливо ли считать его русским композитором.
Своим Стравинского считают и во Франции, и в Америке: в эмиграции прошли две трети его долгой жизни.
17 июня 2007 года исполняется 125 лет со дня рождения одного из гениев музыки ХХ века.
Если вы знакомы с первыми балетами Стравинского – “Жар-птицей” и “Петрушкой” – и впервые слушаете “Царя Эдипа” или Симфонию псалмов, вас ждет потрясение. В то, что это сочинил один и тот же композитор, поначалу совершенно не верится.
Еще меньше похожи на “Весну священную” поздние “Потоп” и “Агон”. Однако чем глубже погружаешься в музыку Стравинского, тем яснее видишь, что почти каждое произведение так или иначе обусловлено предыдущим. Когда-то творчество Стравинского делили на три периода: русский (1908–1923), неоклассический (1923–1953) и поздний (1953–1968). Схема “15+30+15” красива, но ничего не объясняет, да и как объяснить чудо?
В том, что Стравинский оказался одним из наиболее разносторонних и готовых к постоянным обновлениям языка мастеров ХХ столетия, немалую роль сыграла эмиграция. Самобытный художник, Игорь Стравинский оказался включен в мировой музыкальный контекст, в стороне от которого надолго остались его соотечественники.
Вынужденная оторванность от родины дала необыкновенный результат, о котором размышляет Милан Кундера в книге “Нарушенные завещания”:
“Поняв, что ни одна другая страна не может заменить ее, [Стравинский] находит в музыке единственное отечество. Его единственный дом – это музыка, вся музыка всех музыкантов, история музыки… Он сделал все, чтобы чувствовать себя там как дома”.
Вот лишь одно из толкований удивительного пути композитора, лишь одно из следствий того, что он почти с самого начала не был ни на кого похож.
Среди тех, кто первым это заметил, был Римский-Корсаков. О ранней “Пасторали” Стравинского он сказал:
“Оригинальная песня, но не без странных гармоний”.
Сам того не зная, учитель почти сформулировал одну из определяющих черт творчества своего ученика – “возведение неожиданности в норму мышления”, которой Альфред Шнитке много лет спустя посвятил статью “Парадоксальность как черта музыкальной логики Стравинского”.
Действительно, уже в “Пасторали” Стравинский парадоксален на уровне как содержания, так и формы – трехминутная песенка без слов. В дальнейшем, приступая к новому сочинению, Стравинский как бы с нуля сочинял и жанр, и инструментальный состав, а затем принимался за решение задачи.
В наибольшей степени он был новатором, создавая балеты – хореографические симфонии, музыкальные драмы. Композитора называли злым гением балета:
“Его музыка убивает танец, сковывает, а не обогащает. Она настолько хороша сама по себе, что не нуждается в танце” (Серж Лефарь).
Не случайно балет “Весна священная”, провалившийся на премьере в 1913 году, был с восторгом принят публикой через год, исполненный уже с концертной эстрады.
“Весна” и теперь одно из самых известных произведений Стравинского, чему он едва ли был бы рад. Композитор часто говорил, что популярность ранних балетов мешает успеху его новых сочинений у публики, которая ждет нового “Петрушку”. Это справедливо по отношению и к неоклассическим опусам, и к шедеврам малой формы, как “Регтайм” или “Танго”, и особенно к поздним сочинениям – они вообще не исполняются в России.
Исключением станут “Проповедь, притча и молитва” и “Священное песнопение во славу имени cв. Марка”, в следующем сезоне их исполнит Геннадий Рождественский. В ближайшие дни Стравинского играют в зале Чайковского: 19 июня оперу-ораторию “Царь Эдип” представляет Валерий Полянский, а 16 июня Валерий Гергиев дирижирует “Симфонией в трех движениях” и неувядаемым “Петрушкой”.