В первом отделении в БЗК был исполнен Концерт №2 для фортепиано с оркестром Брамса; в КЗЧ — редко исполняемые 25 симфония Моцарта и «Метаморфозы», — этюд-адажио для 23 солирующих струнных инструментов до минор Рихарда Штрауса.
Подбор авторов не случаен — об этом, как всегда интересно и ёмко, Владимир Юровский рассказал во время второго концерта, пока на сцене шли технические перестановки перед исполнением «Метаморфоз».
Во-первых, все авторы в той или иной степени вèнцы — не только привязкой к географической точке, но и по духу. Во-вторых, Штраус и Цемлинский как дирижёры были среди лучших исполнителей Моцарта. Даже Игорь Стравинский, тотальный критик дирижёров как таковых, написал в мемуарах, что не слышал лучшего исполнения «Свадьбы Фигаро», чем спектакль под управлением Цемлинского.
В-третьих, Цемлинский был знаком с Брамсом и даже удостоился взбучки от этого консервативного мэтра за модернизм в его первом исполненном на публике крупном сочинении — струнном квинтете. Творчество Цемлинского стало связующим звеном между поздним романтизмом и «новой венской школой» в лице Арнольда Шёнберга, учителем которого он был.
Во Втором фортепианном концерте Брамса солировал весьма известный и почитаемый Рудольф Бухбиндер. Московские слушатели могли слышать его в апреле прошлого года, когда он с Лондонским филармоническим оркестром п/у того же Владимира Юровского исполнил Пятый фортепианный концерт «Император» Бетховена.
Как и в апреле, Бухбиндер произвёл впечатление сухого, сугубо рационального музыканта — причём в Брамсе это проявилось ещё яснее, чем в Бетховене. Брамс — романтик, и его музыка требует широкого, свободного дыхания, однако именно этого не было у Бухбиндера. Было метрономически гладкое исполнение, ровный, даже жёсткий ритм без намёка на рубато, при отсутствии которого музыка Брамса из живой превращается в классицистскую мумию. Рояль у Бухбиндера звучал сухо, резко, стучаще, однообразно и временами некрасиво.
Существует расхожее, хоть и не бесспорное, мнение, что русскую музыку надо исполнять так, как это делают российские музыканты или исполнители русской школы; образцом исполнения венских классиков, романтиков – Брамса, Вагнера, Малера и нововенцев служит исполнение выходцев из австро-немецкой музыкальной культуры — и далее по этой схеме, с разграничением по культурно-географическому признаку.
Это неверный, тупиковый путь, создающий в исполнительстве культурно-национальные гетто. Скорее наоборот — нужно внимательно вслушиваться в интерпретации музыки представителями иных музыкальных культур, это может помочь найти новые грани и черты в, казалось бы, самой знакомой музыке. Яркий пример – японский дирижёр Сейджи Озава – возможно лучший на сегодня в мире исполнитель симфонической музыки Чайковского. Из за существующих штампов у себя в Японии он не пользуется такой популярностью, как во всём мире: видимо потому, что интерпретации Озавы слишком заметно отличаются от Евгения Светланова, принятых в Японии как эталонные.
Что касается исполнения Рудольфа Бухбиндера, оно как раз весьма отличалось от традиционного, что одобрительно было встречено многими музыкальными критиками; однако немало российских музыкантов, более чем грамотных и весьма титулованных меломанов, в частной беседе негативно оценили эту интерпретацию Второго фортепианного концерта Брамса Бухбиндером. Можно, конечно, и такое эпическое полотно, как Второй фортепианный концерт обернуть в кружево венского вальса и превратить в изящную салонную пьесу, но насколько это убедительно для публики в России?
Безукоризненно и максимально корректно звучал в аккомпанементе Бухбиндеру Госоркестр под управлением В. Юровского. Великолепно прозвучала солирующая валторна. Дирижёр и оркестр старались, и не без успеха, соответствовать стилю солиста независимо от того, принимают ли они его концептуальную позицию. Оркестр звучал прозрачно и очень стильно (что весьма корреспондировало с камерной интерпретацией Бухбиндера) и точно откликался на любой, даже малозаметный, дирижёрский посыл обилием оркестровых красок.
Концерт 26 января 2013 в столичном филармоническом зале им. Чайковского оказался ещё интереснее, чем предыдущий в Большом зале из цикла двух программ Владимира Юровского и Госоркестра им. Светланова — программа стоит того, чтобы повторить её целиком.
Любимая Владимиром Юровским 25-я симфония семнадцатилетнего Моцарта, упругая и оптимистичная, прозвучала очень прозрачно, несмотря на то, что была сыграна не камерным, а симфоническим составом оркестра, не очень приученного к точности в мелких деталях камерных партитур. Госоркестр безукоризненно с этими деталями справился.
Затем программа совершила резкий временной и эмоциональный скачок от Моцарта к Рихарду Штраусу. Эмоциональный переход от 17-летнего Моцарта, к глубоко трагическим штраусовским «Метаморфозам» – этому реквиему по немецкой культуре — облегчил слушателям технический перерыв, вызванный необходимостью особого переустройство сцены для исполнения «Метаморфоз» — музыканты располагались полукругом вокруг дирижера в два ряда. Во втором ряду музыканты сидели каждый на своем отдельном подиуме, что визуально акцентировало внимание на солистской сущности каждого оркестранта.
«Метамофозы» — фактически предсмертное сочинение Рихарда Штрауса. Начатое в 1943 году, когда был разрушен Мюнхенский оперный театр, с которым была связана почти вся его жизнь, оно было завершено в 1945 году, когда после варварской, стратегически бессмысленной бомбардировки Дрездена сгорела и Венская опера. После «Метаморфоз» Р. Штраус написал только «Четыре последние песни» в 1948 году, и в 1949 году скончался.
«Метаморфозы» – прощание Рихарда Штрауса со своим творчеством, некое очень грустное подведение итогов. Юровский сказал, что насчитал в «Метаморфозах» не менее 10 скрытых цитат из собственных опер Штрауса, относящихся к женским персонажам. Слышна и тема Мандрики – героя последней его оперы «Арабелла». Большинство российских слушателей не может распознать эти цитаты в виду того, что не слышали «вживе» большинство опер Штрауса. По той же причине мало узнаваема и тема короля Марка из оперы «Тристан и Изольда» Рихарда Вагнера.
Юровский упомянул, что «Метаморфозы» представляют собой «вариации на группу тем, одна из которых подозрительно напоминает Adagio Альбинони», но тут же эту аллюзию отверг. И правильно, поскольку фальсифицированное Adagio впервые было опубликовано автором мистификации Ремо Джадзотто в 1958 году. Однако одна легко узнаваемая тема пронизывает пьесу от начала и до самого конца — тема Траурного марша из Третьей симфонии Бетховена. В коротких фрагментах она всплывает в «Метаморфозах» на всём протяжении пьесы, которая таким образом находится под своеобразным флёром Траурного марша.
Самое явственное её проведение — ближе к концу пьесы. Напоследок она звучит в басах девяти последних тактов, под которыми в нотах рукой автора написано «In memoriam». Тема траурного марша служит своеобразным трагедийным стержнем, вокруг которого строится весь этюд-адажио, ставший символом трагедии художника, в конце жизни оказавшегося на руинах культуры, которой он служил.
«Метаморфозы» Штрауса редко исполняются в Москве, но бывали и «прорывы» – так, осенью 2010 года, после десятилетнего перерыва в столице услышали «Метаморфозы» в исполнении Юрия Башмета с «Солистами Москвы», Валерия Гергиева с оркестром Мариинского театра и Кента Нагано с Баварским госоркестром. Все эти исполнения были интересны и остались в памяти как события в музыкальной жизни. Несомненно, стало таким событием и последнее их исполнение в Москве Госоркестром п/у Владимира Юровского — блестяще и с большим вкусом.
Звучание десяти скрипок, пяти альтов, пяти виолончелей и трёх контрабасов было безукоризненным. Начало было светлым, но уже через несколько тактов, когда проявилась тема траурного марша из Третьей симфонии Бетховена, все сильнее нарастало ощущение трагедии — трагедии высокой, не переходящей на бытовой уровень. Скорбь — не внешняя, а глубоко личная, глубинная, сдержанная во внешних проявлениях, показанная всё всё более плотным и тёмным звуком. При этом ни одной надрывной ноты в оркестре — фирменный, знак Владимира Юровского, визитная карточка его стиля.
Очень ярко звучали соло отдельных инструментов, особенно скрипки Сергея Гиршенко. «Метаморфозы» по яркости исполнения и восприятия слушателями не уступили главному «блюду» концертов — симфонии Цемлинского.
«Лирическая симфония в семи песнях» для сопрано, баритона и оркестра Александра фон Цемлинского для подавляющего большинства слушателей стала открытием нового автора — несмотря на то, что он ушёл из жизни за 70 лет до этого, а симфония сочинена 90 лет назад. Невольно она сравнивалась с «Песнью о земле» Малера — их объединяют тексты восточного происхождения. Но музыка здесь совершенно самостоятельная — и замечательная.
При общей передаче масштабности сочинения, чётком построении его формы дирижёром, впечатляет его внимание к мелким деталям партитуры. В Зале Чайковского Юровский побаловал слушателей ещё большим вниманием к деталям симфонии Цемлинского, филигранной их отделкой. Вероятно, это результат тактики двойного подряд исполнения таких сложных партитур, как симфонии Малера или Цемлинского.
Превосходно оба дня пела солистка Большого театра Татьяна Моногарова. Кроме того, что безупречна вокально, точна была и стилистически. Её живое исполнение вполне выдерживает конкуренцию с западными записями музыки подобного стиля — очевидно, что сегодня мы располагаем малеровско-штраусовским сопрано высокого класса.
Альберт Шагидуллин в Большом зале выглядел менее выигрышно — временами его голос терялся на фоне оркестра. В КЗЧ он либо был в лучшей вокальной форме, возможно акустика зала помогла (или всё в сумме), но голос его звучал гораздо лучше, впечатление от исполнения его партии было в целом хорошим.
Идея читать со сцены стихи, которые потом поются солистами вместо проекции субтитров или слежения за текстом по распечатке показалась уместной — чтение субтитров или текста всегда отвлекает от музыки. В этом концерте чтецы выполнили роль акустических субтитров и задачу эмоционального настроя. Текст читали артист театра им. Вахтангова Василий Лановой и актриса Московского театра “Современник” Светлана Иванова.
Интересно было отметить, насколько по-разному симфония Цемлинского прозвучала в разных по акустике залах — в Большом, на эстраде, оркестровые группы и дирижер гораздо лучше слышат себя и друг друга. Звучание, которое слышит дирижёр на сцене, гораздо ближе к тому, что слышно слушателям в зале по сравнению с КЗЧ. С другой стороны, после реставрации Большого за счёт снятия со стен слоёв краски, демпфировавших звук, он стал более гулким. Исполнителям надо учитывать эту новую особенность и приспосабливаться к ней.
Программа второго концерта была захватывающе интересной даже на фоне других программ Владимира Юровского. Госоркестр имени Е. Ф. Светланова находится на прекрасном техническом и художественном уровне, в ходе концерта не сидит, уставившись в ноты, а внимательно следит за скупым, но предельно ясным графичным жестом Владимира Юровского, чутко откликаясь на нюансы и детали.
Спустя полтора года после прихода нового дирижёра к руководству Госоркестром уже можно говорить о всё большем внутреннем взаимопонимании коллектива и его худрука, которое он сам именует той «химической связью», на полное установление которой Владимир Юровский, к слову говоря, отводит не полтора года, а лет пять. На фоне нынешних великолепных программ дальнейшая эволюция этого творческого союза становится крупной интригой.
Владимир Ойвин, "Classica FM"