Как большинство концертов РНО вечер в Концертном зале Чайковского обещал стать заметным событием сезона. Даже по отдельности все его компоненты вызывают интерес: и программа, представляющая монтаж Брамса и Рихарда Штрауса, и исполнители — дирижер Владимир Юровский и французская пианистка Элен Гримо.
Безусловная ценность и сам оркестр, едва ли не лучший среди московских, чье октябрьское выступление (Первая симфония Шостаковича с Михаилом Плетневым) до сих пор вспоминается как самое значительное в юбилейном фестивале Шостаковича.
Однако на этот раз на восприятие серьезно повлиял контекст, созданный недавним выступлением Венского филармонического оркестра, явившего высочайшие исполнительские стандарты, забыть которые моментально было невозможно.
Столица музыки на час – Венский филармонический оркестр в Москве
Программа вечера проста и взвешенна: Первый фортепианный концерт Иоганнеса Брамса (1859) и симфоническая поэма Рихарда Штрауса «Так говорил Заратустра» (1896). Выбор можно назвать безупречным — оба произведения хороши, эффектны и незаигранны, их соседство осмысленно и образует диалог, что в симфонических концертах редкость: получается уже не просто перечисление, но экспозиция, создающая культурную парадигму.
В данном случае она состоит в том, что Брамс и Рихард Штраус — немцы, чьи пути в искусстве хронологически близки, но принадлежат разным художественным эпохам. Брамс — это романтизм с его харизматичными свойствами: сочетанием драматизма и классической композиции.
Штраус — поздний романтизм, где проступает лицо модерна, склонного к роскоши, гедонизму и вольному течению мысли в одночастной поэме свободной формы. Брамс — торжество немецкой классической традиции, идущей от Баха и Бетховена, когда главное — серьезность и интеллектуальность.
Штраус — это другая традиция, идущая от Моцарта: абсолютная сосредоточенность на прекрасном и видимость легкомыслия. Монтаж Брамса и Штрауса в формате одного концерта дает почувствовать смягчение культурного климата в конце XIX века: борьбу идей сменяет созерцательность.
Французская пианистка Элен Гримо, имеющая все положенные рангу мировой звезды знаки, обладает еще одним, выдающим ее принадлежность к развитой части современного западного общества: она увлекается волками, и в вольере ее собственного дома живет стая волков. Что много говорит о характере человека — несомненно, сильном, энергичном, волевом. Эти свойства проявляются в пианизме Гримо — хрупкой на вид женщины, обладающей маскулинной пианистической хваткой.
Все, что в концерте Брамса было связано с проявлением моторики и напора, удавалось Гримо отменно. При этом проявления силы ни разу не изменили созданного ею образа фортепиано — не доминирующего инструмента, а еще одного голоса в составе оркестра. Давалось это естественно еще и потому, что стиль РНО, дирижера Юровского и пианистки Гримо совпали в своем рациональном замесе. Даже в том месте, в адажио, где по привычке можно было, расслабившись, вздохнуть посреди схватки, за тишиной чувствовались шаги метронома. Элен Гримо — не тот музыкант, который может эмоционально зажечь, но вот уважать себя он, несомненно, заставит.
После чисто инструментального Брамса следовал Рихард Штраус, чей «Заратустра» — напоминание о том, что даже немецкие композиторы могут двинуться в ложном направлении, пытаясь добиться невозможного: перевода философии в музыку. К счастью, то, что сделал Штраус, не имеет по сути отношения к знаменитому произведению Фридриха Ницше, которым композитор увлекался.
«Так говорил Заратустра» — возникшая при чтении книги последовательность звуковых зарисовок без метасюжета, сосредоточенная на самой себе и мелочах, которые при очень хорошем исполнении выглядят соблазнительно. Речь о всевозможных оркестровых находках, которые сам автор использовал затем в своих операх. Например, когда тема поручается не всей струнной массе, а только музыкантам первых пультов групп. На этом приеме, излагающем тему в начале «Заратустры», строится, например, вступление к последней опере «Каприччио» (1942).
Однако, чтобы насладиться музыкой, построенной на технологических новациях с целью создания роскошной звуковой иллюстрации (что для 32-летнего автора, у которого главные сочинения впереди, совсем не стыдно), нужно отменное качество оркестровой игры, которого по высшему счету не было. В изобретательном оркестровом движении солирующие голоса обнаруживались, но не сверкали единственно возможным очертанием.
А голос скрипки (солист — Алексей Бруни), то внятный, то тонувший в массе, не смог заставить забыть другие, менее удачливые голоса. Например, валторны, за многие проявления которой пришлось пережить чувство неловкости по отношению к автору, отец которого — Йозеф Штраус — был первым валторнистом Придворной оперы в Мюнхене.
Марина Борисова, “Время новостей”