Так или иначе, но события Восьмого Пасхального пока идут своим чередом. Открыл первый концерт "Симфонический диптих" Родиона Щедрина – оркестровая пьеса, написанная в этом году специально для Валерия Гергиева. Она навеяна темами и образами "Очарованного странника", которого дирижер столь успешно исполнил в прошлом сезоне. Забегая вперед, отметим, что Пятый фортепианный концерт Щедрина будет "замыкать" фестиваль в День Победы.
Из Стравинского, которого Гергиев часто включает в свои программы, на этот раз сыграли оперу-балет "Соловей". В концертном варианте остались за кадром красочные сценические подробности выхода китайского императора, но пели и играли хорошо. Соловей (Ольга Трифонова) выдавала серебристые колоратуры, сохраняя нежный тембр, и радовала мягкой кантиленой, так что стало понятно, почему Смерть (Злата Булычева) отступилась от своей жертвы. Рыбак (Дмитрий Воропаев) создал поэтичный образ рассказчика, эдакого былинного сказителя, повествующего и комментирующего сюжет. Симпатичное трио составили Кухарочка (Людмила Дудинова), Камергер (Юрий Воробьев) и Бонза (Эдуард Цанга), отправившиеся на розыски Соловья. Высокомерного китайского императора, вздумавшего повесить туфлю на шею птичке, убедительно сыграл и спел Николай Путилин. Внятно прозвучала партитура Стравинского у оркестра Мариинского театра под управлением Гергиева. Импрессионистическая вязь в первой картине, местами напоминавшая всего Дебюсси разом и отчасти "Шехеразаду" Равеля, сменилась далее изломанной графичностью "Лунного Пьеро" Шёнберга (правда, без его экспрессионистского экстремизма). Такой стилистический перепад возник у Стравинского из-за того, что сочинялся "Соловей" с перерывом в несколько лет: он начал партитуру до "Жар-птицы" и завершил после "Весны священной". Но Гергиев ради цельности сочинения смягчил различия. Как показалось, "Соловей" стал кульминацией открытия фестиваля – по тонкости отделки и точному "попаданию в стиль" произведения.
А вот Вторая симфония Рахманинова прозвучала на перехлесте эмоций. Для маэстро Гергиева подобные зашкаливающие темпы и ошеломительные по мощи массы звука – дело привычное, и в некоторых моментах рахманиновской симфонии – вполне уместные. Но лирики, отдохновения почти не было, и даже знаменитое соло кларнета в медленной части прозвучало как-то "жидковато", что называется, без души.
Второй вечер в БЗК соединил Сибелиуса и Малера. Как известно, в 1907 году Малер гастролировал в Хельсинки и познакомился с Сибелиусом, но никогда не дирижировал его музыку. Оба композитора восхищались Брукнером и венским вальсом, так что такое сочетание показалось вполне логичным.
В Скрипичном концерте финского классика солировал Николай Цнайдер – артист, который довольно часто появляется в программах Гергиева. Этого скрипача всегда отличает элегантная, несколько "на публику" манера интерпретации. В предыдущие разы, например, в Концерте Брамса, такой взгляд на музыку не слишком способствовал глубине погружения в партитуру. А вот в Сибелиусе броская артистичность Цнайдера пришлась кстати. Бурные реплики оркестра солист с легкостью и непринужденностью парировал, демонстрируя прежде всего красивый тон своего инструмента. Скандинавское хладнокровие скрипач сохранил и в финале, что позволило ему с блеском преодолеть все технические рифы. Отметим, что Гергиев умеет приспособиться к своим солистам – играть с ним очень удобно и комфортно.
Симфонии Малера регулярно включаются в программы Пасхального фестиваля, но взаимоотношения с малеровской музыкой у Гергиева складываются по-разному. Удачи и поражения чередуются с достаточной регулярностью: все же эти сложнейшие симфонии одолеть при том бешеном графике, какой существует у маэстро, экспромтом трудно. Так что публичные концерты иной раз походят на открытые репетиции.
Данное исполнение Второй симфонии Малера можно отнести к удачам. Оркестранты тщательно следовали авторским нюансам, вся тембровая и тематическая полифония была выверена и выслушана. Гергиеву удалось выбрать верный временной пульс, избегая суетливой поспешности, но и не разваливая при этом форму. Можно подискутировать о характере звучания тех или иных тем, струнной группы в целом, но объективное ощущение от музыки Второй симфонии, от воплощения ее концепции, которая тесно связана с пасхальной тематикой – Воскресение после смерти, – осталось самое благоприятное. Лучше всего удались страницы, рисующие титаническую схватку жизни со стихией уничтожения в первой части. Впрочем, и в Скерцо, где использован материал песни "Проповедь Антония Падуанского рыбам", с иронией и изощренным гротеском, очень к месту переплелись фантасмагория и сарказм.
Несколько обыденно прозвучала песня "Изначальный свет", перенесенная Малером из своего вокального цикла "Волшебный рог мальчика". Злата Булычева исполнила эту часть вполне профессионально, но словно без мечты о "светлой обители вечной блаженной жизни". И гигантский финал симфонии исполнялся музыкантами, казалось, уже на исходе сил: там, где, наконец, вступает хор с одой Клопштока, чуть-чуть не хватило собранности и мистического озарения. Наверное, певцам, томившимся на сцене с самого начала сочинения, лучше было выйти попозже, в знаменитую пятиминутную паузу (ее, кстати, Гергиев выдерживать не стал) между первой и второй частями. Но гимн Воскресению в последних тактах симфонии все же удался, как вся начальная часть Восьмого Пасхального фестиваля в целом.
Евгения Кривицкая, газета "Культура"