Семёна Борисовича Скигина наши читатели знают как автора «серьезного», обращающегося к темам, носящим проблемный характер. Но в серии эссе «Филармонические фантазии, или Тило Шмидт, гражданин мира» он предстаёт перед нами в литературе другого толка: весёлой, развлекательной, но, конечно же, не лишенной при этом глубинного смысла, подоплёки.
Семен Скигин:
«Если вы попытаетесь отыскать страну, в которой произошли описанные мною события, сразу скажу – это не удастся. Они могли случиться повсюду, где есть Филармония и ездят трамваи, где включают за ужином телевизоры, с экранов которых звучат слова «демократия», «окружающая среда» и «права человека», то есть – везде.
Мой Тило Шмидт – один из миллионов зомбированных массовой информацией обладателей смартфонов – всё равно симпатичен мне, ибо он – человек искренний и добрый».
«Котлета» | «Триколор» | «Сhelonia mydas» | «Скатерть в цветочек» | «Любите ли вы музыку?» | «Дональд Трамп» | «Оскар» | «Похороны Моцарта, или Ухо Ван Гога» | «8 марта» | «Маска Тутанхамона» | «Умирающий лебедь»
В то утро, когда Тило пришел на работу, ему в глаза сразу бросился плакат в траурной рамке:
«Ушел из жизни большой друг нашей Филармонии, выдающийся артист и замечательный человек…»
Тило любил некрологи, в них о людях писали только хорошее, и поэтому он приготовился к приятному чтению. Но до конца дочитать ему не удалось – открылась дверь лифта, и выплывшая» оттуда Патриция произнесла: «Вас вызывает директор».
«Вы уже наверное прочли,
– сказал тот вошедшему Шмидту и, взяв в руки черную
папку, продолжил,
– ушел из жизни большой друг нашей Филармонии, выдающийся артист…»,
– после чего он с пафосом произнес весь текст некролога у входа.
Видимо, директор «тренировал» на Тило речь, приготовленную Патрицией для церемонии похорон.
«Покойный внес Филармонию в свое завещание. Нам достался его рояль. Это не обычный инструмент, а электрический, самозаписывающий. На нем увековечено всё, что оставил за собой усопший, и теперь это наш золотой фонд,
– закончил читать директор и продолжил уже без бумажки,
– на воскресенье назначена презентация рояля, придет общественность, и ваша задача – обеспечить рояль электричеством».
«Устанавливаем ветряную турбину?» –
с воодушевлением спросил Шмидт. Директор удрученно посмотрел на него:
«Нет, протягиваем удлинитель к электророзетке».
Такую работу Тило приходилось выполнять впервые, поэтому он пошел к электрику. Электрик был человеком толковым, но очень медлительным, так что до конца сезона в одиночку выполнить такое задание было бы ему не по силам, поэтому вдвоем они отправились в фойе.
Грузчики поставили черного монстра в угол, где электророзеток и в помине не было. Измерять расстояние до ближайшего источника тока пришлось маленькой школьной линейкой (другой под рукой не оказалось), и через добрые четверть часа вспотевший от усердия электрик произнес:
«Четырнадцать метров, тридцать пять сантиметров».
Комната электрика напоминала ботанический сад, только вместо лиан со стен и с потолка свисали электрические провода разной толщины и всевозможных цветов. Удлинитель нужной длины не нашелся, поэтому пришлось взять три пятиметровых. Теперь можно было испробовать рояль в действии.
Сначала Шмидт нажал кнопку «on», а затем «play», и рояль сам по себе заиграл бодренький вальсик. Во всем этом было что-то мистическое, и Тило решил поискать пьесу помедленнее, иначе он не успевал следить за самостоятельно прыгающими вверх-вниз клавишами. Но, видимо, он нажимал при этом не те кнопки, рояль бряцал со всё возрастающей скоростью, и вдруг, издав гудящий колокольный звон, замолк. Попытка снова «завести» его ни к чему не привела, и Тило с ужасом понял, что он стер весь бесценный архив усопшего виртуоза.
На воскресенье была намечена торжественная презентация «наследства», и нужно было срочно «научить» рояль чему-нибудь путному. Тило бросился в свой кабинет, чтобы
посмотреть план концертов. Как назло, до конца недели ни одного пианиста в программе не было. И тут Шмидту пришла в голову прекрасная идея.
Филармонический вахтер слыл в коллективе интеллектуалом. В его комнате постоянно работала трансляция из зала, поэтому образован он был на уровне Википедии. На его столе всегда лежала стопка музыкальный кроссвордов, которые он «щелкал как орешки». Единственное, его знания не соответствовали умениям. Однажды, когда вся Филармония праздновала чей-то юбилей, вахтер, изрядно «подзарядившись», уселся за рояль и долго играл (так ему, по-видимому, казалось). Низкий художественный уровень сполнения Шмидт приписал тогда чрезмерному усердию в принятии горячительных напитков.
«Вахтер не откажет в помощи,
– подумал Тило,
– ему только нельзя перегибать со спиртным».
Назавтра по дороге на работу Шмидт зашел в продуктовый магазин. Большую бутылку покупать было опасно, поэтому Тило ограничился двумя маленькими и присовокупил к ним баночку анчоусов (ему показалось, это было самое интеллектуальное название из всех, написанных на крышках консервов).
Войдя в филармонию и обратившись к вахтеру, Шмидт сказал: «Поздравляю с Днем рождения!» Бросив взгляд на календарь, тот, как в телешоу, быстро ответил: «Шарль Камиль
Сен-Санс, 9 октября 1835 – 16 декабря 1921, французский композитор, пианист, органист и общественный деятель». «Тогда пойдем праздновать!» – пригласил Шмидт. Долго упрашивать себя вахтер не заставил, и они отправились в фойе.
Сразу взяв «быка за рога», Тило предложил тост за новорожденного. Они чокнулись бумажными стаканчиками и цербер-энциклопедист залпом выпил всё его содержимое. Налили по второй. Тут подоспело и время закуски. Вахтер долго вчитывался в название на консервной банке, но незнакомое слово «анчоусы» не уменьшило его аппетит. Филармонический страж вынул из кармана перочинный нож, и поддевая им рыбку за рыбкой, стал сноровисто направлять их в рот.
Для поддержания беседы Тило участливо спросил: «Вкусно?» Вахтер, сосредоточившийся на анчоусах, от неожиданности неловко повернулся и выронил всё содержимое банки в открытый рояль. Рыбки бесшумно проскользнули между струнами в недра инструмента. «Ничего, – сказал Тило, – сейчас достанем», – и побежал в туалет за салфетками.
Когда он вернулся, разомлевший вахтер уже сидел за инструментом и музицировал. Видимо, левой рукой играть он не умел совсем – она делала какие-то странные круговые
движения, а правой, которая была ответственна за мелодию, ничего узнаваемого он воспроизвести не мог. «Что это?» – полюбопытствовал Шмидт. «Сен-Санс, – гордо ответил
вахтер, – „Умирающий лебедь“». Это название показалось Тило знакомым, он включил кнопку «rec.» и запись пошла.
В воскресенье с утра в Филармонии негде было яблоку упасть: вся музыкальная общественность города собралась в фойе, и директор, прочтя по бумажке прощальные слова
памяти великого пианиста, «которого с нами уже нет», успокоил присутствующих сообщением, что искусство усопшего по-прежнему живо и оно сейчас прозвучит. После этого он нажал кнопку «play», и искусство вахтера полетело в массы.
Шмидт никогда не любил фортепианную музыку, но после слов директора, услышанных в то утро, он стал любить ее еще меньше.
Дома за ужином Тило поведал о своих злоключениях. Жена посоветовала обратиться в полицию – они там и худшее находили, ведь не мог бесследно исчезнуть итог целой жизни,
особенно такой! Это успокоило Шмидта. И снился ему в ту ночь сон, что плывет по их пруду белый лебедь, «жив-здоров», и звучит приятная музыка Сен-Санса, и звучит, и звучит…
Семен Скигин