Всю жизнь она служит оперному искусству. Десять лет – в Ленинградском Малом оперном театре. Тридцать два – в Большом.
Лия Могилевская работала с выдающимися отечественными певцами и была для них бесспорным авторитетом. Так случилось, что десять лет назад она уехала в Нью-Йорк к родным. И сейчас работает там с русскими певцами.
Недавно Лия Абрамовна, только что отметившая восьмидесятилетний юбилей, приезжала в Москву, чтобы повидаться с друзьями и посмотреть новые постановки. Вокруг нее в эти дни вился людской ручеек. Два часа, проведенные с нею, оставили ощущение удивительной молодости ее духа, мощного темперамента и недюжинности характера.
– Каким образом опера стала вашей судьбой?
– Все в жизни происходит как бы случайно. Я училась в ленинградской музыкальной школе. На каникулы ездила к маме в Одессу.
Однажды у своей преподавательницы музыки я познакомилась с одной ее ученицей. Она была из Москвы, из Гнесинской школы, а в Одессу приехала со своим одноклассником. Звали его Женя Светланов. Мы подружились.
Прошло время. Я уже работала в Малом оперном театре. И вот в Ленинграде появились афиши с именем московского дирижера Евгения Светланова. Пошла послушать и потом ходила на все его концерты. И снова у нас завязались дружеские отношения. Евгения интересовал музыкальный театр.
Спустя время он стал главным дирижером Большого. И это была его инициатива, чтобы я пришла туда работать.
– Как же это случилось?
– В 1964 году в Москву приехал на гастроли Ла Скала. Я хотела попасть на спектакли. И позвонила Светланову, попросила помочь мне в этом. На что он мне ответил: “Приезжай в Москву. Если сыграешь на конкурсе пианистов, который сейчас проходит в театре, дам тебе билеты”. Большому тогда нужен был концертмейстер.
И я приехала в Москву, но вовсе не ради конкурса. Я прекрасно работала в Ленинграде. Малый оперный в те годы был интересен своим репертуаром, западная классика шла на его сцене в гораздо большем объеме, нежели в Кировском театре.
Немецкий дирижер Курт Зандерлинг, а он дирижировал двумя спектаклями Малегота, научил меня работать с певцами, проводить спевки, с ним я стала настоящим оперным концертмейстером.
– Как же проходил конкурс пианистов?
– Прихожу в Большой театр к Светланову. И он мне говорит, что сейчас соберет комиссию и я должна буду играть. А председателем ее был Геннадий Николаевич Рождественский. Я сыграла конкурсную программу и получила приглашение работать концертмейстером Большого.
– Кто из западных певцов сегодня увлекает вас?
– Рене Флеминг. Я довольно часто хожу в Метрополитен Опера и в Нью-Йорк-Сити Опера. Во время третьего сезона моей жизни в Нью-Йорке я была в Карнеги-холл на концерте Берлинского филармонического оркестра, которым дирижировал Клаудио Аббадо. Рене Флеминг пела последние четыре песни Рихарда Штрауса.
Я давно такого вокала не слышала. И стала ходить на все ее выступления. Мы даже познакомились в доме Ольги Ростропович. Конечно, мне хотелось бы подробно поговорить с певицей о музыке, но мои двести – триста английских слов не дают, к сожалению, этой возможности. Рене дарит мне свои пластинки, мы переписываемся. Как-то она призналась, что когда я в зале, то всегда волнуется, поскольку, мол, я все знаю про то, как надо петь.
– Что скажете о русских певцах?
– Потрясающе поет Анна Нетребко. У меня есть запись зальцбургской “Травиаты”, ее Виолетта просто завораживает. А как изумительна ее Наташа в постановке “Войны и мира” в Метрополитен! Она была удивительно похожа на Одри Хепберн. И вот что интересно. После московского концерта Анны мне позвонила ночью в Нью-Йорк Маквала Касрашвили и, переполненная чувствами, сказала, что Нетребко сегодня – первое сопрано мира. И так оно и есть.
– Вы работали со многими уникальными вокалистами. Например, с Галиной Вишневской…
– Она – Примадонна Большого. Вишневская была помешана на профессии. К сцене она относилась просто свято. Галина Павловна пришла в театр, не имея консерваторского образования. Сама природа поставила ей голос. И она считала, что должна быть лучше всех и петь так, как никто другой. Такой и была, так и пела. Вот поэтому она и великая певица.
Галина могла ночь не спать, пока не добьется нужного ей результата. Если в партитуре написано пиано, она не позволит себе спеть там форте. Она постоянно шлифовала свое мастерство. У нее был очень серьезный репертуар. Первой в стране Вишневская исполняла Прокофьева, Шостаковича, Бриттена… Она выступала на сценах ведущих оперных театров мира. Ее называли русской Каллас.
– Как проходили ваши занятия с Галиной Павловной в театре?
– Был случай, который я обычно рассказываю своим ученикам. Галя что-то пела, и я подумала, что вот этот кусок надо будет послушать еще раз и, когда она допоет, попрошу ее повторить. Она вдруг сама останавливается и сердито мне выговаривает: “Почему ты меня вовремя не остановила? Если ты выпустишь меня отсюда, из класса, с изъяном на сцену, – ты мой первый враг…”
У нее не было никаких изъянов, но она и помыслить себе не могла выйти на сцену, не будучи уверенной, что вокал доведен до совершенства. Она была невероятно требовательна к себе. Ей было важно и то, в чем и как она выходит на сцену, ее волновала каждая деталь.
Маквалу Касрашвили, когда вводили ее в “Тоску”, спросили: а какой костюм она бы хотела – как у Вишневской или как у Милашкиной? Та, не задумываясь, ответила, что, как у Вишневской, красный. И вот оркестровая репетиция. Вишневская тоже пришла на нее.
И вдруг видит, что Маквала выходит в ее красном платье, и тотчас начинает громко возмущаться, как это та позволила себе так же одеться, как и она, ведь это она сама все придумала… И Маквалино платье бросили в чан с красками, а когда вынули его, то даже гениальный художник не мог бы определить его цвет. Касрашвили пела в нем Тоску двадцать лет.
– Недавно Большой театр отметил спектаклем “Тоска” сорокалетие сценической деятельности Маквалы Касрашвили, а у нее и сейчас – молодой голос.
– Да, у нее голос потрясающей красоты. Если у Милашкиной – стопроцентное сопрано, то у Касрашвили – с меццо-сопрановой окраской. Быть может, потому, что она училась у Веры Давыдовой. У ее голоса – темный звук, что ценится на Западе.
Помню дебют Маквалы в партии Графини в моцартовской “Свадьбе Фигаро”. Вишневская первая откликнулась на ее выступление, написав рецензию для газеты “Советский артист”. Галина Павловна удивлялась: да откуда же эта девушка из Грузии так владеет стилем? А его подсказали ей Бог и внутренний голос.
Светланов однажды попросил меня перед последним актом “Отелло” подойти к Маквале и передать его просьбу, чтобы в сцене молитвы она говорила с Богом и с ним. А такое он не каждому мог сказать. Ему было важно, чтобы они с певицей были на одной волне. Ее обожал и Борис Хайкин…. С Маквалой мы тоже работали и порой – до боли в мозгах – искали точную интонацию каждой фразе…
– Касрашвили, как я читала, произвела сильное впечатление на американцев во время гастролей Большого театра в Метрополитен Опера в 1975 году. Слушали ее тогда?
– Конечно. Ее исполнение партий Татьяны, Наташи и Полины буквально потрясло слушателей. Через четыре года дирекция театра пригласила ее петь Татьяну в их новой постановке “Евгения Онегина”. Это был триумф Касрашвили. Через год она снова должна была лететь туда на репетиции “Бала-маскарада”. Как раз в это время советские войска вошли в Афганистан. Самолет, на котором она летела, посадили в Канаде. С большими трудностями Маквале все же удалось прилететь в Нью-Йорк. После нее ни один артист не летал туда в течение восьми лет.
Маквала – первая русская певица, выступавшая в лондонском Ковент-Гарден в операх Моцарта. Она работала там четыре сезона. Пела Донну Анну в “Дон Жуане” и Вителлию в “Милосердии Тита”.
О ее Вителлии писали, что это моцартовская леди Макбет. В Лондоне Маквалу слушали Ирина Архипова и Елена Образцова. Они рассказывали мне об ее успехе. А похвала из уст коллег дорогого стоит.
Майя Плисецкая, видевшая, как Маквала в первом акте “Отелло” сбегает по лестнице к своему любимому, говорила: “Какая же она легкая! Как пушинка! Это ее душа летит к любимому”.
– Сама Касрашвили об этом никогда не рассказывает.
– Таких скромных людей, как Маквала, просто нет. Она никогда ни перед кем себя не выставляет, не кричит о себе, не зарабатывает своей профессией вне театра. Недавно она пела в Карнеги-холл, а это уже ее третье выступление на этой сцене за последнее время. А кто об этом знает? У нее нет амбиций и никогда не было зависти ни к кому. Помогает всем, кому может.
А какие у нее золотые руки – она и гвоздь вобьет, и люстру повесит, и все починит. Ее скромности и искренности я удивляюсь всю жизнь. Мы с ней навещали за границей опальных Ростроповича и Вишневскую. Вы даже представить себе не можете, что это означало тогда для певицы Большого театра!
– Лия Абрамовна, а вы сами честолюбивы?
– Нет. И заметьте, не карьерист тоже. Скорее – не безразличная, неравнодушная. Если я уверена, что что-то не так, не промолчу.
– Однако честолюбие движет мир. Это к тому же еще и желание сделать что-то сегодня лучше, чем вчера.
– Мне важнее всего всегда было, чтобы мои ученики – Зураб Соткилава, Олег Кулько, Владимир Редькин и другие – сегодня сделали что-то лучше, чем вчера. И я могла бы их этому научить… Могу лишь сказать, что я прожила очень счастливую жизнь.
– Сами поете?
– Вот чего нет, так нет. Но Бог мне дал “вокальное” ухо, что случается довольно редко. Причем я даже не знаю всей певческой терминологии. Когда слышу неверный звук, то говорю о нем простыми словами, и мы вместе с вокалистом находим, как его исправить.
– Лия Абрамовна, а в чем отличие работы концертмейстера у нас и за рубежом?
– Там один занимается Моцартом, другой – Вагнером, третий – Пуччини, четвертый – русской музыкой… У нас же концертмейстер играет всех композиторов. Западные певцы очень профессиональны. Они приходят на урок, зная партию. И когда я им говорю, что хочу, они на другой день делают все как надо.
Это то, чего не могут наши вокалисты. Они будут иметь сто репетиций и двести уроков. И все бесплатно. На Западе же певцы за все платят сами.
– Каково качество их голосов?
– Это вопрос вкуса. Понятно, что такое хорошо и что такое плохо. Спел, как написано в нотах, большое спасибо. Не пустил ни разу петуха, очень большое спасибо. Если написано пиано и так и спел, то совсем огромное спасибо. А дальше – все дело вкуса. Правда, как известно, вкус предполагает ограничение…
– Чем живете в Нью-Йорке?
– Живу, как всегда, театром, своей профессией. Работала с вокалистами в нескольких интересных международных проектах. Это – “Хованщина” Мусоргского в Лондоне, “Борис Годунов” в Торонто, “Евгений Онегин” Чайковского на Глайндборнском фестивале, “Мертвые души” Щедрина в Бостоне, “Война и мир” Прокофьева в Сиэтле, “Орлеанская дева” Чайковского и “Франческа да Римини” Рахманинова – в Бирту… И не так давно – “Нос” Шостаковича на фестивале в Нью-Йорке…
Как музыкальный директор организовала с участием русских вокалистов, живущих в Нью-Йорке, несколько концертов в Карнеги-холл, в театре “Миллениум” и на других сценах. Среди них – “Вечера оперной музыки”, “Играем Шостаковича”, “Музыка на все времена”… В концертах участвовали Мария Биешу, Маквала Касрашвили, Олег Кулько, Владимир Редькин и молодые вокалисты.
Наши оперные представления состояли не только из арий и дуэтов, но включали и целые оперные сцены и даже акты из классических опер. Все было хорошо, но когда я своих “американских” учеников чему-то научила, они решили, что могут петь уже в Метрополитен. Я сказала, что на пробы им играть не пойду, что Мет – это не их дело. Некоторые из них перестали после этого со мной заниматься.
– Следите за культурной жизнью Москвы?
– Разумеется. Получаю газету “Культура”, из нее узнаю все московские новости. С удовольствием читаю музыкального критика Дмитрия Морозова, видно, что он понимает театр. К тому же у меня постоянная телефонная связь с друзьями.
– В эти дни вы дважды были на “Евгении Онегине” в постановке Дмитрия Чернякова в Большом театре. Поделитесь, пожалуйста, впечатлениями.
– Знаю, как отреагировала на нее Галина Вишневская. Признаюсь, что, когда я увидела современные интерпретации наших отечественных опер в Метрополитен, сама была поначалу, мягко говоря, немало удивлена. Совершено другая эстетика, нежели у нас.
Но я открыта всему новому и интересному. И надо увидеть плохой спектакль, чтобы понять, что же такое хороший. Недавно слушала в Метрополитен в “Онегине” любимую Рене Флеминг. Она очень темпераментная, но – не Татьяна. И это меня огорчило. И представьте, когда Екатерина Щербаченко – Татьяна в черняковском спектакле вела сцену письма, я просто заплакала, чего никак от себя не ожидала…
– Лия Абрамовна, знаю, что вы были в Центре оперного пения Вишневской на постановке “Кармен”. Какое впечатление?
– “Кармен” – очень хороший спектакль. Галина Павловна учит своих студентов всему, что знает сама. Это большой труд. Певцы разные. Но дорогу осилит идущий. А такого Центра оперного пения, как у нее, нет в целом мире…
К несчастью, произошло событие, которое потрясло мир. Ушел из жизни Мстислав Леопольдович Ростропович. Для меня это невосполнимая потеря близкого друга, Учителя, выдающегося человека. До конца дней буду помнить все, чему научилась и что узнала у него. Светлая ему память!
Беседу вела Лидия Новикова, газета “Культура”