Дмитрий Корчак сейчас постоянно живет в Вене, но не прерывает связей с культурой России. Начиная с 1998 года певец постоянно участвует в творческих проектах камерного оркестра «Виртуозы Москвы» под руководством Владимира Спивакова.
Кстати, началось их сотрудничество с того момента, когда маэстро, услышав пение юного Дмитрия, пригласил его исполнить партию Моцарта в одноактной опере Н.А. Римского-Корсакова «Моцарт и Сальери». Дмитрий Корчак исполнял также сольные партии вместе с Российским национальным оркестром под руководством Михаила Плетнева. В прессе Дмитрия называют международной звездой первой величины, отмечают, что «театрам, дирижерам и партнерам по сцене все исключительно мирового уровня представительности, с которыми он сотрудничал и еще только будет, просто несть числа».
Прославленные дирижеры и импресарио приглашают Дмитрия к сотрудничеству недаром. Он обладает необыкновенным, лирическим, хрустальной чистоты тенором, в котором слились воедино традиции русского оперного пения и классической школы. Кроме того, певец, как было написано в одной из статей, «особенно на фоне современного вокального мейнстрима, выделяется и прекрасной школой, вкусом и чувством стиля». Дмитрий пел на сцене со многими великими российскими и европейскими мастерами оперы.
Но сенсацией прошедшего сезона стала постановка в Вене и Валенсии оперы «Евгений Онегин» П. И. Чайковского, в которой Дмитрий спел партию Ленского, а его партнерами были суперзвезды мировой сцены Анна Нетребко и Дмитрий Хворостовский.
В июле 2014 года Дмитрий выступил в «Евгении Онегине» на сцене Михайловского театра в Санкт-Петербурге, и спектакль стал одним из главных событий музыкальной жизни северной столицы. А еще раньше — в апреле нынешнего года — Дмитрий Корчак на Страстной седмице приехал в Москву и вместе с хором Академии хорового искусства имени В.С. Попова дал потрясающий концерт в Зале им. П.И. Чайковского.
Концерт был приурочен к 80-летию великого музыканта и педагога Виктора Сергеевича Попова, создавшего Академию. На концерте я еще раз поразился удивительному таланту певца, в котором счастливо сочетаются «три источника, три составные части»: легкое, грациозное моцартианское начало, величавое и пронзительная русская певческая душа, унаследованная им от С.Я. Лемешева и И. С. Козловского.
Хотя, по правде сказать, музыкальное действо, подаренное нам хором Академии и Дмитрием Корчаком, невозможно назвать просто концертом. Потому что в тот вечер случилось чудо, подобное тому, о котором пел Владимир Высоцкий, когда «чистый звук в наши души летел». Причем, летел он из чистых сердец участников хора (дирижер Алексей Петров) и главного виновника торжества Дмитрия Корчака, и, влетая в души слушателей, делал их чище и покойнее. В тот вечер в первом отделении звучала русская духовная музыка.
Не хочу (да и не смогу) поверять алгеброй гармонию и анализировать свои чувства, потрясение и какую-то неземную радость, когда я всеми «фибрами» души «впитывал» великую музыку. Подумал тогда, что даже самый упрямый атеист, слушая ее, непременно уверовал бы. Фаина Георгиевна Раневская в своем дневнике писала: «Нужно в себе умертвить обычного, земного, нужно стать над собой, нужно искать в себе Бога». Да простит читатель мне высокопарный слог, но думаю, что Дмитрию это удалось. Во всяком случае, в тот памятный вечер…
Дмитрий Корчак избрал для себя непростую жизненную стезю. Он, по его же словам, 350 дней году находится в движении, ездит по городам Европы и мира, фантастически много концертирует и поет в оперных спектаклях. Иногда он приезжает и в Москву, радуя тех своих почитателей, кому удается попасть на его спектакли и концерты. А автора этих строк, ко всему прочему, еще и интереснейшими беседами «с участием» микрофона. С радостью делюсь их содержанием с нашими читателями.
– Дмитрий, если позволите, начнем с ваших творческих истоков. Задумывались ли вы, поступая в Хоровое училище им. Свешникова, о возможной карьере профессионального певца?
– Не могу сказать, что я уже в детстве определился с профессией. Но точно помню, что мне поначалу очень хотелось стать военным дирижером. То, что я стал вокалистом, было связано со стечением обстоятельств. Первый свой диплом в Академии хорового искусства я получил как дирижер, занимаясь в классе Виктора Сергеевича Попова.
Но он заставил меня параллельно брать уроки в классе вокала. В Хоровом училище мы получали такое сильное музыкальное образование, что наши выпускники, поступая потом в Московскую консерваторию, два-три года слонялись от безделья: все, что им преподавали в первые консерваторские годы, они давно прошли в училище. Потом они продолжили свою карьеру не только как хоровые и симфонические дирижеры, но и как певцы, преподаватели, аранжировщики, пианисты, скрипачи и т.д.
Это привело Виктора Сергеевича Попова к мысли о создании Академии хорового искусства. У него была мечта – создать сильную вокальную кафедру в Училище и Академии. И она сбылась: сейчас в Академии работают потрясающие педагоги, в том числе, и мой педагог – Дмитрий Юрьевич Вдовин.
– Как вы думаете, что стало, так сказать, «краеугольным камнем» вашего музыкального и вокального образования?
– Сложный вопрос. Отвечу так: краеугольным камнем моего вокального образования является… образование. То образование – хоровое, дирижерское с потрясающим уровнем преподавания сольфеджио, гармонии, полифонии, которое я получил в Академии, помогло мне еще глубже проникнуть в мир великой музыки. Я могу открыть любую партитуру и читать ее, я слышу музыку, глядя в партитуру. Понимаю голоса инструментов, краски, тембровую особенность партитуры.
Естественно, это мне дает огромное преимущество при выучивании нового репертуара, я это могу сделать сам, проигрывая все на рояле. Кроме того, это помогает мне, находясь на сцене, понимать дирижера на расстоянии «с полувзгляда и полувздоха». Все это я могу сказать и о наших выпускниках Академии, которые своим искусством прославляют Россию, и о тех, кто учится в Академии сейчас. Там сейчас работает замечательный хормейстер Алексей Петров, которого в свое время пригласил на работу В.С. Попов.
– Вы всегда не просто тепло, а с восторгом рассказываете о своих учителях и тех людях, с которыми потом в жизни пришлось общаться и вместе работать. Судя по всему, вам везет в жизни на хороших людей?
– Я считаю, мы должны помнить своих педагогов, которые не всегда известны публике, но делают огромное дело, вкладывая свои сердца и души в учеников. И мы должны быть честны перед искусством и воздавать им должное за их труд. И я, называя те или иные фамилии в своих интервью, считаю своим долгом еще и еще раз повторять, что за талантливым молодым исполнителем всегда стоит труд многих людей!
– Ну, и труд самого исполнителя, разумеется, тоже. Кстати, давайте вспомним о том, как жил и учился в хоровом училище мальчик из подмосковного города Электросталь Дима Корчак. Где-то было написано, что чеховская фраза: «В детстве у меня не было детства», — это и про вас тоже. Вы ведь жили в интернате?
– Да, но это был не такой интернат, где живут дети, у которых нет родителей. У нас было общежитие при Хоровом училище, где мальчики жили на протяжении недели. А потом тот, кто жил рядом с Москвой, уезжал на субботу и воскресенье домой. Ну, а те, кто приехал издалека, уезжали только на каникулы. Мы жили своей большой компанией, играли в разные игры, в том числе, и в футбол. И, ко всему прочему, еще и подолгу, порой по полгода, гастролировали по всему миру! Так что у меня было прекрасное детство.
– Я где-то прочитал, что вы в детстве любили не только музыку, но и математику, в частности, алгебру. Как сочетались в вашем сердце алгебра с гармонией?
– Да, было такое. Но я любил все и всегда считал, что и алгебра, и геометрия могут расшевелить мозг, чтобы он был восприимчив ко всему! Тем более, что мои родители обладают техническими профессиями, и в случае надобности мне помогали. Так что проблем с этими предметами у меня не было.
– Кстати, о ваших родителях, которые по-прежнему живут в подмосковной Электростали. Часто ли вы к ним выбираетесь, когда приезжаете в Россию?
– Нет, у меня нет на это времени. Если я прилетаю в Москву, то работаю: репетирую, концертирую. А мама с папой приезжают ко мне, и мы видимся в Москве.
– Вернемся к вашему детству. Вы были вундеркиндом?
– Нет, я был самым обычным парнем, причем, очень стеснительным. Например, не мог петь соло, у меня тряслись коленки. Так что в детстве моя сольная судьба не складывалась. Но рядом со мной, как и со всеми моими сверстниками, был Виктор Сергеевич Попов, который внушал нам, что надо быть «губкой», надо впитывать все, что происходит вокруг. Когда мы с хором ездили на гастроли, он первым делом водил нас в музеи, концертные залы. Если были за границей, то осматривали достопримечательности, пейзажи, впитывали красоту. Он говорил, что это поможет нам стать личностями. Я сейчас стараюсь так же воспитывать своего сына.
– Однажды на концерте хора вас заметил Владимир Спиваков и пригласил поработать вместе с ним. Как это случилось?
– На его фестивале в Кольмаре он меня услышал в каком-то сольном произведении. И дал мне задание подготовить партию Моцарта из оперы Римского-Корсакова. Я успешно прошел прослушивание, и мы потом ездили с этой оперой по всему миру и исполняли ее в лучших залах. Партию Сальери пел тогда знаменитый баритон Сергей Лейферкус. Так началось мое общение с Владимиром Теодоровичем Спиваковым, которое продолжается до сих пор.
– Довольны ли вы своей нынешней певческой карьерой?
– Я не привык жаловаться. Думаю, что все складывается так, как должно было сложиться. Карьера развивается так, как я ее вижу. Если я о чем-то мечтал и мечтаю, то считал и считаю своим долгом добиваться этого. Свою дорогу я прокладываю сам. Я – разумный, реальный человек, живу сегодняшним днем, знаю свои рамки и то, чего я достоин или не достоин. Но я не могу класть на алтарь искусства все: у меня кроме карьеры есть много вещей, которые я люблю и считаю ценными для моей жизни, прежде всего, семья.
– Но хватает ли вас на все? Ведь, судя по тому, что я о вас читал, ваша жизнь расписана по минутам!
– С одной стороны, увы – это так, потому что трудно найти свободное время для отдыха, для книг. Трудно отвлечься от спектаклей, от людей, которые окружают тебя и меняются каждый день. И ведь они не просто меняются: ты обязан с ними контактировать и взаимодействовать, а с кем-то даже играть любовные сцены.
Но, с другой стороны, грех жаловаться. Потому что раз выбран путь гастролирующего оперного певца, то ты обязан быть «на чемоданах», ездить, жить в отелях и работать в лучших театрах мира. Это данность профессии, я не имею права «лить слезы». У меня нет вариантов, кроме этой дороги. Можно было где-то «осесть», стать солистом какого-то одного театра, но тогда ты должен забыть о международной карьере. А географическая насыщенность нашей работы повышает статус певца.
– Но, при всем при этом, вы все же считаете своим постоянным местом жительства Вену, не так ли?
– Да, сейчас я живу в Вене. Хотя слово «живу» — не очень точное. В Вене находится мой дом, где я меняю чемоданы. Но 350 дней в году я нахожусь в самолетах, поездах, машинах, на съемных квартирах по всему миру.
– Свое недавнее 35-летие вы, надеюсь, отметили не в самолете, а за семейным столом?
– У меня в тот день был спектакль в Лионе, так что было не до праздника. Мало того: и после спектакля не удалось отметить, поскольку была очень сложная партия и всего один день перерыва перед следующим спектаклем. Так что даже в театре никому не говорил о своем дне рождения.
– Вы поете фантастически много, причем, самые разные партии, в том числе, и в малоизвестных операх. А часто ли вам удается петь то, что «лежит на сердце» или все же приходится двигаться в том направлении, в котором движется театр или ваши продюсеры?
– Сегодня, слава Богу, я уже преодолел первый этап карьеры, когда был вынужден дебютировать во всех главных театрах. Сегодня я могу выбирать то, что хочу петь и где хочу. Но карьера складывается из многих составляющих. Конечно, мы обязаны петь то, что популярно, соглашаться на выступления с великими дирижерами или на великих сценах. Это необходимо для биографии. Но часто театры идут на уступки, спрашивают меня, в какой роли я бы хотел выступить. В конце концов, при умении разговаривать, все решается.
– Вы, как мне кажется, своим творчеством выполняете ко всему прочему важную просветительскую миссию: большей частью поете очень редкие оперы и тем самым открываете их зрителям. Хотя для укрепления своей популярности могли бы сделать публике (особенно московской) уступку, побаловав ее известными, легкими для восприятия ариями.
– В Москве я бываю не часто, но регулярно. И считаю, что выступаю здесь чаще, чем в любых других городах мира. Поэтому выбор программ для меня всегда проблематичен, я должен показывать нашей публике что-то новое, я не могу приезжать сюда с «запетыми» ариями. Бывают концерты с симфоническим и камерным оркестрами, и даже с оркестром русских народных инструментов. Иногда я выступаю под фортепиано, а порой пою произведения в ораториальном жанре. В апреле этого года мой приезд в Москву был связан с двумя выступлениями.
Во-первых, я спел с Хором академии хорового искусства программу, к которой не прикасался уже лет пятнадцать. Она была составлена из произведений русской духовной музыки и народных песен. Т.е. той музыки, с которой я жил на протяжении всех своих студенческих лет и с которой мы объехали весь мир с гастролями. Участники хора – замечательные ребята с прекрасными голосами — ради этого концерта вне учебной программы собрались, ответив мне взаимностью на предложение вместе почтить память нашего Учителя – Виктора Сергеевича Попова.
Ему в этом году исполнилось бы 80 лет. Это очень трогательно, когда прекрасные молодые голоса сливаются в хоре, и звучит эта потрясающая музыка наших великих композиторов, которые являются гордостью отечественной культуры. И мне показалось, что Страстная седмица благоволила в те дни именно к такому репертуару. Я видел, как горели глаза ребят, и у меня на концерте по телу пробегали мурашки…
– Но вы приехали в Москву в апреле нынешнего года не только ради этого концерта, не так ли?
– Да. Я уже лет десять не выступал в столице в оперном спектакле. На этот раз дебютировал в партии Вертера в опере Ж. Массне в Музыкальном театре им. К. С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко. До этого я никогда не выступал в этом театре.
– Ваш грандиозный концерт в Зале им. П.И. Чайковского с хором Академии я до сих пор вспоминаю с восторгом. Но «Вертера», к сожалению, послушать не удалось. Вы довольны спектаклем?
– Я могу сказать, что спектакль получился. Вертер – особая для меня партия, я очень серьезно готовлюсь к ней в актерском плане, не говоря уже про вокальный. Я рад, что в Музыкальном театре им. К.С. Станиславского и Вл.И. Немировича-Данченко у меня были прекрасные партнеры по сцене, мы все были на одной волне, накал эмоций на сцене был невероятный, он передался и зрителям в зале – я видел, как люди плакали в финале оперы. Я счастлив, что смог донести до своей родной публики все те эмоции, которые хотел.
– Вы работаете в лучших театрах мира. Но в нашем главном театре – Большом – в оперном спектакле еще ни разу не спели. Почему?
– Недавно я пел со сцены Большого на юбилее Е.В. Образцовой. Вы себе не представляете, какие это поразительные ощущения – видеть театр со стороны сцены! Я повидал немало театров, но считаю наш Большой одним из самых красивых в мире! Если мне позвонят из этого театра, я с удовольствием рассмотрю варианты сотрудничества. Но проблема в сроках.
Мне несколько раз предлагали выступить в Большом, но речь шла о спектакле, который должен был состояться через шесть месяцев. Но мне было очень трудно найти в своем сформированном графике свободное время в такой короткий промежуток времени. Дело в том, что наши театры пока не научились планировать свою жизнь на перспективу, хотя бы на пять лет вперед. Такое могут позволить себе только театры со стабильными бюджетами в странах со стабильной экономикой.
– В каком из театров мира вы испытывали наибольшее наслаждение от работы?
– Наслаждение от спектакля, от реакции публики не всегда определяет ваше окончательное отношение к театру. Тут еще важен такой фактор, как комфорт в работе, удобство гримерок, чистота здания, хороший коллектив, умная дирекция, которая подбирает правильный состав исполнителей и оптимальный график репетиций. И это очень важно для певца, который тратит много времени на перелеты, переезды, чемоданы и т.д. Такие театры, конечно, есть, и они, кстати, не всегда являются главными театрами стран.
Конечно, в Ла Скала, Парижской или Венской операх я чувствую себя как дома. Я пел, например, в театре Валенсии, который находится в красивейшем здании в парковой зоне, с шикарными гримерками. В нем я выступаю с большим удовольствием. Там поют и играют великие музыканты, и ты испытываешь наслаждение от работы в таком театре!
– Сколько оперных партий вы спели за время своей карьеры?
– На сегодняшний день после десяти лет оперной карьеры у меня накопилось свыше сорока пяти главных партий.
– Не многовато ли?
– Я спел еще далеко не все, что есть в мыслях.
– Но это, наверное, связано с колоссальным физическим напряжением?
– Репертуар великого певца Пласидо Доминго приближается к 300 партиям! Правда, среди них – не все главные. Но в любом случае такой памяти, как у него, нет больше ни у кого! Поэтому у меня есть еще резервы. Раньше я учил по шесть-семь названий в год, сейчас – по два-три. Езжу с двумя чемоданами: один – с вещами, другой – с клавирами. Очень часто приходится разучивать какие-то малоизвестные старинные оперы, которые я потом пою всего один раз.
– Не обидно ли долго разучивать, а потом спеть единственный раз?
– Что ж поделать, зато бывали очень важные постановки в великих театрах с великими дирижерами, режиссерами и партнерами, которые я делал с удовольствием.
– Вы за границей поете только в оперных спектаклях или даете также концерты?
– В основном, это оперы. Но часто пою концерты: и сольные, и гала. В июне и июле я был на знаменитом фестивале в Бад-Киссингене, и там у меня было три разных концерта: один – с камерной музыкой с пианистом Семеном Скигиным, второй – гала-коцерт, а третьим стало концертное исполнение оперы «Любовный напиток» Г. Доницетти. А в следующем году поеду в Париж участвовать в концерте под названием «Les grandes voix» («Великие голоса») в зале «Плейель». Считается, что если музыканту удается выступить в таких концертах, это – уже признание и определенный рубеж.
– Не могу не спросить вас о ставшем уже легендарным спектакле «Евгений Онегин» сначала в Вене, а потом в Валенсии, в котором вы спели Ленского, а вашими партнерами были звезды мировой величины Анна Нетребко и Дмитрий Хворостовский. Какие ощущения вы испытывали, исполняя русскую оперу на Западе?
– Начну с Венского оперного театра. Это – знаменитый театр, на его сцене каждый день идут самые разные оперы: итальянские, немецкие, французские. Я безумно рад, что в репертуарном плане присутствует и «Евгений Онегин». Но впервые за всю историю Венской оперы на сцену вышел русский состав главных исполнителей! Мне казалось, что в те вечера публика как-то особенно, по-новому восприняла наше музыкальное «сообщение». Они по-другому восприняли нашу русскую душу. Ведь обычно нам очень трудно объяснять в Европе, как по-настоящему должна звучать русская опера и вообще музыка.
Я очень часто слышал «Бориса Годунова» в исполнении иностранных певцов. Это очень мило и прекрасно. Но не имеет никакого отношения к русской музыке. Кстати, то же самое можно сказать и об итальянских операх в плохом исполнении российских певцов.
– А как вы чувствовали себя в этой славной звездной компании?
– У нас сложились потрясающие отношения! Мы втроем как-то особенно сплотились, жили единой историей, единым образом, любовью и трагедией… Мы поменяли всю режиссуру этого уже изрядно поизносившегося спектакля. Это была постановка из разряда «как иностранцы видят Россию»: сплошные льдины и бутылки водки. Не хватало только медведей, бегающих по Красной площади. Поэтому мы абстрагировались от этой постановки и делали свое дело, пели так, как написано в партитуре у П. И. Чайковского. И это принесло свои плоды! Многие мои друзья, да и музыкальные критики отметили, что это было главным событием сезона 2013-2014 годов.
– Дмитрий, напрашивается резонный вопрос: а в России мы когда-нибудь сможем увидеть и услышать «Онегина» в этом же составе?
– Вы будете смеяться, но недавно Аня Нетребко сказала, что она никогда не пела в Большом театре, а Дима Хворостовский, по-моему, только на открытии старой сцены после ремонта! Не думаю, что это связано с нежеланием Ани Нетребко петь в нашем знаменитом театре. Думаю также, что театр вполне мог бы подстроиться под график таких артистов, как Нетребко, Хворостовский и другие. Тот, кто хочет, всегда изыщет возможность.
– В июле вы спели в «Евгении Онегине» в Михайловском театре в Питере. Какие были ощущения?
– Как ни странно, этот спектакль стал моим дебютом на оперной сцене Санкт-Петербурга. Раньше я выступал там только в концертах. Конечно, очень волнующе было петь Ленского впервые в «городе Пушкина и Чайковского». Поэтому и образ моего Ленского там отличался от предыдущих постановок, я чувствовал его иначе – безмерно романтичным, молодым, наивным. Публика осталась довольна, я благодарен критике за высокие оценки моего выступления. В результате такого успеха мы договорились с театром, что в единственные свободные два дня в следующем сезоне я вновь приеду в Михайловский театр. Это будет 29 сентября и 16 декабря.
– Вы говорили о том, что западные певцы часто не могут почувствовать по-настоящему русскую музыку, а наши – европейскую. В чем здесь дело?
– Зарубежные певцы поют наши оперы в принципе хорошо: и техника у них хорошая, и выглядят неплохо. Но ощущения – не наши. Наш язык, музыка и культура – из другой школы. Мы – россияне — очень самобытны и поэтому никогда не будем европейцами в их понимании. Что касается нашего исполнения зарубежного репертуара, то здесь дело обстоит примерно так же. Только ведь мы хотим работать в Европе! И когда приезжаем на прослушивание в ту же Италию или Францию, мы обязаны идеально петь на этих языках.
А для этого необходимо долго работать над языком, работать с музыкантами, дирижерами для того, чтобы понимать стилистику любой музыки. Это очень длительная и кропотливая работа, но мы обязаны ее выполнять, если мы хотим сделать международную карьеру. И, конечно, верхом искусства являются удачные дебюты в репертуаре театров на территории носителя этого языка. Если вы имеете успех в роли Виолетты в театре в Парме, то потом для вас открываются двери во многих театрах мира. Это очень серьезная работа, но в этом и проявляется уровень музыканта. Не знаю, с чем это связано, но почему-то русским (и вообще славянам) легче адаптироваться в Европе и принять их менталитет и культуру, чем европейцам – нашу.
Наверное, причина в том, что мы едем к ним и стараемся впитать их культуру, а они судят о нас, сидя у себя дома. Поэтому и ставят такие спектакли, как «Евгений Онегин» в Вене с водкой и льдинами.
– Ваши музыкальные и вокальные пристрастия и возможности чрезвычайно разнообразны. Но иногда в статьях о вас приходится читать, что Корчак – певец только школы belcanto.
– Ну, belcanto – это огромный пласт вокальной культуры. Его спеть-перепеть и жизни не хватит! Но я пою самую разную музыку, в том числе, и старинную, и современную.
– И все же вы когда-то сказали: идти против своей вокальной природы – опасная вещь! Объясните, пожалуйста.
– Надо понимать свой голос, его рамки, понимать, что этот голос может сделать, что – не может. Если «Отелло» написан для таких певцов, как Владимир Андреевич Атлантов, то мне туда соваться не надо. У меня есть тот репертуар, который я могу спеть неплохо. Нам – певцам — нужна свежая голова и понимание нашего предела.
– Вы знаете его?
– Что-то знаю я, в чем-то в этом смысле мне помогают мои педагоги и близкие друзья. Они не дают мне зайти далеко в моих желаниях.
– Продолжаете ли вы учиться в самом прямом, практическом смысле этого слова?<
– Да, безусловно! Ирина Константиновна Архипова училась до последнего дня своей певческой карьеры. Это не означает, что она каждый день ходила на уроки и распевки. Певцы такой категории могут распеться сами. Но «подвинтить гаечки» всегда необходимо. И она говорила мне: «Ты должен иметь рядом с собой «свежее ухо», которое знает твоей голос и в нужный момент сможет подправить и направить тебя».
– Важны ли для вас актерские навыки, когда вы выходите на сцену в оперных спектаклях?
– Безусловно! Мы сегодня не можем быть просто певцами. С одной стороны, мы обязаны видеть оркестр и понимать, как работает вся эта «машина», чувствовать дирижера. Но мы должны быть еще и актерами, понимая задачи, которые ставит режиссер. Мы должны владеть всеми «рядом стоящими» профессиями. Словом, сегодня такой певец, который способен лишь выйти и спеть, никому не нужен.
– У вас очень сценичная внешность. Вы поддерживаете свою физическую форму?
– Внешность – вопрос очень серьезный, потому что мы живем в век, когда закончились «дивы», как таковые. Сегодня в театре нужен комплекс: мы должны не просто хорошо петь, но и хорошо выглядеть. Поэтому за внешностью надо следить, хотя это не так просто. Мы ведь ведем не обычный образ жизни. Иногда после репетиции или спектакля хочется съесть сладкое, причем, много и к тому же на ночь. Но нельзя! Потому что какая-то часть сценического успеха зависит, в том числе, и от внешности.
– В финале не могу не спросить об одной из главных фигур в вашей жизни – о сыне. Как он развивается, с удовольствием ли воспринимает ваши шаги в его воспитании? Пойдет ли он, на ваш взгляд, по стопам отца?
– Мой сын Саша ходит в садик при Венском хоре мальчиков, мы с ним имеем абонемент и посещаем все спектакли в Венской опере. Он занимается на скрипке, за год научился говорить по-немецки. Но о его музыкальном будущем говорить пока рано, я не давлю, пусть выбирает дорогу сам. Хотя в пять лет он уже дебютировал в Wiener Staatsoper в операх «Воццек» Берга и в «Парсифале» Вагнера, где главную партию пел Йонас Кауфман. Так что мой сын меня обогнал: я ведь дебютировал в Вене только в 25 лет…
Павел Подкладов, “Иные берега”