Интервью с художником-гримером Большого театра России Анной Огановой.
— Дорогая Анна! Впервые беру интервью у человека вашей профессии. Расскажите о себе, как всё начиналось?
— Я родилась в интернациональном Баку, в армянской семье. Родители не были связаны с музыкой или театром, работали в проектном институте. Дедушка был известным специалистом, конструктором буровых установок.
Брат папы уехал учиться в Москву, стал академическим художником, при этом прекрасно владел и резьбой по дереву, и ковкой. С трёх с половиной лет меня водили во Дворец пионеров в Баку, я много рисовала.
В 1988-м мы всей семьёй переехали в Ереван. Бабушка показала мои рисунки знакомому художнику и меня собирались отдать в центр детского творчества Егияна, но вскоре мы вынужденно переехали в Москву.
Вообще, хочу сказать, что в определенный момент жизни судьба посылала нужных мне людей. Родители хотели, чтоб я продолжила рисовать, начались поиски студии в Москве.
Мама нашла профессионального художника Валерия Александровича Бычкова, энтузиаста, организовавшего детскую студию в подвале жилого дома. Отметив мой потенциал, он начал со мной заниматься и готовить к поступлению в художественную школу.
Мой первый учитель, будучи классическим академистом, заложил соответствующие понятия. Благодаря ему в семь лет я поступила в Краснопресненскую художественную школу. Правда наш педагог оказалась слишком «продвинутая». Вместо Третьяковки или Пушкинского музея нас водили на все новомодные выставки кубизма, авангарда и так далее, считая, что расширяют кругозор.
Поэтому первые годы в художке я занималась без особого рвения. В этот же период в мою общеобразовательную школу устроилась Татьяна Михайловна Бравина, специалист по росписи храмов, настоящий художник от Бога! Повезло нам исключительно потому, что её сын, учившийся в старших классах, нуждался в присмотре.
Татьяна Борисовна организовала целую мастерскую, в которой не только рисовали, но лепили, обжигали, расписывали, покрывали глазурью. Мы освоили гончарное дело, бисероплетение, батик (роспись по ткани), из кожи делали заколки, броши. Для нас открылся огромный новый мир, уровень её знаний и общения с детьми вызывал восхищение. Мы начали участвовать в конкурсах, выставках. Моя работа «Спасский собор» даже выставлялась в Пушкинском музее, в рамках выставки «Дети России», до сих пор храню изданный каталог.
Но как только сын Татьяны Михайловны выпустился, ей пришлось уйти. В этом же году в художественной школе нам заменили педагога. Пришёл Сергей Владимирович Гавин. Прекрасный учитель, член Союза художников. Мы ему, конечно, достались не в лучшем виде. Учиться стало намного интереснее. Правда, в перспективе тогда я себя совершенно не видела художником. Видя трудный профессиональный путь дяди, прежде чем ему удалось достичь хоть какого-то статуса, понимала, что женщине-художнику будет в разы труднее. Я была отличницей. Мечтала поступать в МГУ на экономический факультет.
— Тогда ведь начинал входить в моду компьютерный и графический дизайн – редкий синтез творчества и коммерции.
— Да, но я всё своё ИЗО воспринимала только как хобби. Мама, зная мою творческую натуру, в экономике меня совсем не видела. Она обратилась к Сергею Владимировичу за советом, какие ещё есть варианты для девушки. Он посоветовал ТХТУ – Театральное художественно-техническое училище. Там готовят художников по костюму, гриму, бутафоров, а также звукорежиссеров и художников по свету. Мы приехали посмотреть, что за «заведение».
Аркадий Мелитонян: «Звукорежиссёр – профессия, требующая соучастия»
Нам провели подробную экскурсию. И я загорелась поступать. Художник по костюму не рассматривался сразу. Эскизы одежды всегда рисовала с удовольствием. Но выкройки и шитьё – вообще не моё. Бутафория – тоже особо не привлекала. А вот что такое художник-гримёр я настолько не понимала, что захотела именно на этот факультет.
Никто с распростёртыми объятиями меня не ждал. Первый раз мы пришли в ТХТУ в декабре, а подготовительные курсы шли уже с сентября. Сдавать предстояло шесть экзаменов: академический рисунок, живопись, эскизирование – фантазийная работа, а также русский, литературу и английский. Удалось договориться о частных уроках с Аркадием Ивановичем Торопыгиным, он в тот год курс не набирал, но по мне, был и остается самым строгим педагогом из художников.
На первой встрече, глядя на мои работы, он с иронией обронил: «середнячок, но вытянем! » Это дико меня задело, но и подхлестнуло. Полгода меня возили на другой конец Москвы в его мастерскую. Пришлось трудиться над техникой рисунка и живописи на совсем другом уровне. Торопыгин – замечательный педагог, требовательный. Видит все плюсы и минусы, знает, как направить, как дожать и вытянуть работу. Мои работы в январе и перед экзаменами в мае – это небо и земля.
— Анна, простите. Как человек, выросший за кулисами театра (МАМТа), догадывалась, что гримёры наделены художественными способностями. Но чтобы вот так фундаментально подходить к рисованию, как в Суриковском!
— Забегая вперёд. Рисунок – основа всего. И живописи, и сценического грима. Нам потом весь первый курс ставили простые натюрморты с формами: шар, куб и т.д. И на тоскливое: «когда же мы начнём рисовать натуру?» отвечали – «без правильного построения элементарной фигуры не сумеете работать с человеческой головой». Важно видение формы, перспективы, как она стоит на плоскости. И штрих – постановка руки. Иначе форма будет гулять.
Параллельно я занималась русским с Ниной Алексеевной Сухониной, бывшим директором ТХТУ. Хотя в школе у меня была пятёрка, этого оказалось недостаточно. Строгость Нины Алексеевны, муштровавшей меня по программе филфака МГУ, как выяснилось позже, обернулась на вступительном диктанте пятёркой. Она потом мне рассказывала, что пятерку долго не хотели ставить, проверяли-перепроверяли, оказалось, что без ошибок диктант никто не писал более десяти лет! Но эта пятерка и спасла, так как на эскизировании меня намеренно завалили.
Когда мы поступили, целый курс 15-летних девчонок (и один мальчик!), нас предупредили: учиться будет тяжело. Из 16 человек закончили и получили диплом через четыре года только 10. Не все выдержали большие нагрузки. Полный академический курс рисунка и живописи с обязательными домашними заданиями, шитьем постижа, эскизами по гриму.
Отдельно ездили на Таганку на скульптуру, начинали с лепки носа, заканчивали головой с натуры, изучали и пластическую анатомию. Да, знание последней обязательно, иначе как ты сможешь проработать лицо, если не знаешь строение головы? Как сделать гримом из толстого человека худого, если не понимать, где какие мышцы, где высветлить или затемнить?
Сейчас, конечно, огромное количество различных курсов макияжа, где не заморачиваются с теорией так глубоко. Есть много самоучек, природная хватка видеть лицо, плюс практический опыт может сделать их профессионалами. Но я с такими коллегами редко сталкивалась.
— Как давно в нашей стране существует базовое образование художников-гримёров?
— ТХТУ, сейчас он колледж, недавно отметил 91 год со дня основания. Специальность «гримёр» там изначально. Наш педагог по гриму кино был аксакал профессии Николай Алексеевич Брюсов. Он и его сверстники стояли у истоков, ко всему приходили сами методом проб и ошибок, по их программам позже учились мы.
— На ком вы практиковались гримировать?
— Первый курс – друг на друге. Со второго нам доверяли натурщиц, в основном это были пожилые женщины. Вообще, мне учёба нравилась, я буквально пропадала на занятиях. Учились шить парики, усы и бороды (постиж). Сейчас в театре мы парики не шьем, заказываем в мастерских в Санкт-Петербурге. Но приходят они к нам не готовые. Стрижка, завивка, в общем, подготовка парика и постижа лежит на гримере.
— По мемуарам, Фёдор Иванович Шаляпин часто гримировался сам. Сейчас среди певцов Большого попадаются такие художественные таланты?
— Нет, это даже не обсуждается. Есть же специалисты. Всех гримируем и причёсываем.
— И всё же, как вы, Анна, в детстве далёкий от оперы человек, оказались в Большом?
— Моя театральная жизнь началась уже в середине первого курса. В Детский музыкальный театр «Экспромт» я оформилась с позволения мамы, будучи несовершеннолетней, но втайне от классной руководительницы. Разовые «халтуры» – вроде помочь на новогоднем представлении – поощрялись, а вот постоянная работа была под запретом, отвлекала от учёбы.
Мне казалось, что я попала в мир волшебства. В свои 15 лет стала общаться с людьми за 30, рано и быстро стала самостоятельной, уже получала хоть маленькую, но зарплату.
Реальная работа в театре отличается от учебных заданий скоростью и объёмом выполнения. Если на уроке мы могли два часа чесать один парик, то в театре за час надо «оформить» пять-шесть человек. Любая практика набивает руку, это уже другой подход к профессии.
На третьем курсе я вместе с подружкой пришла на практику в Новую оперу. После маленького кулуарного театра только что отстроенное объёмное красивое здание в саду Эрмитаж вызывало восхищение. Спектакли большой формы. Собственно, там я впервые услышала и увидела оперу. До того ходила только на балеты. Первая моя опера – «Демон», за пультом маэстро Евгений Колобов, в заглавной партии Николай Решетняк.
Я пришла в полный восторг и от эффектной постановки, где Демон летал над сценой и залом, и от фактуры солиста – длинные кудри, атлетичная фигура. В гримёрке, правда, оказалось, что он был в парике, а кубики пресса нарисованы- вот она магия грима. Там же я застала выпуск потрясающе стильной премьеры «Травиаты» в постановке Аллы Сигаловой!
Моим первым серьёзным рабочим коллективом стал театр «Кремлёвский балет» под руководством Андрея Петрова. Тогда очень молодая труппа. Там нас было всего двое штатных гримёров, и приходилось работать со всеми артистами: женщинами, мужчинами, солистами и кордебалетом. С ними случились мои первые гастроли, сразу улетели на месяц в Китай. Это было беспечное время. Много ездили, много смеялись…
27 декабря – день рождения худрука “Кремлевского балета” Андрея Петрова
— Диплом вы уже получили к тому моменту?
— Нет. Это был последний курс. Педагоги страшно сердились. С полной занятостью в театре было очень тяжело, но диплом я защитила на «пять»! В «Кремлёвском балете» я проработала два года. Застала Екатерину Сергеевну Максимову в партии Золушки! Костюмы были фантастические от Нина Риччи.
— А какая была Екатерина Сергеевна в общении?
– Я дружила с двумя балеринами, её ученицами, и видела, как строга и педантична Максимова на уроках и репетициях. И насколько она была проста вне класса и сцены. Но у нее всегда был очень грустный взгляд. Мы много сталкивались и общались по работе. Вспоминаю всегда с улыбкой то время. Она очень помогала советами по балетной выкладке, там совершенно другая специфика.
Моей дипломной работой стал балет «Иван Грозный», возобновлявшийся в «Кремлёвском балете» Юрием Николаевичем Григоровичем. Тогда я познакомилась со своей будущей начальницей, Людмилой Юрьевной Милениной, которая пришла помочь и рассказать, как всё было изначально на премьере в Большом. Она и сейчас начальник всего гримерного цеха, работает с солистами балета, большой Мастер!
Поработав вместе, Людмила Юрьевна предложила мне перейти в Большой театр. Несколько раз я приходила за кулисы Большого к своей однокурснице. Но меня пугало количество гримеров в цехе, разделение на опера-балет, солисты-хор-миманс, женщины-мужчины.
Я согласилась не сразу, тем более меня устраивало положение вещей на тот момент. Но вскоре в «Кремлёвском балете» сменилось руководство, и обстановка стала менее радостной. В 2003 году я выпустила напоследок «Жизель» и, наконец, решилась сменить балет на солистов оперы.
«Осуществление огромной утопической мечты. Меня такие вещи очень интересуют»
В первые годы в Большом театре мне удалось застать старшее поколение певцов. Сейчас таких уже «не делают»! И, конечно, мне очень повезло работать с режиссёрами и сценографами с мировым именем: Дмитрий Черняков, Грэм Вик, Петер Штайн.
Потрясающий художник Валерий Левенталь. Интереснейший Тим Йип – сценограф «Лоэнгрина» , Роберт Уилсон, Кэмпбелл Янг. Всех могу не вспомнить. Но с такими величинами не только работать, даже просто общаться- безусловный профессиональный рост. Мне повезло, я застала и Александра Лазарева, и Геннадия Рождественского за дирижёрским пультом.
Приблизительно через полгода Людмила Юрьевна сделала меня своим заместителем. В каком-то смысле пришлось «поднимать целину» в плане материалов. Мы в такой профессии, где постоянно выходит что-то новое. Выпускница нашего ТХТУ как раз открыла магазин немецкой театральной косметики «Kryolan». Потихоньку нам с Людмилой Юрьевной удалось продвинуть руководству мысль о новых качественных гримировальных материалах, благо театр мог себе это позволить.
— Сейчас профессиональная сценическая косметика тоже попала под санкции?
— Увы. Недавно получили последнюю партию. Будем искать новые марки. Хотя к хорошему быстро привыкаешь, но европейская косметика для нас пока недоступна.
Стиль гримирования тоже меняется во времени. Сейчас уже нет тех «огромных глаз», которые вы можете увидеть на старых оперных фото.
— А ресницы уже не клеили мужчинам в начале вашей работы в Большом? Как, например, заметно на видео 1983-года «Пиковой дамы». Герман поёт «Я имени её не знаю» – и у него предательски хлопает по щеке отклеивающаяся ресница на одном глазу. Бедный Владимир Андреевич Атлантов!
— Ужас какой! Зачем такому красавцу, как Атлантов, накладные ресницы? Нет, мы мужчинам не клеим. Наверное, в 80-х это и закончилось. В начале 2000-х была другая крайность. Каждый новый приглашённый режиссёр-постановщик просил: «меньше грима, чтоб как в жизни, или как в кино.»
Это печально и ужасно непрофессионально. Какое кино? У нас зал Исторической сцены размером с аэродром! Без грима даже с первых рядов партера не видно, там же еще оркестровая яма. Когда делали «как в кино» выходили безликие персонажи с лицом, как блин. Был целый ряд таких спектаклей. Расстояние и свет буквально «съедают» лица.
От света очень много зависит. Потому я всегда хожу смотреть в зал. Так мне заложили много лет назад. Грим нужно оценивать на расстоянии. Это специфика театра. Иногда вблизи кажется, что переборщили, для неподготовленных, так вообще страшно смотреть, а отходишь – и расстояние съело всё.
— С художниками по свету приходится что-то выяснять, обращаться с просьбами?
— Нет, напрямую мы не говорим. У нас существует определенная цепочка: я общаюсь непосредственно с художником по костюмам, может еще подключаться режиссер, а со светом – художник сценограф и опять же режиссер. Иногда общаемся все вместе, зависит от команды. Согласования происходят на этапе выпуска спектакля, процесс безумно интересный, но выматывает полностью. Длится несколько месяцев.
Каждый раз это «сюрприз». Потому что не знаешь, каким в общении окажется художник по костюмам. Ведь постановочная команда на каждом спектакле разная. Мы встречаемся месяца за три, а иногда и за шесть до премьеры. Знакомлюсь с эскизами. Разбираем каждого персонажа, обсуждаем кому что, какой грим, прическа, парик.
Я конспектирую разговор, составляю техническое задание для мастерских, изготавливающих парики. Парики приходят недели за две до премьеры и начинаются примерки и подгонки на артистах. Репетиции на сцене с пробой грима вообще ненормированный процесс. Да, существует определенный регламент по количеству таких репетиций, но вы же понимаете, что пока требуемого от нас и желаемого результата не добьёмся, никто не уходит.
5 июля 1945 года родился выдающийся дирижер Александр Лазарев
— Когда несколько раз заходила пожелать «ни пуха» знакомым певцам в процессе грима, в основном из Молодёжной оперной программы, замечала: ваш контакт с артистами и телесный, и душевный. Преподавали ли вам какие-то основы психологии?
— Предмета такого не было. Но наша классный руководитель в ТХТУ Надежда Андреевна Рахманинова говорила: «девочки, вы будете работать в психиатрической больнице!». Мы тогда смеялись, не понимали, о чем речь. Только со временем я осознала, что нужно работать над собой. Гример зачастую выступает в роли такого «друга-психолога».
У всех артистов разная душевная организация. Кому-то нужно пожаловаться, чтобы выпустить пар, кто-то просто обожает поболтать, а кто-то любит и чужой энергией подпитаться, таких благо немного. Поэтому нужно приспосабливаться. Этому сложно обучить. Каждый находит что-то свое. В какой-то момент я поняла, что надо абстрагироваться, иначе тяжело, выматывает морально и физически.
— Именно так себя ведут хорошие практикующие психологи. При всей внешней вовлечённости они реагируют на собеседника как бы отстранённо.
— Были даже артисты «вампиры», специально провоцировавшие на конфликт. И я неожиданно нашла решение – петь про себя. Киваю головой, а про себя напеваю. Но со многими ребятами рабочие отношения перерастают в дружбу. В нашей «Makeup’шной» они получают любую помощь. К каждому артисту за много лет есть свой подход, знаем их слабости и пожелания.
У нас дружный коллектив сольных мужских гримеров: Лена Зеленко, Ира Гусева и я. Помним, кто что любит, в курсе их малых и больших секретиков, стремимся создать комфортную обстановку. У нас всегда есть, что перекусить и выпить (я про чай-кофе). Многие, не занятые в спектакле, приходят просто пообщаться. Концентрация веселья перед спектаклем – всегда у нас!
— Анна, и всё же. Для мужчин любой «тюнинг» лица – это шок и стресс, особенно для дебютантов. За эти годы не возникало желание перейти на женскую сторону? Не только артистки, даже обычные дамы к мейкапу относятся с пиететом.
— С женщинами несколько сложнее, на мой взгляд. Именно в силу того, что многие привыкли в жизни краситься сами и весьма прилично. Иногда и с гримёрами начинается полемика: «мне это не идёт, я так не ношу» и т.д. Сама я солисток певиц не гримирую, но в момент выпуска спектакля контролирую работу коллег. Не всегда художники чётко знают, что хотят увидеть на лицах персонажей. И конечно, в момент проб грима и парика женщины высказывают больше замечаний, пожеланий. Но нам грех жаловаться на наших солисток, нам с ними повезло.
— Не отказываются накладные ресницы клеить: «ах, у меня от них раздражение на глазах»?
— От ресниц мало кто отказывается. Но парик могут просить не приклеивать, тоже боятся раздражения кожи. Должна заметить, нынешнее поколение артистов несколько избаловано щадящими лёгкими гримами. Гримируются не так охотно, как раньше.
В начале 2000-х у нас шла «Турандот» Пуччини. Заглавную партию пела наша прекрасная сопрано старшего поколения. И я помню, присутствовала при гриме, с солистками тогда работала Юлия Михайловна Шарова, так они в хорошем смысле, такое творили! К вискам с обеих сторон приклеивались тонкие полоски газа, которые завязывались сзади на затылке под париком, тем самым подтянув и брови, и глаза. Таким же образом приподнимался кончик носа. Пластика в чистом виде, опять же магия грима. Думаю, сейчас вряд ли кто-то согласился бы на такое.
— Сравниваю мои детские впечатления от загримированных артистов вблизи – ой-ой! Какой страх и ужас, особенно мужчины, прямо боевая раскраска! И нынешние – ну да, подрисовали личико, но смотреть и рядом не противно.
— Мы от этого ушли. И давайте дифференцировать. В Большом театре есть масштабные исторические спектакли: «Борис Годунов», «Царская невеста», балеты «Иван Грозный» или «Спартак». Здесь мы в большей степени остались верны классическому гриму. Костюмы в этих постановках не предполагают «голого» лица. И мы углубляемся, грим должен быть объёмнее, ярче. В недавних постановках, как «Бал-маскарад» или «Пиковая дама» работаем тоньше, ближе к естественному.
— Ещё артисты радуются, что вместо приклеенной бороды, мешающей открывать рот при пении, вы теперь иногда имитируете растительность, рисуете небольшую эспаньолку, допустим, Дон Жуану.
— Не совсем так. На гладко выбритом лице, как ты искусно ни рисуй бороду, она выглядит плоской. Дон Жуана (речь об опере «Каменный гость») мы просили несколько дней не бриться, а на спектакле протонировали и оформили его собственную щетину. Иногда ребята просят бороду наклеить, а усы нарисовать. Но они получаются не объёмные. Это заметно, я сразу «не верю». Я в этом смысле «злой гримёр» – всегда до победного спорю.
— Сейчас регулярно показывают онлайн видео-трансляции оперных спектаклей. Крупный план на экране/мониторе тоже требует особо аккуратного грима. В других театрах, слышала, даже приглашают визажистов с телевидения.
– Нет. У нас в Большом спектакль обслуживает где-то 15 гримёров. Заменить их всех посторонними? Как? Основным куратором по гриму при съёмках оперы бываю я. Накануне обсуждаем с продюсером или режиссером трансляции все пожелания, и дальше уже слежу. Удобно, когда на режиссерском пульте выставляют мониторы, но это редко бывает, так что приходится бегать в зал.
— Миниатюрные радиомикрофоны при трансляциях прикрепляете артистам тоже вы?
— Да. После одного неудачного случая мы делаем это сами. Микрофоны надо крепить не на грим, а на чистое лицо. Нам приносят радиосистемы, мы их фиксируем на лице, а звукооператоры потом проверяют работу техники. Есть нюансы, зависит от аппаратуры, когда крепление на ухо, когда на лоб или в причёску. И конечно, для съёмок грим делаем облегчённый, но чтобы зрители всё равно понимали, что это оперный спектакль. Вспоминаю своё юношеское впечатление от телеспектакля «Женитьба Фигаро» театра Сатиры с Мироновым и Ширвиндтом. Они все в полном гриме там! И это ничуть не портит впечатление, даже в драме.
— Сейчас в драматических театрах по большей части грим используют «гомеопатически».
— Соглашусь, такая тенденция. Но и у нас, к сожалению, появились подобные «безликие» постановки.
— Сразу подумала о недавней «Тоске» на Новой сцене. Всё внимание сценограф сосредоточил на костюмах. Золотое шитьё и стразы сверкают, а лица главных героев нарочито в тени.
— Ой, да! Хотя работать со Стефано Пода было очень интересно! Мы до сих пор на связи. Была долгая скрупулезная работа с париками миманса.
— Анна, что вам интересней – остро-характерный грим, как, допустим, Атаманша в «Истории Кая и Герды», которую исполняет переодетый бас с накладными грудями, ресницами-опахалами и огромными губами? Или просто из заурядного на лицо «серого зайки» делать красавца-принца, на десять лет моложе и харизматичней?
— Ну, Атаманша – это вообще не про мастерство, а сплошное весёлое хулиганство. Все восторгаются, но это так просто! Мужик в юбке – этим всё сказано. Характерный образ вообще-то можно сделать из любого. Проще всего со злодеями. Мне интереснее именно из неказистого сделать красивого. Когда маленькие глубоко посаженные глаза, нависающие брови, которые надо заклеивать и рисовать заново и т.д.
Найти в лице что-то, от чего можно развить образ героя-красавца. И при этом чтобы он не выглядел смешно. Добиться этого – успех! Бывают яркие от природы лица. Их гримёру нужно только подкорректировать – нос попрямее, скулы убрать, брови приподнять.
А бывают совсем никакие. Тогда рисуешь все с нуля, как чистый лист. Затрудняюсь сказать, что проще. Но встречаются среди наших солистов и те, которым в определённых ролях тон положили, припудрили и выпустили на сцену. Всё своё, так сказать.
— В современных оперных постановках часто намеренно выпускают артистов « в естестве». И получается, что князь Василий Голицын в «Хованщине», чьи светлые кудри и лазоревые очи пленили царевну Софью, выходит жгучим среднеазиатским брюнетом, вопреки портретному описанию в хрониках.
–Тенденция последних лет, если постановка не историческая, то режиссёр в тандеме с художником не меняют образ. И это так скучно! Поэтому мы всегда как дети рады, когда есть, где потворить! Одна из любимых опер – «Севильский цирюльник» в постановке Евгения Писарева. Это просто творческий пир! Мы любим этот спектакль, получая адреналин от рабочего процесса.
Или наш самый древний артефакт – «Борис Годунов» Леонида Баратова 1948 года. Безумно трудный физически для всего гримцеха спектакль! Лично я могу выдохнуть только в самом конце, когда уже Бориса на «смерть» отправила. В течение всего спектакля кто-то гримируется, Борис так вообще три образа примеряет: между первым и последним действием проходит семь лет.
Но я люблю работать с историческими париками, гримом. Стараемся следить за художественной составляющей и сохранять какие-то «основы», вроде пресловутой бородавки Самозванца. Правда, теперь её не клеим, а рисуем.
— Бывают ли у вас моменты творческого экстрима? Допустим, на HD трансляции «Фауста» из МЕТ в 2011 с Йонасом Кауфманом в заглавной партии, момент преображения Старого Фауста в юношу – меньше двух минут отсутствия героя на сцене! Представляю, как чётко и слаженно должны работать костюмеры и гримёры.
— У нас самый крутой экстрим случался на «Cosi fan tutte» Моцарта. Когда почти в финале тенор и баритон, переодетые албанцами, снова облачаются в обычное европейское платье и меняют парики. На всё перевоплощение….32 секунды! Замедлиться оркестр в этом месте не может.
Два гримёра, четыре костюмера и три бутафора ловят артистов в кулисах, а дальше всё чётко, не мешая друг другу: «шапку, парик, рубаху снимаем, другой костюм- парик надеваем». Координацию наших действий мы отдельно репетировали под рояль с секундомером. Это прямо как «pitstop» в Формуле 1.Ошибки быть не должно. И всё это примерно в 22.20. После разоблачения «албанцев» каждый раз хотелось глотнуть успокоительного.
— Есть такое мнение, что театральный грим – асептик по составу. Но, всё равно, из одной коробки тональник, подводка, тени для десятка человек – не самый аппетитный вариант.
— Кисти мы постоянно моем и протираем. Губки, чаще одноразовые – выкидываем. Верхний слой грима в коробке удаляем. И верно, жировая основа грима плохая среда для микроорганизмов. Инструменты обрабатываем в инфракрасном шкафу. Никаких жалоб на антисанитарию при гримировании, тьфу-тьфу, нет. Для отдельных артистов с проблемной кожей мы собираем индивидуальные косметички. В пандемию у нас особо тщательно соблюдался масочный режим. Помещение проветривали, обеззараживали. У меня над столом даже чеснок висел – предмет шуток, до сих пор висит.
— Гримёр контачит с артистом очень близко физически, на врачебном уровне. И как не все могут стать докторами именно из-за страха работы с чужим телом, с примесью брезгливости или чрезмерной щепетильности, так, наверное, и вам приходилось преодолевать неприятные моменты?
— Зависит от того, с кем работаешь. Я сама брезглива в меру, без фанатизма. Но к чести наших мальчиков – они нас любят и уважают, поэтому работать нам с ними комфортно. Из неприятных моментов помню, когда надевала разовые перчатки, чтобы причесать артиста, потому что он категорически не мыл голову весь блок спектаклей – это был приглашённый исполнитель.
Но делать замечания мы не вправе. Наша задача – помогать войти в образ, быть соратником. Певец – натура тонкая, многое влияет на голос. Был случай, когда артист жаловался, если пудра ему попадет на связки, то у него может случиться отёк. Хотя это маловероятно. Но мы не спорим.
— Когда случается экстренная замена солиста и вам предстоит работать с абсолютно новым человеком, смотрите ли в интернете его фото и видео?
– Обязательно. Я заранее отслеживаю состав. Чаще режиссёры, ведущие спектакль, мне сообщают, если кто-то заболел и будет замена, мы всегда на связи. Общее дело делаем – все заинтересованы в результате. Когда ввод с париком или сложным гримом, сама прошу выписать грим на репетицию, чтобы попробовать, и на спектакле всем было спокойно и комфортно.
— Наверное, и первую помощь при несчастном случае сможете оказать?
— Мы периодически проходим «охрану труда», как руководители структурных подразделений. Но пока, к счастью, не было повода. Наоборот! Мы сами – мастера пускать кровь, наносить колото-резаные раны, шрамы и прочие увечья.
— Кровь в Большом театре фирменная? Не малиновый сироп из супермаркета, как рассказывал мне один тенор, певший Каварадосси много лет назад в зарубежной антрепризе «эконом-класса»?
— У нас вся «кровь» дорогая и на любой вкус – венозная, артериальная, запёкшаяся. Ассортимент заметно расширился после премьеры оперы «Саломея» Рихарда Штрауса в прошлом сезоне.
— Получается ли «выключать профессионала», если смотрите дома на досуге какой-то фильм? Или, о ужас, оперный спектакль?
— Непросто. В современных фильмах сразу вижу ляпы, подклейку париков или бород. Смотреть оперные спектакли тоже сложно, хотя и люблю. Предпочитаю их слушать. Вообще я люблю классическую музыку. К сожалению, не играю ни на одном инструменте. Мама у меня прекрасно музыкально образована, что и мне прививалось с детства. В юношестве занималась танцами. На концерты в консерваторию меня начали водить ещё школьницей. Опера, как я уже говорила, началась в мои 16 лет с «Демона» Рубинштейна. Совпало, что в основе был Лермонтов, которого я очень люблю. И как-то так я втянулась, стала покупать диски. У меня большая коллекция. Особенно люблю симфонического Прокофьева, Рахманинова, Брукнера.
— Вы очень красивая женщина. Не предлагали самой выйти на сцену?
— Друзья смеются, говорят: «в тебе погибла актриса». Мне это всегда было интересно, но думаю, углубиться профессионально не смогла бы из-за вынужденной публичности. Мне это претит.
— Одна из запрещённых соцсетей, больше визуальная, около года назад начала интереснейший проект «im_hoqin». Фотосессия в национальных армянских костюмах. Где вы – главный имиджмейкер. Это очень красиво! Мужчины, женщины, дети в старинных, как из музея, армянских одеждах. Чья идея, ваша?
— Был момент, когда «королевство» мне показалось маловато! Грим поднаскучил. Захотелось учиться на художника-сценографа, собиралась поступать в школу-студию МХАТ. Но родился сын, и всё отошло на второй план. А прикоснуться к своим армянским истокам хотелось давно. Но на это просто не было времени.
И вдруг началась пандемия. Засели на даче. Я начала разрабатывать концепцию, но прежде нужно было определиться с костюмами, где брать. Случилось так, что двое незнакомых друг с другом людей порекомендовали мне Лилит Меликян – директора Ереванского культурного центра «Терян», который занимается пошивом национальных костюмов. Настоящих, аутентичных, а не синтетики для танцевальных коллективов.
Мы созвонились, на словах объяснила Лилит, что мне нужны костюмы разных регионов Армении. Суть этого художественного фото-проекта в возможности прикоснуться к своим корням, истории своих бабушек, прабабушек, примерив на себя образ региона, откуда родом твои предки. Нас, армян, разбросало по миру. Кто-то не знает языка, кто-то – обычаев, кто-то никогда не был на исторической родине, но в какой-то момент зов крови начинает тебя тянуть к истокам.
Я, например, раньше не плакала от звуков дудука. А сейчас, когда слышу – внутри всё переворачивается, происходит что-то необъяснимое. Я решила, что проект должен называться «Моя душа». Единственное, что нас всех объединяет. Пока шили мои заказы, я погрузилась в историю армянского народного костюма. Раздобыла толстенную книгу, выписала ее аж из Франции. Все костюмы, головные уборы, украшения, утварь приобретали в Армении.
Снимаем на фоне карпета (ковра) моего дедушки, ручная работа 1891 года. С фотографом мне тоже повезло. Артем Данилов – тонко чувствующий профессионал, по совместительству муж моей племянницы, детской писательницы Лиды Даниловой. Главное, что мы сошлись в концепции, это не «чёс» фотосессий. Жёсткого расписания нет. Люди, которые хотят запечатлеть себя и близких, планируют визит заранее. Я собираю образ полностью: костюм, прическа, украшения.
Лист ожидания желающих участвовать в проекте постоянно пополняется. Сейчас разрабатываем сайт, чтобы охват не зависел от vpn. В последние месяцы, в связи с известными причинами, просмотры заметно упали. Те, кто приезжают в студию, видят, что это полное погружение в национально-историческую атмосферу с армянской музыкой. Мы накрываем стол: лаваш, сыр, бастурма, абрикосы, виноград. Это – для души.
— Бывает ли у вас желание для души просто порисовать?
— Бывает. Особенно учитывая, какими скупыми материалами мы располагали в годы моей учёбы, и насколько сейчас богатый ассортимент. Несколько лет назад приобрела этюдник, масло (краски), которые студенткой не могла себе позволить, вернее, этого просто не было в продаже. Белой завистью завидую теперешним студентам художественных вузов! В «Передвижник» меня пускать нельзя, потрачу все.
— А что рисуете? Портреты?
— Нет, к портретам всегда относилась спокойно. Со времён диплома, когда надо было делать «эскиз в гриме», не доводилось. Для себя – пейзажи, какая-то абстракция. Последнее время увлеклась орнаментами. Привезла из Армении книгу, посвящённую армянскому алфавиту, и начала в технике каллиграфии выводить эти древние буквы. Это скрупулёзная работа. Пару работ уже даже подарила.
— Весьма полезная для психики, как говорят специалисты.
— Это безусловно успокаивает. Я человек независтливый, всегда стараюсь сглаживать конфликты. Телевизор включаю изредка. Новости не слушаю в принципе. Люблю тишину. Дома могу целый день провести в безмолвии. Даже в машине не всегда включаю музыку. Видимо, сказывается избыток звуков на работе. Люблю чтение как процесс, в который погружаюсь. Не могу читать в метро. Книги признаю только бумажные, электронные – не мое. Горжусь, что сын, ему 13 лет, тоже читающий ребёнок. У нас большая библиотека.
— Он унаследовал художественные способности?
— Он сейчас рисует комиксы, очень увлечённо. Ещё сам захотел заниматься на фортепиано. Даже самостоятельно выучил основы нотной грамотности в интернете. В итоге купили инструмент, взяли педагога, пусть занимается для души, хуже точно не будет.
— На спектакли Большого театра сын ходит?
— Да, с детства с удовольствием смотрит оперы и балеты. Героически высиживает длинные произведения. Я считаю, что приучать детей к музыкальным спектаклям надо совсем с раннего возраста. Заскучает, всегда можно уйти. Помню, еще малышом он прекрасно засыпал под аудиозапись оперы «Сила судьбы» Верди. Сейчас у него свой плейлист, от Грига до Queen.
— Большое спасибо, Анна, за столь подробный разговор о творческом пути, смысле и некоторых секретах профессии гримёра в главном театре России. Побольше вам талантливых и позитивных в общении поющих «мальчиков» и коллег -постановщиков! И удачи во всех задумках для души.
Беседовала Татьяна Елагина