Выпускница белорусской консерватории – ведущее сопрано Мариинского театра. Но на родине Ирина не пела больше десяти лет.
ВСЕ ОБИДЫ ЗАБЫТЫ
– Ирина! У вас большая обида осталась?
– Да, человеческая обида была сильная. Одно время я даже категорически отказывалась от всех концертов в Беларуси. .Но наступил какой-то переломный момент, когда поняла, что надо научиться прощать. Но в театре со мной поступили очень не хорошо. Правда, меня сразу взяли в московский театр Станиславского и Немировича-Данченко. Но для меня там не было репертуара. Режиссер Титель насоветовал попробоваться в Свердловский оперный театр. Там я спела и «Пиковую даму», и «Тоску», оттуда поехала на конкурс в Барселону. А потом Валерий Гергиев пригласил меня в Мариинский театр. Но чувство обиды долго не покидало.
– Вы так хотели петь в нашем оперном театре?
– Я ведь белоруска, это моя родина. Я была одной из лучших студенток консерватории. На госкэзамене спела Недду в «Паяцах». Но театру я оказалась не нужна и очень переживала. Примирение состоялось, когда белорусская опера пригласила меня на фестиваль в швейцарский Солотурн. Я уже тогда пела в Мариинском.
– Прощения у вас просили?
– Было и такое.
– Как вы думаете, это обычные театральные интриги?
– Не знаю. Но даже сейчас после «Бала-маскарада» я услышала разговоры, что раз она сюда приехала, значит у нее там все плохо. Почему плохо? Посмотрите в интернете – 25-го я спела «Турандот», 30-го – «Аиду». «Да она там живет в общежитии…» Да нет, у меня квартира в центре Питера – 120 метров, даже многовато. Хотя мне не очень хотелось переезжать. Мы жили не в общежитии, а в апартаментах Мариинского театра, в которых есть одно-и двухкомнатные квартиры. Я могла в гриме после Аиды сразу пойти домой. Там чудесная атмосфера, идет трансляция спектаклей прямо из театра.
– Правда ли, что когда вы уезжали из Беларуси, сказали, что все равно вернетесь и купите квартиру напротив оперного театра…
– Такого я никогда не говорила. Но квартиру в Минске планирую купить. А лучше дом. Мы с мужем уже поездили по городу, посмотрели… Но вся моя жизнь там. Хотя гражданство белорусское я оставила. И на всех гастролях, в какой бы стране я не была, всегда говорю, что я белоруска. Я никогда не позволю себе ни о ком плохо говорить, чтобы в жизни ни происходило. Мне важно, что со мной не связано ни одного скандала. Я никогда не конфликтую ни с режиссерами, ни с дирижерами. У меня прекрасные отношения и с оркестом, и с хором Мариинского театра. Я никогда себе не позволю пренебрежительно бросить «хорье».
КЛАКЕРЫ МОГУТ ЗАТОПТАТЬ НОГАМИ
-Вы выступаете по всему миру. А агент у вас есть?
– А как же! И не один.
– Вам могут позвонить и сказать: через месяц вы поете там-то в таком-то спектакле?
– Даже через день. И говорят – такие-то условия, такие-то деньги. Поедешь? Берешь билет и летишь. Однажды я в Вену прилетела, а спектакль вечером. И тебе надо после перелета доказать, что у тебя есть голос.
– А финансовые условие вы ставите свои?
– А как же! Без этого никак. За просто так можно один раз приехать выступить на родине.
– То есть Минску вы сделали подарок?
– Прежде всего подарок я сделала себе.
– Сложно петь в незнакомой постановке, с новыми партнерами?
– Знаете, какой лучший спектакль? Когда прилетел и сразу на сцену. В «Тоске» например, спрашиваешь: что будем делать? В ответ – обниматься, целовать, и между прочим петь. И всегда отлично все получается.
– Вы поете со звездами мировой величины, на лучших площадках мира…
– Это удивительно. Когда я была студенткой, поехала в Москву, когда там гастролировал миланский театр и на маленький магнитофончик записала Джакомини. Разве я могла тогда представить, что буду петь с ним на одной сцене! Сплошное наслаждение работать с Пласидо Доминго. Я пела в «Аиде», которую он дирижировал. Он сам певец, поэтому знает, все трудные места. После первого действия он пришел ко мне в гримерную и сказал очень много приятных слов. При этом он невероятный шутник и юморист. В «Аиде» есть у меня одна ария достаточно сложная для сопрано. Доминго спрашивает, как ее дирижировать. Я говорю – чем быстрее, тем лучше. Идет спектакль, подходит время этой сцены, и он мне из оркестровой ямы показывает, мол, я все помню.
Посчастливилось поработать и с Андроном Кончаловским. В него я просто влюбилась. Мы делали «Бал-маскарад» в Парме, общались целый месяц. Кончаловский очень сентиментальный человек. В финальной сцене Риккардо умирает, а он сидит в зале и рыдает. Это был год Верди, Мариинский театр открывал его. Парма для певца самое страшное место. Там по сей день существуют клаки, которые если им не нравится, как певец поет, начинают шелестеть газетами, топать, отворачиваться вместе с креслом от сцены, могут даже в тебя чем-нибудь бросить.
– Вы этого не слышали в свой адрес?
– Слава Богу, я прошла это испытание с честью. Хотя итальянцы поначалу встретили нас насторожено. Там едва ли не каждый считает себя родственником Верди, Пуччини, а тут приехал полный состав русских. Но в итоге отношения сложились великолепные. Даже с обслуживающим персоналом. Там есть такие чудесные женщины-костюмеры, которые работают всю жизнь в театре. Они такие имена одевали! Они сразу нают, как к кому отнесется публика.
– И что вам сказали?
– Сказали – тебя примут. У нас был один баритон, который ходил, здрав нос. А вот его публика не примет, сказали. Так и вышло – он только на сцену вышел, а из зала «бу-у-у» и топот ног. Там ведь еще есть группировки среди публики -ланжинисты. Если одной что-то в спектакле нравится, они начинают хлопать. Тогда другая группировка начинает на них шипеть. А ты стоишь на сцене и поешь…
В Ла Скала свои традиции. Там если публике что-то нравится, она может аплодисментами остановить спектакль. Это очень приятно. В «Силе судьбы» так было, я спела финальную арию и все – так начали орать, что все остановилось. Гергиев даже растерялся… А в «Метре» («Метрополитен-опера» в Нью-Йорке – прим.авт.) гримерку после «Макбета» завалили цветами, фруктами, ловили возле театра. Это просто сказка!
– От такого успеха может закружиться голова.
– Я столько комплиментов в свой адрес выслушала, что крыша от этого у меня не съезжает. Это удел глупых людей.
– А на какие-нибудь эксперименты легко соглашаетесь?
– Нет. Никогда не буду петь на эстраде. Но очень благодарна продюсеру, который полгода уговаривал спеть «Турандот» на… стадионе в Париже, Мюнхене, Гельсенкирхене. Я никогда не стадионах до этого не пела. Это было потрясающее шоу! 70 тысяч зрителей. Уникальные костюмы с росписями, вышивкой по пять тысяч долларов. В постановке занято больше 500 человек. А дирижер Акс стоит где-то на поле. Хорошо , что он достаточно высокий мужчина, и размах рук у него немаленький. Неделю сцену и декорации устанавливали. Потом неделю разбирали. Я сделала глупость и перед премьерой посмотрела прогон, чтобы понять, что это будет. Потом до 6 утра не могла уснуть.
В МАРИИНСКОМ – БЕЛОРУССКАЯ «ДИАСПОРА»
– В Мариинском театре вы не одна из Беларуси?
– Сегодня в нашей труппе поют и Алеша Тановицкий, и Владислав Сулимский. Оба родом из Беларуси, выпускники санк-петербургской консерватории. Когда я только появилась в театре, там работал, он и сейчас работает, виолончелист из нашей филармонии. В Мариинском есть такой длинный коридор, мы его называем метро. Когда мы с ним по этому коридору шли с разных сторон, обязательно обменивались возгласами «Жыве Беларусь!» – «Жыве!» На нас все оглядывались…
– А как вам условия, в которых работает сейчас белорусская опера? (на время ремонта оперного театра труппа показывает спектакли на сцене Дома офицеров – прим. авт).
– Это катастрофа. Обидно, что единственный оперный театр в стране существует в таких условиях. Мне жалко певцов, которые так работают. А ведь голоса есть прекрасные! Но театру надо помогать. На Украине пять оперных театров. А у нас один. Надеюсь, что когда театр откроется после реконструкции, он получит то, чего достоин.
Надежды Белохвостик, "Комсомольская правда"